Suchergebnisse

The article analyzes the process of adaptation of labor migrants from Central Asia in the Republic of Tatarstan. Today, migrants occupy a significant place in modern Russian society. In terms of the number of incoming migrants, Russia occupies one of the leading places in the world. In our study, we studied the process of adaptation of the largest ethnic groups from Central Asia (Kazakhs, Uzbeks, Turkmens, Tajiks, Kirghiz). We were interested in how the process of adaptation of labor migrants from Central Asia takes place, what adaptation strategy they choose in certain circumstances, what problems they face, how they solve them and whose help they turn to in solving them. In addition, it was important to study the readiness of the local population to accept labor migrants arriving in our country. During the study, two main methods were used: expert interviews and population surveys. During the expert interview, experts from various fields were interviewed: researchers, public figures, civil servants of the Republic of Tatarstan. According to the results, it was revealed that the adaptation process is very ambiguous and complex: every year, mainly at the expense of young people, the share of labor migrants increases, whose level of Russian language proficiency is very low, this fact negatively affects adaptation. In addition, the choice of adaptation strategy largely depends on the goals of the incoming migrant. An important role in the success (or, conversely, failure) of adaptation is played by the local host population. A survey was conducted among residents of Tatarstan, in which 400 respondents were interviewed using a questionnaire created in a Google Form. The results showed that the majority of respondents are ready to accept labor migrants and do not see any serious reasons for preventing the latter from entering the territory of Tatarstan. However, some respondents have a negative attitude towards them and are in favor of limiting their stay in the Republic of Tatarstan.

The article deals with the features of sociological analysis of religion in Russia during the imperial period of its history. The national sociological tradition of study of religion as a socio-cultural phenomenon and a social institution, which was developed during this period, had its own unique and peculiar appearance and was just begun to revive again in post-Soviet Russia, is sharply different from the tradition that took place in the West. In this context, the appeal to the works of classics of Russian religious, socio-political thought, unfortunately undeservedly forgotten, is a very promising area of modern sociological research. When studying this issue, the author emphasizes the peculiarities of the historical development of Russian society and the state and the events that had a significant impact on the formation and development of scientific understanding of religion in Russia: reforms of Peter I, the elimination of patriarchy, the independence of the Russian Orthodox Church, its transformation into part of the bureaucratic state system created by Peter I, the beginning of a large-scale process of secularization of Russian society, the emergence of Westernism (the direction of the Russian social thought and political ideology focused on values of the Western European culture, which is negative to the idea of originality, an originality, uniqueness of ways of development of the Russian culture, combined with the aspiration of representatives of this trend to impose to the Russian nation of a form of the western culture, social practice and political system, rejecting the system of values and traditional foundations of activity of the Russian society), the imperial nature of the Russian statehood and official imperial ideology. The author analyzes the content of the Uvarov's triad formula, which underlies the official imperial ideology, as well as the discussions that took place between representatives of Slavophilism and Westernism about understanding the historical path and fate of Russia, the historical role of Orthodoxy, the Russian Orthodox Church in the fate of the Russian people, Russian society and the state, as well as the whole world. In his opinion, this problem has remained relevant to the present, including in the framework of a sociological analysis of religion in post-Soviet Russia. ; Настоящая статья посвящена исследованию особенностей социологического анализа религии в России в имперский период ее истории. Отечественная социологическая традиция изучения религии как социокультурного феномена и социального института, сложившаяся в этот период, имеет свой неповторимый и своеобразный облик. Она к настоящему моменту только начинает возрождаться в постсоветской России, и резко отличается от той традиции, которая имела место на Западе. В этом контексте обращение к трудам классиков русской религиозной, социально-политической мысли, к сожалению, незаслуженно забытых, является очень перспективным направлением современных социологических исследований в данной области. При изучении данной проблемы автор делает акцент на особенностях исторического развития российского общества и государства и тех событиях, которые оказали знаковое влияние на становление и развитие научного осмысления религии в России: реформы Петра I, ликвидацию патриаршества, самостоятельности Русской Православной Церкви, превращение ее в часть созданной Петром I бюрократической государственной системы, начало масштабного процесса секуляризации российского общества, возникновении западничества (направления русской общественной мысли и политической идеологии, ориентированного на ценности западноевропейской культуры, отрицательно относящегося к идее самобытности, своеобразия, уникальности путей развития русской культуры, сочетающееся со стремлением представителей этой тенденции навязать русской нации формы западной культуры, социальной практики и политического устройства, отвергая систему ценностей и традиционных устоев жизнедеятельности русского общества), имперский характер российской государственности и официальную имперскую идеологию. Автор статьи анализирует содержание формулы-триады С.С. Уварова, лежащей в основе официальной имперской идеологии, а также дискуссии, которые происходили между представителями славянофильства и западничества по поводу осмысления исторического пути и судьбы России, исторической роли православия, Русской Православной Церкви в судьбе русского народа, российского общества и государства, а также всего мира. Данная проблематика сохранила свою актуальность до настоящего времени, в том числе в рамках социологического анализа религии в постсоветской России.

The article deals with the issues of faith, religion and atheism in opinion journalism by Russian émigré authors of the second half of the 20th century. During the years of the 'Thaw' the problems of 'scientific atheism' and religion gained popularity as discussion points among writers, journalists and men of culture. The social and political situation in the society led to a series of high-profile court cases and the subsequent forced exile of a number of talented authors and journalists. This exodus began the "third wave" of Russian emigration. Our article looks at how the issues of faith, religion and atheism were treated by such diverse authors as A. Solzhenitsyn, V. Maksimov, A. Siniavskii, A. Zinov'ev, V. Aksionov, F. Gorenstein, M. Epstein, and A. Genis.Soviet émigré authors held widely different views on religion and faith, largely due to their commitment to conflicting literary schools and methods. Self-proclaimed proponents of 'spiritual realism' Solzhenitsyn and Maksimov called for a revival of Russian Orthodox faith, while Siniavskii the postmodernist was more attracted by the Russian Schism, sects and the aesthetics of folk belief, and Zinov'ev oxymoronically self-identified as a 'pious infidel'. All of them, however, agreed that both Soviet and Western societies faced a crisis of spirituality at the end of the 20th century. An important role in social and cultural life of emigrant communities belonged to Orthodox press. Issues of faith and morality were widely debated in the years of the perestroika, with lifting the ban on discussing the mistakes and flaws of how the Soviet power treated religion, faith and religious institutions.We conclude that Russian émigré authors, while focusing on religion, faith and atheism in their opinion journalism, tend to begin with analyzing their own religious experience and views on faith. ; Статья посвящена темам веры, религии и атеизма в публицистических работах авторов русского зарубежья второй половины XX в. В СССР в период «оттепели» вопросы религии и научного атеизма стали активно обсуждаться в среде деятелей культуры, писателей, публицистов. Социально-политическая обстановка в стране обусловила череду громких политических дел и последующую высылку, вынужденный выезд из государства ряда талантливых писателей и журналистов, которых стали называть представителями «третьей волны» русской эмиграции. Статья посвящена анализу вопросов веры, религии, атеизма и содержит исследование творчества А. И. Солженицына, В. Е. Максимова, А. Д. Синявского, А. А. Зиновьева, В. П. Аксенова, Ф. Н. Горенштейна, М. Н. Эпштейна, А. А. Гениса.Творческая эмигрантская интеллигенция из Советского Союза по-разному относилась к вере и религии. В значительной мере это объяснялось приверженностью авторов русского зарубежья к разным литературным направлениям и методам. Так, сторонники духовного реализма А. И. Солженицын и В. Е. Максимов ратовали за возрождение православия, постмодернист А. Д. Синявский интересовался расколом христианства и сектантством, эстетикой народной веры, А. А. Зиновьев называл себя «верующим безбожником». Однако и те и другие отмечали духовно-нравственный кризис как советского, так и западного общества на исходе XX в. Важную роль в социальной и культурно-просветительской жизни эмигрантов сыграли православные издания. Особое значение вопросы духовной нравственности получили в эпоху «перестройки», когда свобода слова и печати позволила открыто обсуждать ошибки и упущения советской власти в отношении веры, религии и религиозных институтов.Сделан вывод о том, что авторы русского зарубежья активно обсуждали в своих публицистических произведениях проблемы религии и веры, а также атеистического мировоззрения. В рассмотрении этих вопросов они исходили из самоанализа собственных религиозных взглядов, чувств, переживаний.

The article is devoted to historiography problems of state-religion societies relations in Russia (1940 - 1960) in emigrant and soviet scolarly works. The following questions are considered: scolarly works of emigrants (YMCA-Press), policy of Soviet government in the sphere of state-religion relations in soviet historiography. ; Статья посвящена историографии проблемы взаимоотношения государства и религиозных организаций в России (1940-е - 1960-е гг.) в трудах эмигрантских и советских исследователей. Рассмотрены следующие вопросы: труды эмигрантских историков (ИМКА-Пресс), политика советского государства в сфере государственно-конфессиональных отношений в советской историографии.

The article deals with the features of sociological analysis of religion in Russia during the imperial period of its history. The national sociological tradition of studying religion as a socio-cultural phenomenon and a social institution, which was developed during this period, had its own unique and peculiar appearance and was just begun to revive again in post-Soviet Russia, contrasts with the tradition that took place in the West. In this context, the appeal to unfortunately undeservedly forgotten works of classics of Russian religious and socio-political though is very promising area of modern sociological research.When studying this problem, the author emphasizes the study of the works of representatives of three ideological areas of Russian religious and socio-political thought: conservatism, liberalism and socialism, as well as the peculiarities of the historical development of Russian society and the state and those events that had a significant impact on the formation and development of scientific understanding of religion in Russia. Among such features, the author, in particular, refers to the formation of an "antisystem" (systemic integrity of people who take a dim view of their homeland, hate their own nation, its values and culture, history, traditional religious, political and social systems) among the Russian intelligentsia, bureaucracy and part of the elite of Russian society, under a certain influence of Westernism, as a consequence of the spiritual schism of the 18th century, which occurred in the educated strata and elite of Russian society.When studying the features of understanding religious issues by representatives of Russian conservatism, the author of the article analyzes the views of N.Ya. Danilevsky, K.N. Leontiev, F.M. Dostoevsky, M.N. Katkov, K.P. Pobedonostsev, L.A. Tikhomirov. He notes the fact that judgment of this perspective was carried out by these authors from "Slavophile", traditionalist (pochvennichesky and guarding) positions, in the context of judgment of features and an ...

The article deals with the features of sociological analysis of religion in Russia during the imperial period of its history. The national sociological tradition of studying religion as a socio-cultural phenomenon and a social institution, which was developed during this period, had its own unique and peculiar appearance and was just begun to revive again in post-Soviet Russia, contrasts with the tradition that took place in the West. In this context, the appeal to unfortunately undeservedly forgotten works of classics of Russian religious and socio-political though is very promising area of modern sociological research.When studying this problem, the author emphasizes the study of the works of representatives of three ideological areas of Russian religious and socio-political thought: conservatism, liberalism and socialism, as well as the peculiarities of the historical development of Russian society and the state and those events that had a significant impact on the formation and development of scientific understanding of religion in Russia. Among such features, the author, in particular, refers to the formation of an "antisystem" (systemic integrity of people who take a dim view of their homeland, hate their own nation, its values and culture, history, traditional religious, political and social systems) among the Russian intelligentsia, bureaucracy and part of the elite of Russian society, under a certain influence of Westernism, as a consequence of the spiritual schism of the 18th century, which occurred in the educated strata and elite of Russian society.When studying the features of understanding religious issues by representatives of Russian liberalism, the author of the article analyzes the views of representatives of both radical and moderate (classical) liberalism: M.M. Kovalevsky, N.I. Kareev, P.N. Milyukov, V.S. Solovyov, B.N. Chicherin, P.B. Struve. He notes that the understanding of this issue was carried out by these authors from a "Westernist" position. Liberal thinkers generally negatively ...

The article aims to discuss the role of social sciences and, in particular, history in the memory discourse and the politics of the country. The article is comprised of 6 chapters: First World War, Second World War and the Holocaust, Civil Wars, Decolonization and class, race and gender in deindustrialization, each of them discussing a specific memory agenda and the role of historians in formulating it. By using the case study method and methods of historical analysis, authors draw conclusions on how countries with different culture and roles in international events cope with existing historical perspective and alter them for their policy goals. The authors also mention the change in the memory science itself, stating that, with the transition from the 20th century to 21, the memory politics changed focus from studying national history to studying relations between them or even transnational memory phenomena. All in all, the authors conclude, that the role of historians increased during the last century as they became one of the most influential actors among many who influence the social discourse and collective memory.For citation: Berger, S. (2020). Ideas in History, Philosophy and Religion: the Historical Sciences and Memory Activism in the Twentieth-Century. Tempus et Memoria, 1, 1–2, 8–24.Submitted: 30.10.2020Accepted: 02.12.2020 ; DOI 10.15826/tetm.2020.1-2.001Цель статьи — обсудить роль общественных наук, в частности истории, в дискурсе памяти и государственной политике. Статья состоит из 6 глав: Первая мировая война, Вторая мировая война и Холокост, гражданские войны, деколонизация и класс, раса и гендер в условиях деиндустриализации, каждая из которых обсуждает конкретную мемориальную повестку и роль историков в ее формулировании. Используя метод кейс-стади, автор делает вывод о том, как страны с различной культурой и позицией в международных отношениях справляются с существующей исторической перспективой и изменяют их для своих политических целей. Автор также упоминает об изменении самой науки о памяти, заявляя, что с переходом от XX века к веку XXI политика памяти изменила фокус с изучения национальной истории на изучение отношений между государствами или даже на анализ транснациональных мемориальных явлений. В целом, заключает автор, роль историков в прошлом веке возросла, поскольку они стали одним из самых влиятельных социальных акторов, влияющих на коллективный дискурс памяти.Для цитирования: Бергер Ш. Идеи в истории, философии и религии: исторические науки и активизация памяти в XX веке // Tempus et Memoria. 2020. Т. 1. № 1–2. С. 8–24.Поступила в редакцию: 30.10.2020Принята к печати: 02.12.2020

Using archival sources, the author examines the urgent problem of the spread of common belief and, accordingly, the transition conditions of the Old Believersin it. Common Faith Church was one of the most common methods of struggle of the government and the official Orthodox Church with "developing a split." In the 19th century the Tomsk province was able to create 13 Churches of Common Faith. However, the conversion of the Old Believers in the Church of Common Faith as well as keeping people there often wore a voluntative character. Active use of administrative and police apparatus allowed local officials and clergy of the Synod of the Church to quickly form the Parish of Common Faith, to achieve official recognition, honors and state cash prize. Common Faith Church was supposed to exist in the alien to it official Orthodoxy system with its anti-split" paradigm. The Common Believers were severely restricted in their rights. They resented their dual status: they were neither nikonians, nor Old Believers. Accordingly, the Common Faith did not receive the expected wide- scaled spread. On unconditional rights only a small part of the Old Believers accepted the Common Faith.DOI 10.14258/izvasu(2017)5-08 ; Используя архивные источники, автор рассматривает актуальную проблему условий распространения единоверия и, соответственно, условий перехода в него староверов. Единоверческая церковь была одним из распространенных способов борьбы государственной власти и официальной православной церкви с «развивающимся расколом». В XIX в. на территории Томской губернии удалось создать 13 единоверческих церквей. Однако зачисление старообрядцев в единоверческую церковь часто происходило насильственно. Также насильственным было и удержание в ней. Активное использование административно-полицейского аппарата позволяло местным чиновникам и служителям синодальной церкви быстро сформировать единоверческий приход, добиться служебного признания, почетных наград и государственной денежной премии. Единоверческая церковь должна была существовать в чуждой для нее системе казенного православия с ее «противораскольнической» парадигмой. Единоверцы были ограничены в своих правах. Они тяготились своим двойственным статусом: и не никониане, и не старообрядцы. Соответственно, единоверие, вопреки ожиданиям властей, не получило большого распространения. На безусловных правах в единоверие вступила лишь незначительная часть старообрядцев.DOI 10.14258/izvasu(2017)5-08

During the so-called 'Gallican crisis' between 1551 and 1552, Pope Julius III accused the French king of preparing an ecclesiastical schism, while the possibility of establishing a French patriarchate was discussed in the royal council. Before long, however, the conflict gave way to a close alliance between the Pope and King Henry II. Was the 'Gallican crisis' just a tool of political pressure on Julius III? To what extent were the plans of the king and his entourage to reform the Gallican Church serious? The lack of sources can be filled, at least in part, by turning to the work by Raoul Spifame, a lawyer of the Paris Parliament, titled Dicaearchiae Henrici Regis Christianissimi Progymnasmata (1556). In its essence, it is a collection of rhetorical exercises in the field of jurisprudence written in the form of royal decrees designed to reform everything in the kingdom. Surprisingly, some of these fictional measures later would be actually implemented. The reason for the author's 'clairvoyance' lies in his contacts with the secretaries of state who were then preparing large-scale reforms, which would eventually be cancelled due to the unexpected death of the king and the outbreak of the Wars of Religion. A considerable part of the decrees is devoted to plans of the reform of the Gallican Church: from the elevation of the Bishopric of Paris to the rank of an archdiocese to tightening control over the morals of prelates. This article pays special attention to how the Dicaearchiae regulated the elements of 'everyday piety' — the rituals of blessing of the bridal chamber, purification after childbirth, and belief in the existence of limb. A limitation of 'luxury' was also to be introduced: refusal of precious ecclesiastical ornaments, redundant bells, and a reduction in the number of holidays associated with the veneration of saints. Without abandoning the cult of saints, Spifame undertakes a reform of the ecclesiastical calendar and creates a sort of national martyrology of warriors who died for their homeland and 'are venerated as saints without a canonisation'. ; Во время так называемого «галликанского кризиса» 1551–1552 гг. папа Юлий III обвинял французского короля в подготовке схизмы, а в Королевском совете обсуждалась возможность учреждения патриаршества во Франции. Но вскоре на смену конфликту пришел тесный союз папы и Генриха II. Был ли «галликанский кризис» лишь средством политического давления на Юлия III? Насколько серьезны были планы короля и его окружения по реформированию Галликанской церкви? Недостаток источников, освещавших этот вопрос, можно в определенной мере восполнить за счет анализа сочинения адвоката Парижского парламента Рауля Спифама «Dicaearchiae Henrici Regis Christianissimi Progymnasmata» (1556). Это был сборник риторических упражнений в области юриспруденции, написанный в форме королевских постановлений о реформировании всех дел в королевстве. Удивительным образом часть этих вымышленных проектов реализовалась в будущем. Причина «ясновидения» автора крылась в его связях с государственными секретарями, готовившими масштабные преобразования, которые остались нереализованными из-за неожиданной гибели короля и начавшихся Религиозных войн. Немалая часть постановлений посвящена планам реформы Галликанской церкви: от возведения епископства Парижского в архиепископский ранг до ужесточения контроля над нравами прелатов. В данной статье особое внимание уделяется тому, как в «Dicaearchiae» регламентировалась форма ритуалов «повседневного благочестия»: благословения ложа новобрачных, очищения женщины после родов перед посещением церкви, представлений о лимбе. Предусматривалось ограничение «роскоши» — отказ от драгоценной церковной утвари, излишних колоколов, сокращение числа праздничных дней, связанных с почитанием святых. Не отказываясь от культа святых, Спифам предпринимает реформу церковного календаря и создает особый национальный мартиролог воинов, погибших за родину и «почитаемых как святые без всякой канонизации».

Поступила в редакцию: 21.10.2020. Принята к печати: 25.03.2021. ; Submitted: 21.10.2020. Accepted: 25.03.2021. ; Во время так называемого «галликанского кризиса» 1551–1552 гг. папа Юлий III обвинял французского короля в подготовке схизмы, а в Королевском совете обсуждалась возможность учреждения патриаршества во Франции. Но вскоре на смену конфликту пришел тесный союз папы и Генриха II. Был ли «галликанский кризис» лишь средством политического давления на Юлия III? Насколько серьезны были планы короля и его окружения по реформированию Галликанской церкви? Недостаток источников, освещавших этот вопрос, можно в определенной мере восполнить за счет анализа сочинения адвоката Парижского парламента Рауля Спифама «Dicaearchiae Henrici Regis Christianissimi Progymnasmata» (1556). Это был сборник риторических упражнений в области юриспруденции, написанный в форме королевских постановлений о реформировании всех дел в королевстве. Удивительным образом часть этих вымышленных проектов реализовалась в будущем. Причина «ясновидения» автора крылась в его связях с государственными секретарями, готовившими масштабные преобразования, которые остались нереализованными из-за неожиданной гибели короля и начавшихся Религиозных войн. Немалая часть постановлений посвящена планам реформы Галликанской церкви: от возведения епископства Парижского в архиепископский ранг до ужесточения контроля над нравами прелатов. В данной статье особое внимание уделяется тому, как в «Dicaearchiae» регламентировалась форма ритуалов «повседневного благочестия»: благословения ложа новобрачных, очищения женщины после родов перед посещением церкви, представлений о лимбе. Предусматривалось ограничение «роскоши» — отказ от драгоценной церковной утвари, излишних колоколов, сокращение числа праздничных дней, связанных с почитанием святых. Не отказываясь от культа святых, Спифам предпринимает реформу церковного календаря и создает особый национальный мартиролог воинов, погибших за родину и «почитаемых как святые без всякой канонизации». ; During the so-called 'Gallican crisis' between 1551 and 1552, Pope Julius III accused the French king of preparing an ecclesiastical schism, while the possibility of establishing a French patriarchate was discussed in the royal council. Before long, however, the conflict gave way to a close alliance between the Pope and King Henry II. Was the 'Gallican crisis' just a tool of political pressure on Julius III? To what extent were the plans of the king and his entourage to reform the Gallican Church serious? The lack of sources can be filled, at least in part, by turning to the work by Raoul Spifame, a lawyer of the Paris Parliament, titled Dicaearchiae Henrici Regis Christianissimi Progymnasmata (1556). In its essence, it is a collection of rhetorical exercises in the field of jurisprudence written in the form of royal decrees designed to reform everything in the kingdom. Surprisingly, some of these fictional measures later would be actually implemented. The reason for the author's 'clairvoyance' lies in his contacts with the secretaries of state who were then preparing large-scale reforms, which would eventually be cancelled due to the unexpected death of the king and the outbreak of the Wars of Religion. A considerable part of the decrees is devoted to plans of the reform of the Gallican Church: from the elevation of the Bishopric of Paris to the rank of an archdiocese to tightening control over the morals of prelates. This article pays special attention to how the Dicaearchiae regulated the elements of 'everyday piety' — the rituals of blessing of the bridal chamber, purification after childbirth, and belief in the existence of limb. A limitation of 'luxury' was also to be introduced: refusal of precious ecclesiastical ornaments, redundant bells, and a reduction in the number of holidays associated with the veneration of saints. Without abandoning the cult of saints, Spifame undertakes a reform of the ecclesiastical calendar and creates a sort of national martyrology of warriors who died for their homeland and 'are venerated as saints without a canonisation'. ; Статья подготовлена в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2021 г. ; The study was implemented in the framework of the Basic Research Programme at the National Research University Higher School of Economics (HSE) in 2021.

Круглый стол «Актуальные проблемы биомедицинской этики» ; Экстракорпоральное оплодотворение (ЭКО) в Беларуси существует с 1994 г. Каждый год в нашей стране с помощью ЭКО рождается около 1000 детей – 1 % новорожденных. Технология ЭКО является одним из способов повышения рождаемости, что особенно актуально для стран с неблагоприятной демографической ситуацией, в том числе и Беларуси, где 15 % пар признаны бесплодными. Власти пытаются направить усилия на поиск новых путей поддержки рождаемости. Однако до сих пор ЭКО в целом и его отдельные методы неоднозначно воспринимают разные слои общества – бесплодные пары, центры ЭКО, законодательные органы, церковь, общественность. В статье рассматриваются ключевые биоэтические аспекты ЭКО с позиции науки, государства и религии. ; In vitro fertilization in Belarus exists since 1994. Every year in our country, with the help of IVF, about 1000 children are born, which is 1 % of newborns. IVF technology is one of the ways to increase fertility, which is especially important for countries with an adverse demographic situation, including Belarus, where 15 % of couples are found to be infertile. The authorities are trying to focus their attempts on finding new ways to support fertility. However, until now, IVF in general and its individual methods are ambiguously perceived by different parts of community - infertile couples, IVF centers, legislative bodies, the church and the public. The article discusses the key bioethical aspects of IVF from the standpoint of science, state and religion.

This essay contains reflections on a new book by renowned historian Denis Crouzet on children's violence, and, more broadly, on the image of children during the French Wars of Religion. In the book under review, the novelty lies in the fact that the images of 'innocent infants' make part of a separate plot. Just as novel are Denis Crouzet's reflections on the 'sources of inspiration' of the young French persecutors of heretics. The author indicates the anthropological correspondences inherent in the culture of both Italian and French cities, such as the carnivalesque inversion of the 'world inside out' and the social function of youth associations taking part in the 'charivari' rites. Denis Crouzet pays attention to sources that are novel to him, like children's Christmas chants, mystery plays, and 'miracles'. While impersonating the Innocents persecuted by Herod but also angels carrying retaliation to this villain, urban children learnt what and how to do in the face of a carnival challenge.The ways to leave the eschatological activism are of particular interest. After 1572, the gangs of executioners-children left the scene. Only the murder of the Guises on Christmas Day, 1588, threw crowds of children into the streets of Paris. Now they were described differently, however, — as a disciplined mass, occupied not with outrages but with prayers. The author speaks of 'Catholic consciousness', but that was already a different reformed Catholicism, departing further and further from the old 'corporate Catholicism'. The religious political activity of children would become a thing of the past, however. The image of an innocent child would once more be in demand only after the Revolution, when, this time in a desacralised context, children became the embodiment of the French nation. ; Данное эссе представляет собой размышления над новой книгой известного французского историка Дени Крузе, посвященной теме детского насилия, и шире — образу детей во время Религиозных войн во Франции. Новизна и ценность рассматриваемой книги заключается в выделении образов «невинных младенцев» в отдельный сюжет. Новыми представляются и размышления автора об «истоках вдохновения» юных французских гонителей гугенотов. Д. Крузе указывает на антропологические соответствия, присущие культуре как итальянских, так и французских городов. Здесь и карнавальная инверсия «мира наизнанку», и социальная функция объединений молодежи, участвующих в обрядах шаривари. Исследователь обращается к новым источникам: песнопениям, исполняемым детьми на Рождество, к мистериям и мираклям. Играя как невинных младенцев, страдающих от Ирода, так и ангелов, карающих злодея, городские дети учились тому, что и как делать в условиях карнавального вызова.Интерес представляет процесс выхода из эсхатологического активизма. После 1572 г. банды детей-палачей сходят со сцены. Лишь убийство Гизов на Рождество 1588 г. выплеснуло на улицы Парижа толпы детей. Но теперь они описывались иначе — как дисциплинированная масса, занятая не погромами, но молитвами. Крузе говорит о «католическом сознании», но это был уже иной католицизм, реформированный, все далее отходящий от старого «корпоративного католицизма». Религиозная политическая активность детей уйдет в прошлое. Вновь образ невинного ребенка будет востребован уже после Революции, когда в десакрализованном контексте дети станут воплощением французской нации.

In the middle of the 18th century in Germany was the unique religious situation when within the limits of the state many different religions coexisted. It gave an impulse for German philosophers to concern the questions of religion politic and the conditions under which the harmonic coexistence of adherents of different religions within the limits of one state might be possible. The article considers two such projects - the project of Kant (presented above all in a later work "Religion within the Limits of Reason Alone" and in an earlier article "An Answer to the Question: What is Enlightenment?") and the project of Mendelssohn (in the work "Jerusalem or on Religious Power and Judaism"). The positions of both philosophers have very many common features, what allows us to assume a certain influence of Mendelssohn if not on the origin of the ethic-religious views of Kant then at least on the direction Kant's views developed and on the form they were expressed.