Suchergebnisse

The article considers the basics of legal informatization of population as a method of forming a common culture, as well as the communicative and legal culture and personality awareness of the younger generation. The paper defines the following concepts: "informatization" — a process that affects all areas of society (social, economic, legal, technical and scientific), aimed at creating better conditions for meeting the information needs of the information society; "legal informing" – a process of social communication and the transfer of legal information that provides the population with the knowledge component comprising the basics of the current legal regulations and the means of their implementation with the aim of protecting personal rights and interests.The article also states that the legal informing occurs through state institutes of legal education, public and political organizations, media, and establishments that provide qualified legal assistance to citizens (lawyers' organizations, law firms, etc.), through consultations and explanations of existing legal rules and regulations.The paper also notes that legal informatization is also implemented by print media, television and radio communications. In addition, the paper notes the presence of informal mechanisms providing legal information, including the interaction with the immediate social environment, namely with family and close friends; however, the legal information obtained in such a way is not always reliable.A scheme of the formation of a communicative and legal culture is presented, which consists in a rather long, multifaceted and comprehensive process, requiring the development of various aspects of life in society. The author states that communicative and legal culture is a developed and effective process of social, communicative and legal socialization of an individual. She also describes the results of a sociological survey aimed at revealing effective ways and mechanisms of legal informatization.The conclusion provides the findings on the importance of quality legal information in order to form a communicative and legal culture of young people. ; Статья посвящена рассмотрению основ правовой информатизации населения в качестве метода формирования как общей культуры, так и коммуникативно-правовой культуры и сознания личности молодого поколения. В работе раскрывается содержание следующих дефиниций: «информатизация» — процесс, затрагивающий все сферы общества (социальную, экономическую, правовую, техническую и научную), направленный на создание лучших условий для удовлетворения информационных потребностей информационного общества; «правовое информирование» — процесс социальной коммуникации и передачи правовой информации, которая обеспечивает население знаниевым компонентом, содержащим основы действующих законодательных норм и способы их реализации в целях защиты личных прав и интересов.В статье также говорится о том, что правовая информатизация осуществляется государственными институтами правового просвещения, общественными и политическими организациями, средствами массовой информации, и учреждениями, которые оказывают квалифицированную правовую помощь гражданам (адвокатские организации, юридические фирмы и др.), посредством консультаций и разъяснений действующих правовых норм и правил.В работе отмечается и то, что правовая информатизация реализуется также и печатными изданиями, теле- и радиокоммуникациями. Помимо этого, в работе отмечается наличие неформальных механизмов правового информирования, заключающихся во взаимодействии с ближним социальным окружением, а именно с родными и близкими людьми, однако получаемые подобным образом правовые сведения не всегда бывают достоверными.Представляется схема формирования коммуникативно-правовой культуры, заключающаяся в достаточно длительном, многогранном и всеобъемлющем процессе, требующем освоения различных сторон жизни в социуме. Говорится о том, что коммуникативно-правовая культура — это развитый и эффективный процесс социальной, коммуникативной и правовой социализации личности. А также описываются результаты социологического опроса, направленного на выявление эффективных способов и механизмов правовой информатизации.В заключении приводятся выводы о важности качественного правового информирования в целях формирования коммуникативно-правовой культуры молодежи.

The author contemplates whether reading print media is archaic today. The author argues, that nowadays the integrated study of this this problem should include the humanitarian aspect. The study suggests that the latest technology is gradually pushed into the background and the value of reading is not the only way of acquiring knowledge and new information, leisure activities. One of the main advantages of this process is the factor of individual development. ; «Так ли архаичны сегодня печатные СМИ? И можно ли все проблемы трансляции и интериоризации нужной человеку информации сводить только к преимуществу тех или иных технологий?» — задается вопросами автор статьи. Он доказывает, что сегодня комплекс данной проблематики должен включать в себя и гуманитарный аспект. Ведь речь, по сути, идет о том, что новейшие технологии постепенно оттесняют на второй план чтение как процесс воспитания личности. А ценность чтения заключается не только в способе получения знаний и новой информации, проведения досуга. Одним из главных достоинств данного процесса является фактор саморазвития личности.

The author of this article makes review and compares some articles from the most influent and popular German newspapers, concerning the last local elections in Russia. This event is presented from the point of view of different political trends and their attitude to elective democracy in Russia.

The article is devoted to the current problem of student and youth protest actions that took place in South Africa in 2015-2017. The author shows their influence on the political life of the country. The socioeconomic and ideological reasons for the initiation of the student riots are analyzed. The connection of protests with the general crisis of higher education in South Africa is traced. The study is based on the analysis of the South African print media of recent years. The author analyzes main events and results of the protests that took place in the autumn of 2015, the aggravation of the situation in the sphere of higher education in connection with the student riots in the autumn of 2016, and the unsuccessful attempt to hold the Higher Education National Convention in March 2017. These events became the stages of the movement "Fees must fall" for the abolition of universities fees. The author evaluates the participation of modern youth and student parties and associations in the protests. It is noted that youth and student protests are used by the left and radical parties of the South African political spectrum in the struggle for influence in the country.

William Clark's methodological tools applied to the study of the history and philosophy of higher education are presented in a series of articles 1996-2003 and especially in his book "Academic Charisma and the Origins of the Research University" (2006). The last was a result of Clark's long and accurate work in many areas of research, most of which have yet formed as academic fields. The author sets an ambitious task to examine evolution of academic practice (mainly German) as a process of bureaucratization and capitalization of education through the prism of academic charisma. Considering it as one of the types of legitimate dominance in the scientific world, W. Clark describes a scholar not in three spatial coordinates (of which he talks in the introduction), but in four: religion, politics, economics, and state/city. The last allows Clark to mark universities that accept or reject certain methods of transferring academic charisma on the educational landscape of the city. Another issue that is a key to the search of the basics of research university, is the question of the gradual suppression of oral culture by writing. In other words, how "say and be" (the phrase invented by the authors of this review) turned into "print or disappear" (aphorism cited many times by the author of the book). This question includes a number of others, which we point out analyzing the academic space, which, in the author's mind, is broken up, collected and rebroken up into fragments of tables, catalogues, lists, statutes, tables, graphs, reports, questionnaires, dossiers, etc. Despite the fact that the translation of William Clark's book into Russian was carried out in 2017, the methodology proposed is undeservedly little known to the researchers of higher education and, in general, has not received fundamental review in the scientific tradition. Its main provisions will be outlined in the framework of this article. ; Методологический инструментарий Уильяма Кларка, приложимый к изучению истории и философии высшего образования, ...

The article is devoted to the image of the woman constructed in the women's magazines in the 1930s.The author describes the transformation of the Soviet woman's model in the context of mobilization. The content of this militarized image and the means of its presentation in print media were studied by content analysis. The sources were texts representing the editorial board's position and readers' letters published in the "Rabotnitsa" magazine from 1930 to 1940.The propaganda of the second half of the 1930s enriched the Soviet woman's image with the category of patriotism. In view of this, military and sports training was of particular importance. Against the background of the militarization of the USSR, magazine discourse formed a hardy, brave and persistent woman's image, equal to a man not only in work, but also in military affairs. Women were assigned a special role in the event of war: to replace men in factories and be able to protect civilians from air chemical attacks by the enemy. The editorial board of the magazine persuaded its female readers that every Soviet woman should learn how to use a gas mask to protect herself and teach others to do so. In addition, over time, it was recommended that women master rifle shooting, the profession of a nurse, and, of course, start or continue working at a factory. The Soviet propaganda presented the women's initiative to learn the profession of a pilot or enroll in the Soviet army as the highest manifestation of love for the Motherland.Thus, in the second half of the 1930s, the Soviet government discourse formed the fourth – military – line of women's mobilization, along with the labor, maternal and disciplinary (control) ones. ; Статья посвящена образу женщины, формируемому на страницах женских журналов в 1930-е гг.В работе описана трансформация эталона советской женщины в условиях мобилизации. Содержание этого военизированного образа и способы его трансляции в печати были изучены с помощью контент-анализа. Источниками послужили тексты, представляющие позицию редакции и письма читательниц, опубликованные в журнале «Работница» за период с 1930 по 1940 г.Пропаганда второй половины 1930-х гг. дополнила образ советской женщины категорией патриотизма. Ввиду этого особое значение приобретала ее военно-спортивная подготовка. На фоне милитаризации СССР через повторяющиеся сюжеты публикаций формируется отчетливый образ выносливой, отважной и стойкой женщины, равной мужчине не только в труде, но и в военном деле. Женщине предписывалась особая роль в случае войны — заменить мужчин на заводах и суметь защитить мирное население от воздушно-химических атак противника.Редакция журнала убеждала читательниц, что каждой советской женщине следует овладеть противогазом, чтобы защитить себя и обучить этому других. Кроме того, с течением времени женщинам рекомендовалось освоить стрельбу из винтовки, профессию медсестры и, конечно, начать или продолжить работу на производстве. Наивысшим проявлением любви к родине журнал считал инициативу женщин освоить профессию летчика или записаться в ряды Красной армии.Таким образом, во второй половине 1930-х гг. советским властным дискурсом наряду с трудовой, материнской и дисциплинарной (контролирующей) мобилизацией была сформирована еще одна — военная.

The history of science in personalities and facts, in which ideas and hypotheses are personified, suggests that a linguist can show the vision of a work of art based on the historical assessment of representatives of various schools, referring to texts describing a specific work of art. Then there is a secondary semiotization of the portrait of the monarch through the verbalization of the portrait, its description. This allows not only to trace the change in the views of scientists, but also, relying on the historiographic and linguocultural approach, reasonably judge the specific views of specialists in various fields of science and culture.Such work is aimed at chronological comprehension of the problem of semiotisation of the court code of culture and the symbolic function of the portrait of a state person. An essential element is understanding of the historical and personal context of the portrait under study as a set of signs of the material and spiritual world, which have become carriers of cultural meanings and one of the ways to store cultural memory.The article analyzes three ceremonial portraits of French kings: the portrait of Francis I of Valois (Portrait de François I, roi de France), made by the court artist Jean Clouet (1480-1541), print "Henry IV in coronation vestments" (Henri IV en costume de sacre) by the outstanding French engraver of Flemish origin Thomas de Leu (1560-1612) and a portrait of Louis XIV in coronation vestments "(Portrait de Louis XIV en costume de sacre) by the French artist Hyacinthe Rigaud (1659- 1743). The portraits of monarchs are viewed as non-verbal signs of political discourse.The author shows that all the elements of the portraits under study represent semiotic codes and cultural signs of power and construct the elitism of the monarchs depicted in the portrait, affirming their power and legitimacy of power.The present article proves that the royal gala portrait represents semiotic space, the signs of which form the image of supreme power. By interpreting the signs presented in the J. Clouet portrait of François I, in the T. de Leu engraving of Henry IV, king of France and Navarre, and in the G. Rigo's portrait of Louis XIV in the coronation costume, the author reveals the pragmatic dimension of the semiosis of power and the court culture. The article emphasizes the idea that the state destination of the symbolic representation of the monarch is to visualize the power institution. ; История науки в лицах и фактах, в которой персонифицируются идеи, гипотезы, предполагает, что лингвист может показать видение художественного произведения на основе исторической оценки представителей различных школ, обращаясь к текстам, описывающим конкретное произведение искусства. Тогда налицо вторичная семиотизация портрета монарха через вербализацию портрета, его описание. Это позволяет не только проследить смену взглядов ученых, но и, опираясь на историографический и лингвокультурологический подход, обоснованно судить о конкретных взглядах специалистов в различных сферах науки и культуры. Такая работа направлена на хронологическое осмысление проблемы семиотизации придворного (телесного, костюмного) кода культуры и символьную функцию портрета государственного лица. Необходимым элементом является понимание исторического и личностного контекста исследуемого портрета как совокупности знаков материального и духовного мира, ставших носителями культурных смыслов и одним из способов хранения культурной памяти.В статье анализируются три парадных портрета французских королей: портрет Франциска I Валуа (Portrait de Francois I, roi de France), выполненный придворным художником Жаном Клуэ (Jean Clouet,1480–1541), эстамп «Генрих IV в коронационном облачении» (Henri IV en costume de sacre) выдающегося французского гравера фламандского происхождения Тома де Лё (Thomas de Leu, 1560-1612) и портрет Людовика XIV в коронационном облачении» (Portrait de Louis XIV en costume de sacre) руки французского художника Гиацинта Риго (Hyacinthe Rigaud,1659-1743). Портретные изображения монархов рассматриваются как невербальные знаки политического дискурса.Автор показывает, что все элементы исследуемых портретов представляют собой семиотические коды и культуроносные знаки власти и конструируют элитарность изображенных на портрете монархов, утверждая их могущество и легитимность власти.

Licevoj letopisny'j svod of Ivan the Terrible is a major monument of the Old Russian written tradition of the 16th century which completed a centuries-long history of Old Russian chronicling. Stories on miracle-working icons in its multileveled system were included into a vast historical context and acquired a new publishing tone. The author aims to determine the role of icons of the Virgin Mary in Old Russia in Licevoj letopisny'j svod and how episodic and semantic memory about them is preserved.The arrival of a large number of transferred and displayed icons as well as the ones painted by hermits in Russia was a characteristic feature of the late 14th – early 15th centuries. Stories of icons developed into an established narrative form in the print culture of the 16th century and chronicling played significant role in the literary process of the epoch. This fact can be explained by the establishment of the ideology of autocracy, which was based (among other things) on the phenomenon of miracle-working icons.In the structure of Licevoj letopisny'j svod, there are stories that stand out among others, and they are those of three miracle-working icons, namely, the Theotokos of Tikhvin (1383), the Theotokos of Vladimir and the Theotokos of Kolocha (1413). It is noteworthy that these three legends found in Licevoj letopisny'j svod contain subjects connected with the names of Dmitry of the Don's three sons: Vasily, the Grand Prince of Moscow, Yuri of Zvenigorod and Andrei of Mozhaysk. This without a doubt granted them an official status in the historiographical narrative.What makes the legends in Licevoj letopisny'j svod stand out is the combination of two texts: verbal and visual. The illustrators of Licevoj letopisny'j svod added to the written text, not following it completely at times yet complying with the existing cultural tradition. The chronicle's interpretation of the stories was different for all of the abovementioned icons. The Story of the Meeting of the Theotokos of Vladimir was most likely written specially for Licevoj letopisny'j svod. One of the peculiarities of the text is its poly-figural architectonic which is congenial to the structure of Licevoj letopisny'j svod, demonstrating its connection with the history of Licevoj letopisny'j svod. It was only in the late 15th – early 16th century that the story of the miraculous manifestation of Theotokos of Tikhvin in Novgorod in 1393 appeared as an independent legend. In Licevoj letopisny'j svod it is represented as a short, chronicled account borrowed from Voskresenskaya letopis' and, according to a textological analysis, from Library Manuscript II. The brevity of the story of Theotokos of Tikhvin in the Licevoj letopisny'j svod is a characteristic feature of the monument, testifying to scant knowledge of the event during the entire 15th century. These circumstances make the rise of the importance of the icon even more meaningful. The analysis of the chronicle's history of Theotokos of Tikhvin demonstrates that its political cult grew in the 16th century, and Licevoj letopisny'j svod played a decisive role in the process. The plot describing the manifestation of the icon of Theotokos to a common villager on the Kolocha River around Mozhaysk is documented in a majority of Russian chronicles. The expansive chronicle history of Theotokos of Kolocha spreads over the period from the 15th to the 17th century. The form and content of chronicle articles on Theotokos of Kolocha are varied, which is conditioned by the aim and orientation (including both political and ideological ones) of various chronicles. According to textological analysis, Theotokos of Kolocha was transferred into Licevoj letopisny'j svod from Nikonovskaya letopis' retaining all the peculiarities of the chronicle. The role of Theotokos of Kolocha was considerably less pronounced in the political mythology of Ivan the Terrible's epoch, which is supposedly due to the fact that the text bore semantic memory of the struggle between minor appanage princes of Mozhaysk and the grand princes.Consequently, the three legends of miracle-working icons in Licevoj letopisny'j svod had different sources. The chronicle's writing in the second half of the 16th century was another stage in the history of the text's well-known subjects. The analysis of stories about icons enabled the author to reveal a number of features in the formation of Licevoj letopisny'j svod, to specify its connections with Voskresenskaya letopis' and Nikonovskaya letopis' and the chronicle of 1560 and to determine the role of the legendary "biographies" of icons in the structure of Licevoj letopisny'j svod. ; Лицевой летописный свод (ЛЛС) — монументальный памятник древнерусской книжности XVI в. — завершил многовековую историю древнерусского летописания. Сказания о чудотворных иконах в его многоуровневой системе повествований включались в широкий исторический контекст и обретали новые акценты публицистического звучания. Определить, каково положение в структуре ЛЛС сюжетов о явлении богородичных икон на Руси, каким образом сохраняется в них эпизодическая и семантическая память, — цель настоящей статьи.Приходом на Русь большого числа перенесенных, явленных и писанных пустынниками икон ознаменован период конца XIV — начала XV в. Повествования об иконах складывались в устойчивую содержательную форму в книжной культуре XVI в., и летописание в литературном процессе сыграло конструктивную роль. Этот факт объясняется формированием идеологии самодержавия, которая опиралась и на феномен чудотворного образа.В структуре ЛЛС выразительный повествовательный ряд представляют сюжеты о трех чудотворных иконах: Тихвинской (1383) (СТИ), Владимирской (1395) (СВИ) и Колочской (1413) (СКИ). Примечательно, что три сказания, представленные в ЛЛС развитыми сюжетами, связаны с именами трех сыновей Дмитрия Донского: Василия Московского, Юрия Звенигородского, Андрея Можайского, что, безусловно, обеспечивало им официальный статус в историографическом повествовании.Особенностью сказаний в ЛЛС является сочетание двух текстов: вербального и визуального. Миниатюристы ЛЛС «дописывали» словесный текст, иногда отступая от него и придерживаясь сложившейся культурной традиции. Летописные истории этих повествований сложились по-разному. «Повесть о сретении Владимирской иконы», вероятно, была специально написана для ЛЛС. Одна из особенностей текста СВИ заключена в его многофигурной архитектонике, которая конгениальна структуре ЛЛС, что лишний раз указывает на ее связи с историей происхождения свода. Рассказ о чудесном явлении в Новгородских пределах Тихвинской иконы в 1393 г. только в конце XV — начале XVI в. начал складываться в самостоятельное сказание. В ЛЛС оно представлено в виде небольшой летописной статьи, заимствованной из Воскресенской летописи, и, как показал текстологический анализ, по списку Библиотечный II. Краткость летописной истории СТИ — примечательная особенность памятника, свидетельствующая о малой известности самого события на протяжении всего XV в., и на таком фоне особенно выразительна картина возвышения Образа. Анализ летописной истории СТИ указывает на укрепление ее политического культа в XVI в., и роль ЛЛС в этом процессе стала решающей. Сюжет о явлении иконы Богородицы простому поселянину на р. Колоча в Можайских пределах зафиксирован практически всеми общерусскими летописными сводами. Богатая летописная история СКИ охватывает период с XV по XVII в. Форма и содержание летописных статей о Колочской иконе разнообразны, что обусловлено целью и направленностью, в том числе политической, идеологической, того или иного свода. Как показал текстологический анализ, СКИ перешло в ЛЛС из Никоновского свода, сохранив все особенности летописной редакции. Звучание СКИ в политическом мифе эпохи Ивана Грозного было заметно приглушено, видимо, из-за того, что текст запечатлел семантическую память о борьбе XV в. можайских удельных княжат с великокняжеским домом.Таким образом, три сказания о чудотворных иконах включены в ЛЛС из разнородных источников. Летописание второй половины XVI в. составило еще один этап в истории текста известных сюжетов. Анализ сказаний об иконах позволил выявить некоторые моменты в практике складывания ЛЛС, уточнить его отношения с Воскресенской и Никоновской летописями, сводом 1560 г., определить роль легендарных «биографий» икон в структуре ЛЛС.