The article deals with the features of sociological analysis of religion in Russia during the imperial period of its history. The national sociological tradition of study of religion as a socio-cultural phenomenon and a social institution, which was developed during this period, had its own unique and peculiar appearance and was just begun to revive again in post-Soviet Russia, is sharply different from the tradition that took place in the West. In this context, the appeal to the works of classics of Russian religious, socio-political thought, unfortunately undeservedly forgotten, is a very promising area of modern sociological research. When studying this issue, the author emphasizes the peculiarities of the historical development of Russian society and the state and the events that had a significant impact on the formation and development of scientific understanding of religion in Russia: reforms of Peter I, the elimination of patriarchy, the independence of the Russian Orthodox Church, its transformation into part of the bureaucratic state system created by Peter I, the beginning of a large-scale process of secularization of Russian society, the emergence of Westernism (the direction of the Russian social thought and political ideology focused on values of the Western European culture, which is negative to the idea of originality, an originality, uniqueness of ways of development of the Russian culture, combined with the aspiration of representatives of this trend to impose to the Russian nation of a form of the western culture, social practice and political system, rejecting the system of values and traditional foundations of activity of the Russian society), the imperial nature of the Russian statehood and official imperial ideology. The author analyzes the content of the Uvarov's triad formula, which underlies the official imperial ideology, as well as the discussions that took place between representatives of Slavophilism and Westernism about understanding the historical path and fate of Russia, the historical role of Orthodoxy, the Russian Orthodox Church in the fate of the Russian people, Russian society and the state, as well as the whole world. In his opinion, this problem has remained relevant to the present, including in the framework of a sociological analysis of religion in post-Soviet Russia. ; Настоящая статья посвящена исследованию особенностей социологического анализа религии в России в имперский период ее истории. Отечественная социологическая традиция изучения религии как социокультурного феномена и социального института, сложившаяся в этот период, имеет свой неповторимый и своеобразный облик. Она к настоящему моменту только начинает возрождаться в постсоветской России, и резко отличается от той традиции, которая имела место на Западе. В этом контексте обращение к трудам классиков русской религиозной, социально-политической мысли, к сожалению, незаслуженно забытых, является очень перспективным направлением современных социологических исследований в данной области. При изучении данной проблемы автор делает акцент на особенностях исторического развития российского общества и государства и тех событиях, которые оказали знаковое влияние на становление и развитие научного осмысления религии в России: реформы Петра I, ликвидацию патриаршества, самостоятельности Русской Православной Церкви, превращение ее в часть созданной Петром I бюрократической государственной системы, начало масштабного процесса секуляризации российского общества, возникновении западничества (направления русской общественной мысли и политической идеологии, ориентированного на ценности западноевропейской культуры, отрицательно относящегося к идее самобытности, своеобразия, уникальности путей развития русской культуры, сочетающееся со стремлением представителей этой тенденции навязать русской нации формы западной культуры, социальной практики и политического устройства, отвергая систему ценностей и традиционных устоев жизнедеятельности русского общества), имперский характер российской государственности и официальную имперскую идеологию. Автор статьи анализирует содержание формулы-триады С.С. Уварова, лежащей в основе официальной имперской идеологии, а также дискуссии, которые происходили между представителями славянофильства и западничества по поводу осмысления исторического пути и судьбы России, исторической роли православия, Русской Православной Церкви в судьбе русского народа, российского общества и государства, а также всего мира. Данная проблематика сохранила свою актуальность до настоящего времени, в том числе в рамках социологического анализа религии в постсоветской России.
The design process of a new aircraft (AC) is always associated with the issue of choosing its basic technical parameters, or, in other words, the formation of its conceptual design. In case of a civil aircraft, the choice of these parameters is defined by the requirements for operational safety, market conditions, norms that specify the tolerable harmful impact of the aircraft on the environment, etc. In case of a military aircraft, its outlay mostly depends on the concept of potential military threats, ways of using the military aircraft in military conflicts. Some of these requirements are formulated in regulatory documents – the Aviation Requirements for Civil Aircraft and the General Tactical and Technical Requirements of the Air Force for Military Aircraft. For example, Part 25 of the Aviation Requirements for Civil Aircraft defines the Airworthiness Standards for transport aircraft. It should be noted that the stated above requirements are often a tool of competition, for example, when tightening the aircraft noise abatement procedures provides advantages for particular manufacturers, not admitting other manufacturers to enter the market, whose aircraft do not conform to the new standards. Thus, complying with the requirements virtually involves additional costs both in the aircraft development and during its operation. In addition, the implementation of the requirements stated above can lead to the deterioration of the aircraft's performance, and hence, to the decrease of its competiveness and combat effectiveness. Therefore, each requirement of the regulatory documents should have a profound scientific rationale. This article analyzes one of the regulatory documents requirements referring to the necessity of anti-g system on board aircraft. The authors propose the approach to specify the existing criterion to provide the scientific basis for the anti-g system on board aircraft by assessing the actual level of pilot load when maneuvering. The subject under study is of particular importance for the Yak-152 trainer aircraft. The actual level of loads during pilotage of the Yak-152 trainer aircraft does not require the use of the anti-g system but if to be based on a formal criterion, namely, in terms of the maximum operational overload value, the aircraft should be fitted out with such a system. ; Создание нового воздушного судна (ВС) всегда сопряжено с проблемой выбора его основных технических параметров или, другими словами, формированием его внешнего облика. В случае гражданского ВС выбор указанных параметров определяется требованиями безопасности эксплуатации, конъюнктуры рынка, нормами, определяющими допустимое вредное воздействие самолета на окружающую среду и т. п. В случае военного ВС его облик во многом определяется представлениями о характере будущих военных угроз, способах применения ВС в военных конфликтах. Часть указанных требований формулируется в нормативных документах – авиационных правилах для гражданских ВС и общих тактикотехнических требованиях ВВС для ВС военного назначения. Так, например, часть 25 авиационных правил определяет нормы летной годности ВС транспортной категории. Следует отметить, что зачастую указанные требования являются инструментом конкурентной борьбы, когда ужесточение, например, требований по шуму ВС обеспечивает преимущества для конкретных производителей, не допуская на рынок иных производителей, ВС которых не удовлетворяют новым нормам. Таким образом, реализация требований почти всегда связана с дополнительными затратами как при разработке ВС, так и при его эксплуатации. Кроме того, реализация указанных требований может приводить к ухудшению летнотехнических характеристик ВС, а значит, к снижению его коммерческой привлекательности, боевой эффективности. Поэтому каждое требование нормативных документов должно иметь под собой глубокое научное обоснование. В данной статье анализируется одно из требований нормативных документов, касающееся необходимости наличия на ВС противоперегрузочной системы. Авторы предлагают подход, обеспечивающий уточнение существующего критерия наличия противоперегрузочной системы на ВС за счет оценки фактического уровня физического нагружения летчика при маневрировании. Особую важность исследуемая проблема имеет для учебно-тренировочного самолета Як-152, фактический уровень нагрузок при пилотировании которого не требует использования противоперегрузочной системы, но по формальному признаку, а именно по величине максимальной эксплуатационной перегрузки, такая система на самолете должна быть.
The article considers the types of cynicism that appeared in the Eastern civilizations, whose cores were the world religions – Buddhism and Islam.The mystical direction of Buddhism (the Zen tradition) acquires in the twentieth century the features of a "global cultural and symbolic nebula" (A. Aghajanyan) – global Neo-Buddhism. It is free from the worship of God, specific traditions and, at the same time, imposes a certain spiritual fashion on the world. Although it seems an alternative to the Western traditions, yet it manifests itself as a "tamed alternative". The image of global Neo-Buddhism can be described as follows: a transnational network structure with centers around charismatic teachers; meditation as a key practice; new Buddhist missionary (charity, public participation, advertising in mass media); the creation of reformatory settings for "cleansing the core" or "scientific" Buddhism. As exemplified by Buddhism, it appears that Western culture tests, filters, and manipulates spiritual phenomena of various cultures, taking them out of the national soil and embedding them in the global mass culture.The core of the middle East, Arab world, is Islam, which has its mystical direction — Sufism. In the late 20th century, Sufism turns into a national holiday, a kind of performance, between mystery and the circus, no longer assuming spiritual practices. Meanwhile, traditional Islam creates political and religious organizations and groups, which are defined as "radicalism", "extremism", and "terrorism" with the addition of the attribute "Islamic". Thus the well-functioning system of global state terror that was created by the West launched a response mechanism — the terrorism of groups and singles, which attempts to counter globalization in its own cynical coordinate system. Cynicism is reinforced by the fact that "warriors of Allah" are gradually becoming global mercenaries who are beginning to serve the force against which they were originally created — the West.The author concludes that spiritual movement is always a movement against entropic reification and objectification of the world perception. When the anti-entropic process is terminated, the world undergoes the diffusion and weakening of spirituality. Both world religions and great civilizations have gone their entropic way, creating their own types of cynicism. Universal cynicism is a wake-up call of the global "de-deification" of the world. ; В статье рассматриваются типы цинизма, возникшие в восточных цивилизациях, ядром которых были мировые религии — буддизм и ислам. Мистическое направление буддизма (традиции дзен) в ХХ в. обретает черты «глобальной культурно-символической туманности» (А. Агаджанян) — глобального необуддизма. Она свободна от поклонения Богу, конкретных традиций и одновременно навязывает миру определенную духовную моду. Хотя она кажется альтернативной западным традициям, но проявляет себя как «прирученная альтернатива». Облик глобального необуддизма можно описать так: транснациональная сетевая структура с центрами вокруг харизматических учителей; медитация как ключевая практика; новое буддийское миссионерство (благотворительность, общественное участие, реклама в массмедиа); создание реформаторских установок на «очищение ядра» или «научный» буддизм. На примере буддизма видно, как западная культура тестирует, фильтрует, обрабатывает духовные феномены различных культур, вырывая их из национальной почвы и встраивая в глобальный масскульт.Ядром ближневосточного, арабского мира, является ислам, имеющий мистическое направление — суфизм. В конце ХХ в. суфизм превращается в народный праздник, некое действо, промежуточное между мистерией и цирком, не предполагающее отныне духовных практик. В то же время традиционный ислам создает религиозно-политические организации и группировки, которые обозначаются как «радикализм», «экстремизм», «терроризм» с добавлением определения «исламский». Так отлаженная система глобального государственного террора, созданного Западом, запустила ответный механизм — терроризм групп и одиночек, который пытается противостоять глобализму в его же цинической системе координат. Цинизм усиливается тем, что постепенно «воины Аллаха» превращаются в глобальных наемников, которые начинают служить силе, против которой изначально создавались, — Западу.Делается вывод, что духовное движение — это всегда движение против энтропийного овеществления и объективирования миропонимания. Когда антиэнтропийный процесс прекращается, в мире происходит распыление и ослабление духовности. И мировые религии, и крупные цивилизации прошли свой энтропийный путь, создав собственные типы цинизма. Всеобщий цинизм — тревожный сигнал глобального «разбожествления» мира.
In this article, we treat migration and the ensuing interaction between various ethnicities as a significant and permanent factor of global history. Special attention is paid to the impact migration has on ethnosocial processes. Siberia as a region of Russia has a positive experience of the impact of large waves of Russian migrants on the ethnosocial development of indigenous peoples of Siberia, as it can be seen from a retrospective analysis of migration statistics and facts.The contemporary socioeconomic and ethnocultural status of Siberia is largely a product of migration processes. In general, the ethnosocial situation in Siberia has always been relatively stable. In the post-Soviet period the influence of migration has shaped new tendencies in the ethnic structure of the Siberian population. They include a decrease in overall number and percentage of representatives of Slavic ethnicities, an increase in the overall number of Turkic people, an increase in overall number and percentage of indigenous population in their respective regions and a significant rise in the number of those representing Turkic ethnicities with their statehood outside Russia. All of these led to the consolidation of Turkic ethnodemographic component and the narrowing of the Russian one. In many regions, this is accompanied by territorial shrinkages of the Russian population. Interethnic contacts have become more complicated, and migration processes on the whole are viewed by the local population as a common threat to their social security.The outcomes of the mass polls and expert surveys held by a team led by Yu. V. Popkov in several Siberian regions over the 2000s show that it is with migrants that local population associate the existing tension in interethnic relations. Experts have mentioned increased number of migrants as one of the major causes of strained relations between people of various ethnicities. Other conspicuous changes in ethnosocial situation include the ethnization of neighborhoods and businesses (up to 39% in certain branches of economy). This is also typical primarily for migrants.The prospects of easing the interethnic tension lie, firstly, in regularization of spontaneous migration which was characteristic of the 1990s and 2000s, and secondly, in the government's focus on satisfying the needs of local population and on helping them (and not only migrants) adapt to the new ethnosocial situation they are experiencing. ; В статье миграция и связанное с ней взаимодействие народов рассматриваются как существенно значимый и постоянно действующий фактор всемирной истории. В фокусе внимания авторов — влияние миграции на этносоциальные процессы. На примере Сибирского региона демонстрируется позитивный опыт такого влияния, о чем свидетельствует ретроспективный анализ конкретных фактов, характеризующих воздействие миграции, связанной главным образом с большими потоками переселения в Сибирь русского населения, на этносоциальное развитие коренных народов.Современный социально-экономический и этнокультурный облик Сибири — во многом продукт миграционных процессов. В целом этносоциальная ситуация здесь как в прошлом, так и сегодня отличается относительной стабильностью. В постсоветский период под влиянием миграционных процессов наблюдаются новые тенденции в этнической структуре населения Сибири: снижение общей численности и доли представителей славянских этносов, рост численности представителей тюркских народов, увеличение численности и доли титульных этносов в соответствующих национальных образованиях, заметное увеличение численности представителей тюркских этносов, имеющих собственные государства за пределами России. В результате произошло усиление влияния тюркского и уменьшение славянского этнодемографических компонентов. Во многих регионах наблюдается территориальное сжатие русского населения. Усложнились межэтнические контакты, а миграционные процессы рассматриваются местными жителями как общая угроза их социальному благополучию.Как показывают результаты проведенных под руководством Ю. В. Попкова массовых и экспертных опросов в сибирских регионах в 2000-х годах, именно с мигрантами местные жители связывают существующую напряженность в межэтнических отношениях. Среди основных причин существующей напряженности в отношениях между людьми разных национальностей эксперты назвали увеличение доли мигрантов в своем регионе. К числу наиболее заметных изменений в этносоциальной обстановке в последнее время респонденты отнесли также концентрацию людей по этническому принципу в отдельных микрорайонах, а также на работе, в отдельных отраслях (по 39%), что также характерно прежде всего для мигрантов.Перспективы снижения межэтнической напряженности лежат на пути, во-первых, преодоления имевшего место в 1990–2000-е годы стихийного характера миграционных процессов, во-вторых, усиления внимания органов власти к удовлетворению потребностей коренных жителей и вопросам адаптации их (а не только мигрантов) к новой для них этносоциальной ситуации.
В статье миграция и связанное с ней взаимодействие народов рассматриваются как существенно значимый и постоянно действующий фактор всемирной истории. В фокусе внимания авторов влияние миграции на этносоциальные процессы. На примере Сибирского региона демонстрируется позитивный опыт такого влияния, о чем свидетельствует ретроспективный анализ конкретных фактов, характеризующих воздействие миграции, связанной главным образом с большими потоками переселения в Сибирь русского населения, на этносоциальное развитие коренных народов. Современный социально-экономический и этнокультурный облик Сибири во многом продукт миграционных процессов. В целом этносоциальная ситуация здесь как в прошлом, так и сегодня отличается относительной стабильностью. В постсоветский период под влиянием миграционных процессов наблюдаются новые тенденции в этнической структуре населения Сибири: снижение общей численности и доли представителей славянских этносов, рост численности представителей тюркских народов, увеличение численности и доли титульных этносов в соответствующих национальных образованиях, заметное увеличение численности представителей тюркских этносов, имеющих собственные государства за пределами России. В результате произошло усиление влияния тюркского и уменьшение славянского этнодемографических компонентов. Во многих регионах наблюдается территориальное сжатие русского населения. Усложнились межэтнические контакты, а миграционные процессы рассматриваются местными жителями как общая угроза их социальному благополучию. Как показывают результаты проведенных под руководством Ю. В. Попкова массовых и экспертных опросов в сибирских регионах в 2000-х годах, именно с мигрантами местные жители связывают существующую напряженность в межэтнических отношениях. Среди основных причин существующей напряженности в отношениях между людьми разных национальностей эксперты назвали увеличение доли мигрантов в своем регионе. К числу наиболее заметных изменений в этносоциальной обстановке в последнее время респонденты отнесли также концентрацию людей по этническому принципу в отдельных микрорайонах, а также на работе, в отдельных отраслях (по 39%), что также характерно прежде всего для мигрантов. Перспективы снижения межэтнической напряженности лежат на пути, во-первых, преодоления имевшего место в 1990-2000-е годы стихийного характера миграционных процессов, во-вторых, усиления внимания органов власти к удовлетворению потребностей коренных жителей и вопросам адаптации их (а не только мигрантов) к новой для них этносоциальной ситуации. ; In this article, we treat migration and the ensuing interaction between various ethnicities as a significant and permanent factor of global history. Special attention is paid to the impact migration has on ethnosocial processes. Siberia as a region of Russia has a positive experience of the impact of large waves of Russian migrants on the ethnosocial development of indigenous peoples of Siberia, as it can be seen from a retrospective analysis of migration statistics and facts. The contemporary socioeconomic and ethnocultural status of Siberia is largely a product of migration processes. In general, the ethnosocial situation in Siberia has always been relatively stable. In the post-Soviet period the influence of migration has shaped new tendencies in the ethnic structure of the Siberian population. They include a decrease in overall number and percentage of representatives of Slavic ethnicities, an increase in the overall number of Turkic people, an increase in overall number and percentage of indigenous population in their respective regions and a significant rise in the number of those representing Turkic ethnicities with their statehood outside Russia. All of these led to the consolidation of Turkic ethnodemographic component and the narrowing of the Russian one. In many regions, this is accompanied by territorial shrinkages of the Russian population. Interethnic contacts have become more complicated, and migration processes on the whole are viewed by the local population as a common threat to their social security. The outcomes of the mass polls and expert surveys held by a team led by Yu. V. Popkov in several Siberian regions over the 2000s show that it is with migrants that local population associate the existing tension in interethnic relations. Experts have mentioned increased number of migrants as one of the major causes of strained relations between people of various ethnicities. Other conspicuous changes in ethnosocial situation include the ethnization of neighborhoods and businesses (up to 39% in certain branches of economy). This is also typical primarily for migrants. The prospects of easing the interethnic tension lie, firstly, in regularization of spontaneous migration which was characteristic of the 1990s and 2000s, and secondly, in the government's focus on satisfying the needs of local population and on helping them (and not only migrants) adapt to the new ethnosocial situation they are experiencing.
Статья посвящена анализу дискурсивных модификаций речевого жанра. Автор предлагает методику портретного описания данных модификации с учетом формата дискурса (обиходно-бытового, рекламного, эссеистического, политического), экстрадискурсивных факторов (внешних условий бытования жанра), собственно дискурсивных факторов (и прежде всего дискурсивной стратегии), прагматических и собственно жанровых параметров. Во всех случаях речь идет о модифицированных жанровых инвариантах, которые либо принимают дискурсивно обусловленный облик в составе более сложных вторичных жанров (комплимент в составе бытового диалога, беседы; характеристика в тексте эссе), либо бытуют в виде самостоятельных жанровых форм (рекламный и политический слоганы). На материале каждого из четырех форматов дискурса в статье продемонстрирована методика анализа жанровой модификации, включающая исследование в контексте дискурса минимальной модели речевого жанра (тематического содержания, структуры, языкового воплощения) и минимальной прагматической рамки высказывания (коммуникативной цели, образа автора, образа адресата). Использование минимальной нежесткой модели для составления портрета дискурсивной жанровой модификации позволяет дополнить схему описания именно теми конститутивными характеристиками, которые релевантны для избранного типа дискурса. В статье представлена и проиллюстрирована нежесткая схема анализа модификации речевого жанра, которая включает: краткое описание внедискурсивного инварианта речевого жанра (его словарные и иные определения); характеристику экстрадискурсивных факторов (тех внешних условий, которые в той или иной степени влияют на дискурсивные реализации); описание ведущей (или одной из ведущих) дискурсивной стратегии, соотносимой с исследуемым форматом дискурса; характеристику прагматической рамки высказывания; характеристику минимальной жанровой модели; дополнительные характеристики модификации речевого жанра; обобщение результатов в форме портрета жанровой модификации. В целом автор статьи считает, что описание речевого жанра не должно быть ни случайным, ни излишне жестким. Преодолеть сказанное может учет дискурсивного и экстрадискурсивного контекста и большой корпус материала, в котором всегда проявляются как инвариантные, так и вариативные черты любой группы высказываний. КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: речевой жанр; политический, рекламный, эссеистический дискурс; экстрадискурсивные факторы; дискурсивные модификации; портрет жанра; прагматическая рамка; минимальная модель. ; The article deals with the analysis of discursive modifications of a speech genre. The author presents a complex of methods of portrait description of the given modifications taking into account the format of discourse (everyday household, advertising, essay and political), extradiscursive factors (external conditions of genre existence), discursive proper factors (and primarily, discursive strategy) and pragmatic and genre proper parameters. In all cases the author deals with modified genre invariants, which either take the appearance brought about by discourse within more complex secondary genres (a compliment in the context of an everyday dialogue or talk; a characteristic in the text of an essay), or exist in the form of independent genre forms (advertizing and political slogans). For each of the four discourse formats, the article demonstrates the methods of genre modification analysis, including a study of the minimal speech genre model in the context of discourse (topical content, structure and lingual realization) and the minimal pragmatic utterance frame (communicative purpose, author's image and addressee's image). The use of a minimal flexible model for compiling the portrait of discursive modifications of a speech genre makes it possible to enrich the description algorithm with the constituent characteristics relevant for a given type of discourse. The article describes and illustrates by examples a flexible scheme of analysis of speech genre modifications which includes: a brief description of the extradiscursive speech genre invariant (its dictionary and other definitions); a characteristic of extradiscursive factors (those external conditions, which to a certain extent influence discursive realizations); the description of the leading (or one of the leading) discursive strategy relatable to the studied discourse format; a characteristic of the pragmatic utterance frame; a characteristic of the minimal speech genre model; additional characteristics of a speech genre modification; summing up in the form of a speech genre modification portrait. In general the author believes that a description of a speech genre cannot be occasional or too rigid. It is possible to avoid these unwanted properties by using discursive and extradiscursive context and a large corpus of material, in which both invariable and variable features of any group of utterances appear.
Статья предлагает к рассмотрению поставленную в названии публикации проблему канонизации в культурологическом аспекте. Канонизация рассматривается автором работы как процесс культуротворчества, в результате которого создаётся целостный феномен, связанный с почитанием святого как в собственно церковных, так и художественных формах. Предлагается также рассматривать канонизацию не как единовременный акт, закрепляющий за святым право его существования в религиозной культуре, а как растянутый в исторической жизни общества процесс, испытывающий трансформации в соответствии с историко-культурной парадигмой. В своём исследовании автор также исходит из известного, но мало и фрагментарно разработанного представления о том, что в истории канонизации и почитания святых отражается как местная, так и общерусская социокультурная специфика, раскрывающая многие стороны русского менталитета. Поэтому образ святого соответствует скорее реалиям, представлениям и ценностным установкам, существующим в обществе в момент его создания, чем реалиям, связанным с жизнью исторического лица, канонизированного в образе святого. Таким образом, процесс канонизации может быть идентифицирован как художественная деятельность по созданию произведений искусства, совершаемая на основе канона, который, в свою очередь, объединяет закономерности различных сфер духовной деятельности, являясь как религиозным, так и художественным нормативом. Рассмотрение исторических источников и истинных параметров личности будущего святого показывает, что канон облекает в образ святости реального человека в соответствии с религиозными и политическими реалиями уже иной, чем время его жизни, эпохи; облик святого подвергся значительной идеализации; жизнеописание святого во главу угла ставит как сакральные ценности молитвенность, преданность вере, пост, милостыню, так в отдельных случаях и его светские (мирские) черты. Это может быть и местный патриотизм, и забота о городе и его жителях, воинские доблести. Канонизированное изображение (иконографический образ) подвергается дальнейшей трансформации в сторону более полной и подробной характеристики его добродетелей того набора качеств, которые были наиболее актуальными для своего времени и связывались с народными представлениями о святости. ; The problem to be considered in this article can be understood from its title, namely the problem of canonization in the cultural aspect. The author is concerned with canonization as a process of cultural creation, the result of which is a coherent phenomenon, connected with worshiping a saint both in church and artistic forms. It is also suggested that canonization should be understood as not just once-for-all action, which secures a saint's right to exist in religious culture, but as a long-lasting process in the historical life of the society, changeable depending on historic-cultural paradigm. In this study the author proceeds from a well known but little-studied assumption that both the local and all-Russian socio-cultural specifics revealing many sides of Russian mentality are reflected in the history of canonization and worshiping of saints. That's why the image of a saint corresponds with the actual, notions and value orientation of the society at the moment of its creation rather than with the actual, connected with life of a historical person, who has been canonized. So the process of canonization can be identified as an artistic activity creating work of arts accomplished according to the canon. The latter can be seen as both a religious and artistic standard, uniting the regularities of different spheres of spiritual activity. The study of historical sources and the personal characteristics of a saint to be shows that the canon gives a real person a shape of a saint according to the religious and political actually different from ones in the saint's lifetime. The image of a saint is considerably idealized. Such sacral values as prayerfulness, devotion to faith, fasting, alms and sometimes a saint's secular characteristics are important for hagiography. The secular characteristic include local patriotism, concern for the hometown and its people, military valour. The canonized image of a saint (iconographical image) continues its transformation to the complete and detailed characteristics of a saint's virtues, which were the most actual and topical for their time and were connected with people's notion of sanctity.
Уникальный административный облик сибирского региона был обусловлен полиэтничным составом населения, своеобразием исходных параметров традиционной политической культуры и социальной организации русских крестьян и аборигенов. Закреплению новой территории способствовало использование государством уже апробированной модели взаимоотношений коронной администрации и местного общества, в которой основной упор делался на традиционные институты самоуправления русского населения, взаимовыгодный симбиоз государства и крестьянской общины. Важную роль в процессе социальной адаптации инородческого населения играли русские крестьяне и коронные чиновники. Сибирская «крестьянская программа» первой половины XIX в. вполне вписывалась в большой общеимперский проект «постепенной интеграции составных частей империи и их совместного плавного продвижения по пути модернизации без какого-либо качественного расширения сферы имперской унификации» (С. Каспэ). Со второй половины XIX в. тот же крестьянский вопрос рассматривался уже в рамках новых имперских идеологем, в том числе культурной и национальной инкорпорации. Средством для реализации новых программ русификации крестьянских обществ Сибири являлись, в том числе, административные и сословные преобразования. В центре исследования проекты реформ и их реализация в отношении традиционных институтов самоуправления сибирских старожилов, переселенцев и инородцев. Крестьянские учреждения являлись главным каналом экспансии современного государства на традиционное общество. Через органы крестьянского самоуправления в традиционную политическую культуру государством привносились элементы не только современного управления, но и так называемой русской модели крестьянской общины. Начиная с программ II Сибирского комитета, государство на сибирской окраине пытается выстраивать единую управленческую структуру, дифференцированно подходя к различным этносам, используя или отвергая сложившиеся традиционные институты самоуправления. В связи с этим сопоставление проектов административной реформы в отношении различных категорий сибирского населения особенно продуктивно, поскольку позволяет не только рассматривать организацию низового звена управления как один из региональных вариантов инкорпорационной политики самодержавия, но и выявлять локальные различия в административном устройстве, определявшиеся спецификой этносоциального и конфессионального развития. ; Unique administrative appearance of Siberian region has been due to multiethnic population, peculiarity of original elements of traditional political culture, and social organization of Russian peasants and native peoples. Government's use of the previously tested model of interaction between the "crown" administration and local society, in which traditional institutes of self-administration of the population of Russia and mutually beneficial union of the government and the peasant community was emphasized, greatly contributed to securing new territory. Russian peasantry and "crown" officials played an important part in the process of social adaptation of the foreign-born population. The Siberian "Peasantry program" in the first half of the XIX century fit quite well in a big imperial project of "Gradual integration of the regions of the Empire and their collective smooth promotion towards modernization without any qualitative expansion of the imperial unification sphere" (Caspe). Starting with the second half of the XIX century the so-called "peasant question" was examined in the context of new imperial ideologies, including cultural and national incorporation. Administrative and social class reorganizations served as additional means for implementation of new russification programs of peasant communities in Siberia. Reformations schemes and their implementation in traditional institutes of self-administration of Siberian natives, immigrants, and foreign-born residents are at the core of the research. Peasant organizations were the main expansion channel of the modern government towards traditional society. The government introduced elements of modern state administration not only through peasant self-government institutions but also through a so-called "Russian model of the peasant community". Starting with the Second Siberian Committee programs the government of Siberian suburbs had been trying to form up a unified administrative structure by using a differentiated approach towards various ethnicities and by accepting or rejecting existing traditional administrative institutes. In this regard, evaluation of administrative reform projects in relation to various categories of Siberian population has proved to be especially productive, because it allows not only to consider the organization of the local administrative branch as one of regional options of the incorporational policy of self-administration, but also to reveal local differences in administrative organization that were formed by ethnosocial and confessional development specifics.
The article deals with the features of sociological analysis of religion in Russia during the imperial period of its history. The national sociological tradition of study of religion as a socio-cultural phenomenon and a social institution, which was developed during this period, had its own unique and peculiar appearance and was just begun to revive again in post-Soviet Russia, is sharply different from the tradition that took place in the West. In this context, the appeal to the works of classics of Russian religious, socio-political thought, unfortunately undeservedly forgotten, is a very promising area of modern sociological research.When studying this problem, the author emphasizes the study of the works of representatives of three ideological areas of Russian religious and socio-political thought: conservatism, liberalism and socialism, as well as the peculiarities of the historical development of Russian society and the state and those events that had a significant impact on the formation and development of scientific understanding of religion in Russia. Among such features, the author, in particular, refers to the formation of an "antisystem" (systemic integrity of people who are negative about their homeland, hate their own nation, its values and culture, history, traditional religious, political and social systems) among the Russian intelligentsia, bureaucracy and part of the elite of Russian society, under a certain influence of Westernism, as a consequence of the spiritual schism of the 18th century, which occurred in the educated strata and elite of Russian society.The author of the article analyzing the views of A.I. Herzen, P.L. Lavrov, M.A. Bakunin, P.A. Kropotkin, G.V. Plekhanov, V.I. Lenin, emphasizes the understanding of religious issues by representatives, primarily the socialist camp, who dreamed of carrying out a socialist revolution in Russia and who were extremely negative about religion, religious institutions and the traditional life of society. He notes the fact that the authors mentioned above were more concerned with introducing various ideological stamps into science, as well as using political technologies to discredit in a destructive way for society and the State, this traditionally important sphere of life for any society and an influential social institution. Against this background, a peculiar exception to the rules was the balanced, scientifically based approach to sociological analysis of religion in society developed by P.A. Sorokin, with an emphasis on the study of the integrating role of religion in social stratification. ; Настоящая статья посвящена исследованию особенностей социологического анализа религии в России в имперский период ее истории. Отечественная социологическая традиция изучения религии как социокультурного феномена и социального института, сложившаяся в этот период, имеет свой неповторимый и своеобразный облик. Она к настоящему моменту только начинает возрождаться в постсоветской России, и резко отличается от той традиции, которая имела место на Западе. В этом контексте обращение к трудам классиков русской религиозной, социально-политической мысли, к сожалению, незаслуженно забытых, является очень перспективным направлением современных социологических исследований в данной области.При изучении данной проблемы автор делает акцент на исследовании работ представителей трех идеологических направлений русской религиозной и социально-политической мысли: консерватизма, либерализма и социализма, а также особенностях исторического развития российского общества и государства и тех событиях, которые оказали знаковое влияние на становление и развитие научного осмысления религии в России. К таким особенностям, автор, в частности, относит формирование "антисистемы" (системной целостности людей, негативно относящихся к своей Родине, ненавидящих свою собственную нацию, ее ценности и культуру, историю, традиционные религиозные, политические и социальные системы) в среде русской интеллигенции, бюрократии и части элиты русского общества, под определенным влиянием западничества, как последствие духовного раскола XVIII в., произошедшего в образованных слоях и элите русского общества.Автор статьи делает акцент на осмыслении религиозной проблематики представителями, прежде всего, социалистического лагеря, мечтавшими осуществить социалистическую революцию в России и крайне негативно относившимися к религии, религиозным институтам и традиционным устоям жизнедеятельности общества, анализируя воззрения А.И. Герцена, П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, П.А. Кропоткина, Г.В. Плеханова, В.И. Ленина. Он отмечает тот факт, что упомянутые авторы в большей степени занимались привнесением в науку различных идеологических штампов, а также использованием политтехнологий для дискредитации в деструктивном для общества и государства ключе, этой традиционно значимой для любого общества сферы жизнедеятельности и влиятельного социального института. На этом фоне, своеобразным исключением из правил являлся разработанный П.А. Сорокиным взвешенный, научно обоснованный подход к социологическому анализу религии в обществе, с акцентом на изучение интегрирующей роли религии в социальной стратификации общества.
Присоединение Крыма к России в 1783 г. стало значимым событием в мировой политике и привлекло внимание всей Европы. Свидетельством этого интереса явилось включение Крыма в маршрут большого образовательного путешествия (Grand Tour) представителей европейской элиты. В опубликованных впоследствии путевых записках они вели обсуждение «законности» и эффективности действий российских властей. Учитывая специфический облик Крыма, региона с преобладавшим мусульманским населением, который располагался у воображаемой границы между Европой и Азией, путешественники использовали традиционные для европейской общественной мысли рассуждения об исторической роли Востока и Запада, о миссии европейских держав и о сущности Российского государства. Материалом для исследования стали несколько наиболее популярных в исследуемую эпоху травелогов, в частности сочинения Франсуа де Тотта и Эдварда Даниэля Кларка, Уильяма Итона и Маттью Гатри, Мэри Хоулдернесс и Поля Гибаля, супругов Омер де Гелль, а также Олимпиады Петровны Шишкиной. Показан генезис полярных интерпретаций исторической роли и судьбы Крымского ханства, от «золотого века» в истории региона до катастрофы, отбросившей его далеко назад. В зависимости от этого присоединение к России воспринималось либо как «нашествие варваров», либо как открытие возможностей для быстрого прогресса. Раскрыты использованные путешественниками основные критерии оценок действий российских властей: их отношение к местным жителям, способность организовать эффективное управление, развивать торговлю, защищать христианство, охранять археологические и архитектурные памятники и проч. Проанализированы устойчивые стереотипы, выработанные путешественниками и связанные с «колоссальным хозяйственным потенциалом» Крыма, с восприятием его жителей как «благородных дикарей» / «праздных ленивцев», а также с «русским варварством» по отношению к памятникам культурного наследия и слабостью Черноморского флота. Показано, что многие оценки в травелогах зависели от изначальных установок их авторов, усвоенных ими еще до поездки. Продемонстрирована устойчивость стереотипов и объяснительных моделей, активно проявившаяся, в частности, во время обострения противоречий между Россией и Европой накануне и в ходе Крымской войны, когда вновь востребованными оказались антироссийские идеологические приемы и дискурсы. The unification of the Crimea with Russia in 1783 was an important event in the world politics and attracted the attention of the whole Europe. The apparent evidence of that interest was the inclusion of the Crimea in the itinerary of the great educational journey, or the Grand Tour, of the European elite. In their travelogues, published later on, the representatives of the European elite discussed the "legality" and effectiveness of the actions of the Russian authorities in the region. Given the specific image of the Crimea, a region with a predominantly Muslim population, located at the imaginary border between Europe and Asia, the travellers used traditional in the European mind ideas of the historical roles of East and West, the historical mission of the European powers, and the essence of the Russian state. As the source base for the study, several of the most popular travelogues of the period under research were chosen, in particular the works of François de Tott and Edward Clarke, William Eton and Matthew Guthrie, Mary Holderness and Paul Guibal, Xavier and Adèle Hommaire de Hell, and Olimpiada Shishkina. The article shows the genesis of popular, and the same time opposite interpretations of the historical role and fate of the Crimean Khanate, from the "golden age" in the history of the region to the disaster that threw it far back. Depending ⁎ This article is an extended version of the paper presented at the conference "State Politics and Images of Power in Central Europe and Neighboring Regions: Praise, Criticism, and Rejection" (Institute of Slavic Studies, Russian Academy of Sciences, Moscow, November 2–3, 2021). Исследования Н.И. Храпунов. Россия в Крыму – цивилизатор или угнетатель? Образы имперской власти в полемике травелогов конца XVIII – первой половины XIX в. Historia provinciae – журнал региональной истории. 2023. Т. 7, № 1 ISSN 2587-8344 (online) 192 on the author's aim, the unification with Russia was interpreted as a "barbarian invasion," or, alternatively, as a new possibility for fast progress. Moreover, the article uncovers the main criteria used by the travellers when evaluating the activities of the Russian government, their attitude towards the local residents, the ability to establish effective administration, develop trade, protect Christianity, keep archaeological and architectural monuments and sites, and so on. The work analyses established stereotypes developed by the travellers, such as "huge economic potential" of the Crimea, the perception of its residents as "noble savages / lazy idlers," "Russian barbarism" concerning cultural heritage, and "military impotence" of the Black Sea Navy. It is indicated that many such assessments depended on the travellers' background and already existing opinion, which had been formed before the journey. The article demonstrates the continuity in the stereotypes and explanatory models, especially in the period of aggravation of relations between Russia and Europe on the eve and in the course of the Crimean War, when anti-Russian ideological patterns and discourses became in demand again.
The article is devoted to the issue of christianization of Chersonesus-Kherson of Late antiquity period and the activities of Bishop Capiton in construction. The city was an important center of the Roman Empire in the region and the issue of its christianization had not only religious and cultural, but also political significance in the early 80's of the fourth century. The first attempt of baptising was made at the beginning of the century and led to clashes between pagans and Christians. Persecution continued for a long time, the evidence of which can be found in the monuments of the necropolis and the texts of the Lives of bishops of Chersonesus. Bishop Capito received support from the administration of the Empire, which allowed to stop the armed confrontation between Christians and their opponents (Jews and pagans) expelled from the city by Capito's predecessor, Bishop Aetherius. St.Kapiton, having arrived in the city, entered into a dispute with the opponents of Christianity and a miracle "in the oven" was revealed by his prayer. After that, most of citizens were baptized, and the pagan complex on the Eastern Cape of the settlement was dismantled. Instead, the Basilica of the Apostle Peter was built. A delubrum, where citizens were baptized was built next to it. The complex of the Eastern Basilica was repeatedly rebuilt during its operation, which significantly changed its appearance. The final victory of Christianity in the city and the construction of the first major religious complex are associated with the activities of St. Bishop Capito. In the 6th century, during the "construction boom", it was rebuilt and is known today in the literature as the "Eastern Basilica" complex. ; Статья посвящена вопросу христианизации позднеантичного Херсонеса-Херсона и строительной деятельности святого епископа Капитона. Город был важным центром Восточной Римской империи в регионе, вопрос его христианизации имел не только религиозное и культурное, но и политическое значение в начале 80-х годов IV в. Первая попытка крещения была предпринята в начале IV столетия и привела к столкновениям между язычниками и христианами. В городе, в течение длительного времени продолжались преследования христиан, свидетельства о которых сохранили памятники некрополя и тексты агиографического источника «Жития епископов херсонских». К 80-м годам IV в. конфликт привел к вооруженному столкновению. Епископ Капитон получил поддержку от Имперской администрации, что позволило остановить вооруженное противостояние между христианами и их противниками (иудеями и язычниками), изгнанными из города предшественником Капитона епископом Эферием. Св. еп. Капитон, прибывши в город, вступил в диспут с противниками христианства, и по его молитве было явлено чудо «в печи». После этого большинство горожан крестилось, а языческий комплекс на Восточном мысу Херсонеса был разобран. Вместо него была построена базилика апостола Петра. Рядом с ней была построена крещальня, где крестили горожан. Комплекс Восточной базилики неоднократно перестраивался в период своего функционирования, что в значительной мере изменило его облик. С деятельностью св. епископа Капитона связывают окончательную победу христианства в городе и возведение первого крупного культового комплекса. В VI в. во время «строительного бума» он был перестроен и известен сегодня в литературе как комплекс «Восточной базилики». Комплекс включал базиликальный храм, крещальню, крестообразную часовню-мартирий, вспомогательные сооружения. ; The article is devoted to the issue of christianization of Chersonesus-Kherson of Late antiquity period and the activities of Bishop Capiton in construction. The city was an important center of the Roman Empire in the region and the issue of its christianization had not only religious and cultural, but also political significance in the early 80's of the fourth century. The first attempt of baptising was made at the beginning of the century and led to clashes between pagans and Christians. Persecution continued for a long time, the evidence of which can be found in the monuments of the necropolis and the texts of the Lives of bishops of Chersonesus. Bishop Capito received support from the administration of the Empire, which allowed to stop the armed confrontation between Christians and their opponents (Jews and pagans) expelled from the city by Capito's predecessor, Bishop Aetherius. St.Kapiton, having arrived in the city, entered into a dispute with the opponents of Christianity and a miracle "in the oven" was revealed by his prayer. After that, most of citizens were baptized, and the pagan complex on the Eastern Cape of the settlement was dismantled. Instead, the Basilica of the Apostle Peter was built. A delubrum, where citizens were baptized was built next to it. The complex of the Eastern Basilica was repeatedly rebuilt during its operation, which significantly changed its appearance. The final victory of Christianity in the city and the construction of the first major religious complex are associated with the activities of St. Bishop Capito. In the 6th century, during the "construction boom", it was rebuilt and is known today in the literature as the "Eastern Basilica" complex.
У статті викладений методичний підхід до формування системно-концептуальних положень про по-рядок виконання заходів і робіт розвитку системи озброєння протиповітряної оборони держави та її збройних сил у програмному періоді часу та у подальшій перспективі, представлені організаційно-методичні основи обґрунтування, формулювання і реалізації концепції розвитку й обрису перспективної системи озброєння протиповітряної оборони у рамках програмно-цільового планування діяльності у воєнно-технічній області та програмно-ситуаційного управління цією діяльністю. Обґрунтовано, що одним з осно-вних напрямків розвитку озброєння протиповітряної оборони, а також технічного переоснащення угрупо-вань протиповітряної оборони має стати поетапна, планова і скоординована по цілях та задачах еволю-ційно-інноваційна трансформація різнорідних зразків існуючих видів і типів озброєння та військової техні-ки, у сукупність нових зразків, що інтегрується до складу перспективної системи озброєння протиповітря-ної оборони. Необхідно забезпечити умови для швидкої інтеграції нових зразків озброєння та військової техніки, у склад системи озброєння протиповітряної оборони з поетапною заміною застарілих зразків новітніми зразками. В перспективі планування слід обирати сумісний розвиток традиційних і нетрадицій-них видів озброєння та військової техніки і їх інтеграцію до складу системи озброєння протиповітряної оборони для вирішення нових завдань. Обґрунтовано, що необхідно прагнути до того, щоб в складі системи озброєння протиповітряної оборони залишались зразки не більше двох останніх поколінь, разом з цим роз-робку та реалізацію новітнього озброєння, враховуючи їх високу вартість, слід здійснювати перш за все, на основних напрямках розвитку системи озброєння протиповітряної оборони, для рішення пріоритетних задач. Головна роль у формуванні оперативно-тактичних вимог, повинна відводитись замовнику, а техніч-них вимог – розробнику зразків озброєння та військової техніки. Концептуальні документи, що визначають вигляд та обрис перспективної системи озброєння протиповітряної оборони, мають визначати основні шляхи розвитку. ; В статье изложен методический подход к формированию системно-концептуальных положений о порядке вы-полнения мероприятий и робот развития систем вооружения противовоздушной оборони государства і его вооружен-ных сил в программном периоде времени и в дальнейшей перспективе, представлены организационно-методические основы обоснования, формирования и реализации концепции развития и облика перспективной системы вооружения противовоздушной оборони в рамках программно-целевого планирования деятельности в военно-технической области и программно-ситуационного управления этой деятельностью. Обосновано, что одним из основных направлений разви-тия вооружения противовоздушной оборони, а также технологического переоснащения группировок противовоздуш-ной оборони должна стать поэтапная, плановая и скоординированная по целям и задачам эволюционно-инновационная трансформация разнородных образцов существующих видов и типов вооружения и военной техники, в совокупность новых образцов, которая интегрируется в состав перспективной системы вооружения противовоздушной оборони. Необходимо обеспечивать условия для быстрой интеграции новых образцов вооружения и военной техники, в состав системы вооружения противовоздушной оборони с поэтапной заменой устаревших образцов новейшими образцами. В перспективе планирования следует выбирать совместное развитие традиционных и нетрадиционных видов вооруже-ния и военной техники и их интеграцию в состав системы вооружения противовоздушной оборони для решения новых задач. Обосновано, что необходимо стремиться к тому, чтобы в составе системы вооружения противовоздушной оборони оставались образцы не более двух последних поколений, вместе с этим разработку и реализацию новейшего вооружения, учитывая их высокую стоимость следует осуществлять, прежде всего, на основных направлениях разви-тия системы вооружения противовоздушной оборони, для решения приоритетных задач. Главную роль в формирова-нии оперативно-тактических требований должно отводиться заказчику, а технических требований - разработчику образцов вооружения и военной техники. Концептуальные документы, определяющие вид и облик перспективной сис-темы вооружения противовоздушной оборони, должны определять основные пути его эволюции. ; The article outlines a methodical approach to the formation of systematic conceptual position on the procedure for the im-plementation of measures and development activities of the air defense systems of the state and its armed forces in the program period of time and in the future perspective, the organizational and methodological bases of the substantiation, formulation and implementation of the concept of development and outline a promising system of air defense in the framework of program-targeted planning of activities in the military-technical area and programmatic-situational management this activity. It is proved that one of the main directions of development of air defense weapons, as well as technological re -equipment of air defense groups should be the phased, planned and coordinated evolutionary and innovative transformation of heterogeneous samples of existing types and types of weapons and military equipment into a set of new models, which are integrated into a promising air defense weapons system. It is necessary to provide for the rapid integration of new weapons and military equipment, armament air defense system with the gradual replacement of obsolete models with the latest models. English: In the planning perspective, it is necessary to choose the joint development of traditional and non-traditional types of weapons and military equipment and their integration into the air defense weapons system to solve new problems. It is proved that it is necessary to strive and ensure that the structure of air defense weapon system remained samples of no more than two generations along with this, the develop-ment and implementation of the latest weapons, considering their high cost, should be carried out, first of all, in the main areas of development of the air defense weapons system to solve priority tasks. The main role in the formation of operational and tacti-cal requirements should be given to the customer, and technical requirements - the developer of weapons and military equip-ment. Conceptual documents that determine the type and appearance of a future air defense armament system should determine the basic ways of its evolution.
Purpose. Comprehensive and uninterrupted logistical support of troops is considered one of the main factors of successful conduct of hostilities by any state. The logistics support system, created in peacetime, is intended for use in the course of a military company. It is the link between the front and the economy of the country, and at the same time, it is one of the important factors affecting the combat operation. According to experts, changes in the geopolitical and military-strategic situation in Europe resulted also changes in the armed forces of states, including their logistical support, which is undergoing changes and is developing under the direct influence of the military strategy, the achievement of whose goals it is intended to provide. All this necessitates the search for new, more effective ways of solving logistical problems in modern combat. This is true today, including for the Armed Forces of Ukraine. Therefore, the purpose of the work is to consider and implement in practice the logistic support of the state power structures of innovations in the form of a new, improved product - the creation of modular complexes, including various block containers (kitchen-dining room, shower room, laundry, post-office, dispensary and others). They will dramatically change in the future the quality of resolving the issues of everyday life of servicemen during the performance of combat missions in emergency zones and with participation in armed conflicts. Methodology. The methodology is based on the main measures to improve the logistic support system in the near future, including the reorganization of the existing logistic support system and the creation of modular structures of forces and means that are easily adapted and subsequently targeted for specific tasks. Findings. A set of design documentation for the block - container for laundry and shower in the field is offered. Technological modules for combat (block-post), rear (kitchen-dining room), medical (mobile ambulance), and others are also being developed. Originality. One of the peculiarities of reforms carried out in the Armed Forces of Ukraine is their scientific justification. For the theoretical support, development and justification of promising ideas for improving the life support of servicemen during long-term deployment in the field, the use of block containers-mobile multifunctional premises - is proposed for the first time. Practical value. Considering that the military and political leadership of Ukraine considers the logistic support of the troops as one of the components of the all-round support of the armed forces in peacetime and wartime, the use of the proposed ideas for improving the life of the troops will help to form a new image of the material and technical support system of the Armed Forces of Ukraine. ; Мета. Всебічне та постійне тилове забезпечення військ вважається одним із основних факторів успішного ведення бойових дій будь-якою державою. Зміни геополітичної та воєнно-стратегічної ситуації в Європі спричинили зміни у збройних силах держав, у тому числі й у тиловому забезпеченні, що обумовлює необхідність пошуку нових, більш ефективних шляхів вирішення завдань тилового забезпечення під час сучасного бою. Це актуально сьогодні й для Збройних Сил України. Тому метою роботи є розгляд (з точки зору втілення в практику) інновацій у тиловому забезпеченні силових структур держави, які постають у вигляді нового, вдосконаленого продукту: модульних комплексів, що включають в себе різні блок-контейнери (кухня-їдальня, душова, пральня, блок-пост, амбулаторія та інші). Вони різко змінять у майбутньому якість побуту військовослужбовців під час виконання бойових завдань у зонах надзвичайних ситуацій та при участі у збройних конфліктах. Методика. В основу методики покладені суттєві заходи щодо вдосконалення системи тилового забезпечення в найближчому майбутньому. Вони полягають у реорганізації існуючої системи тилового забезпечення Збройних Сил та створенні модульних структур, які легко адаптуються та призначаються надалі для виконання конкретних завдань. Результати. Авторами пропонується комплект конструкторської документації на блок-контейнер польових пральні та душової. Також розробляються технологічні модулі бойового (блок-пост), тилового (кухня-їдальня), медичного (пересувна амбулаторія) значення та інші. Наукова новизна. Однією з особливостей реформ, які проводяться в Збройних Силах України, є їх наукове обґрунтування. Для теоретичного забезпечення, розробки й обґрунтування перспективних ідей щодо поліпшення життєзабезпечення військовослужбовців при тривалому розміщенні в польових умовах вперше пропонується використання блок-контейнерів – мобільних багатофункціональних приміщень. Практична значимість. Враховуючи, що військово-політичне керівництво України розглядає тилове забезпечення військ як одну із складових всебічного забезпечення збройних сил у мирний та воєнний час, використання запропонованих ідей із поліпшення побуту військ дозволить сформувати новий вигляд системи матеріально-технічного забезпечення Збройних Сил України. ; Цель. Всестороннее и бесперебойное тыловое обеспечение войск считается одним из основных факторов успешного ведения боевых действий любым государством. Система тылового обеспечения, созданная в мирное время, предназначена для использования в ходе военной кампании. Она является связующим звеном между фронтом и экономикой страны и, в то же время, представляет собой один из важных факторов, влияющих на боевую операцию. По мнению экспертов, изменения геополитической и военно-стратегической ситуации в Европе повлекли и изменения вооруженных сил государств, в том числе в тыловом обеспечении, которое претерпевает изменения и развивается под непосредственным влиянием военной стратегии, достижение целей которой призвано обеспечить. Все это обусловливает необходимость поиска новых, более эффективных путей решения задач тылового обеспечения в современном бою. Это актуально сегодня и для Вооруженных Сил Украины. Поэтому целью работы является рассмотрение и воплощение в практику тылового обеспечения силовых структур государства инноваций в виде нового, усовершенствованного продукта: создания модульных комплексов, включающих в себя различные блок-контейнеры (кухня-столовая, душевая, прачечная, блок-пост, амбулатория и другие). Они резко изменят в будущем качество разрешения вопросов быта военнослужащих во время выполнения боевых задач в зонах чрезвычайных ситуаций и при участии в вооруженных конфликтах. Методика. В основе методики заложены существенные мероприятия по совершенствованию системы тылового обеспечения в ближайшем будущем. Они заключаются в реорганизации существующей системы тылового обеспечения и создании модульных структур сил и средств, которые легко адаптируются и предназначаются впоследствии для выполнения конкретных задач. Результаты. Предлагается комплект конструкторской документации на блок-контейнер для прачечной и душевой в полевых условиях. Также разрабатывается технологические модули боевого (блок-пост), тылового (кухня-столовая), медицинского (передвижная амбулатория) значения и другие. Научная новизна. Одной из особенностей реформ, проводимых в Вооруженных Силах Украины, является их научное обоснование. Для теоретического обеспечения, разработки и обоснования перспективных идей по улучшению жизнеобеспечения военнослужащих при длительном размещении в полевых условиях, впервые предлагается использование блок-контейнеров – мобильных многофункциональных помещений. Практическая значимость. Учитывая, что военно-политическое руководство Украины рассматривает тыловое обеспечение войск как одну из составляющих всестороннего обеспечения вооруженных сил в мирное и военное время, использование предложенных идей по улучшению быта войск позволит сформировать новый облик системы материально-технического обеспечения Вооруженных Сил Украины.
The paper addresses the history of excavations of the largest Roman tomb, the Mausoleum of the Emperor Caesar Augustus. The author focuses on the results of recent archaeological activities and how they have transformed the perception of the monument. The tomb of the fi rst Roman Emperor in the post-classical era underwent various transformations and was repeatedly plundered. As a result, the tomb has preserved in a severely damaged condition. The monument had been used for utilitarian purposes until the 1930s. The mausoleum was used as a quarry, a fortress which has been repeatedly destroyed, a vineyard, a garden, an amphitheater for bullfi ghting, a theater, and a concert hall. The fi rst archaeological excavation in the territory of the monument was carried out in the 16th century. It is them which marked the beginning of the monument's study history. The material obtained during these fi eld works is still of great importance for scholars who engage in the study of the monument. For a long time after the Renaissance era the Mausoleum was studied only periodically due to construction works carried out in its territory. The archaeological study of the monument has intensifi ed since the beginning of the 20th century. Ambitious works were carried out in the 1920s and 1930s. Their implementation was not dictated by scholarly interest: Benito Mussolini sought to use the heritage of Ancient Rome for his propaganda. Nevertheless, as a result of the completed excavations, the mausoleum was not only freed from the post-antique layers, but the obtained results laid the foundation for the modern idea of the monument. New interest in the monument arose only after seventy years. The immediate reason to that was the government's plan for the reconstruction of the mausoleum and the surrounding area. Excavations were carried out by the Department of Cultural Heritage of the Capital of Rome. The obtained archaeological data have greatly changed the modern perception of the monument and make it possible to put an end to the discussion of the issue. ; В статье рассматривается история раскопок крупнейшей римской гробницы, а именно мавзолея императора Цезаря Августа. Основное внимание уделяется результатам недавних археологических работ и тому, как они повлияли на представление о памятнике. Гробница первого римского императора в пост-античную эпоху претерпела различные трансформации и неоднократные грабежи, в результате которых сильно пострадала. Памятнику находили практическое применение вплоть до 1930-х гг. За многовековую историю мавзолей использовали как каменоломню, крепость, которую не раз разрушали, виноградник, сад, амфитеатр для корриды, театр и концертный зал. Первые археологические работы на территории памятника проводились уже в XVI в. Именно с них начинается история исследования монумента и результаты, полученные тогда, до сих пор имеют большое значение для науки. На протяжении длительного времени после эпохи Ренессанса объект изучался только периодически, в связи с какими-либо строительными работами, проводившимися на его территории. Работы на памятнике активизируются с начала XX в. Масштабные раскопки состоялись в 1920-30-е гг. Их проведение диктовалось не научными целями: Бенито Муссолини стремился использовать римское наследие в своей пропаганде. Тем не менее, в результате проведенных работ мавзолей был не только освобожден от пост-античных наслоений, но полученные тогда результаты заложили современное представление о памятнике. Интерес к мавзолею возобновляется только через семьдесят лет. Непосредственным толчком было решение реконструировать мавзолей и площадь вокруг него. В результате раскопок, проведенных департаментом культурного наследия столицы Рима, были получены археологические данные, изменяющие взгляд на внешний облик монумента и позволяющие поставить точку в дискуссии по данному вопросу. Библиографические ссылки Agnoli N., Carnabuci E., Caruso G., Maria Loreti E. Il Mausoleo di Augusto. Recenti scavi e nuove ipotesi ricostruttive // Apoteosi. Da uomini a dei. Il Mausoleo di Adriano, Catalogo della Mostra / Eds. Abbondanza L., Coarelli F., Lo Sardo E. Roma: Munus, Palombi, 2014. P. 214–229. Albers J. Die letzte Ruhestätte des Augustus: Neue Forschungsergebnisse zum Augustusmausoleum // Antike Welt. 2014. №4. P. 16–24. Betti F. Il Mausoleo di Augusto. Metamorfosi di un monument // Mausoleo di Augusto. Demolizioni e scavi. Fotografi e 1928/1941 / Ed. F. Betti. Milano: Electa, 2011. P. 20–41. Borg B. Roman Tombs and the Art of Commemoration: Contextual Approaches to Funerary Customs in the Second Century CE. Cambridge: Cambridge University Press, 2019. 368 p. Boschung D. Tumumuls Iuliorum – Mausoleum Augusti // Hefte des Archäologischen Seminars der Universität Bern. 1980. №6. S. 38–41. Buchner E. Ein Kanal für Obelisken vom Mausoleum des Augustus in Rom // Antike Welt. Vol. 27. №3. S. 161–168. Carnabucci E., Agnoli N., Maria Loreti E. Mausoleo di Augusto. 2012. URL: http://www.fastionline.org/excavation/micro_view.php?fst_cd=AIAC_2307&curcol=sea_cd-AIAC_4480. Дата обращения 30.05.2020 Coletti C.M., Naria Loreti E. Piazza Augusto Imperatore, excavations 2007–2011: the late antiquetransformations // MAAR. 2016. № 61. P. 304−325. Collini M. A., Ciglioli G.Q. Relazione della prima campagna di scavo nel Mausoleo di Augusto // BCom.1926. №54. Р. 191−237. Davies P.J.E. Death and the Emperor: Roman Funerary Monuments from Augustus to Marcus Aurelius. Cambridge, New York: Cambridge University Press, 2000. 256 p. Diebner S. Tombs and Funerary Monuments // A Companion to the Archaeology of the Roman Republic / Ed. J. DeRose Evans. Malden: Wiley-Blackwell, 2013. P. 67−80. Fugate Brangers S. L. Political Propaganda and Archaeology: The Mausoleum of Augustus in the Fascist Era // International Journal of Humanities and Social Science 2013. № 3. Р. 126–135. Fugate Brangers S. L. The mausoleum of Augustus: expanding meaning from its inception to present day. PhD diss. Louissville, 2007. 220 p. Gatti G. Nuove osservazioni sul Mausoleo di Augusto // L'Urbe 1938. № 3. P. 1–17. Giglioli, G.Q. and A. M. Colini. II Mausoleo d'Augusto. Milan and Rome: Bestetti e Tumminelli, 1930. 51 p. Hase Salto M. A. von «L'augusteo» Das Augustusmausoleum im Wandel der Geschichte // Antike Welt. 1997. № 28. S. 297–308. Hesberg H., Panciera S. Das Mausoleum des Augustus. Der Bau und seine Inschriften. München: Bayerische Akademie der Wissenschaften, 1994. 199 p. Johnson M.J. The Mausoleum of Augustus: Etruscan and Other Infl uences on its Design // Etruscan Italy. Etruscan Infl uences on the Civilizations of Italy from Antiquity to the Modern Era / Ed. John F. Hall. Provo, 1996. P. 217–239. La Manna S., G. Caruso, Agnoli N., Carnabucci E., Loreti E., Documento preliminare alla progettazione. 2008 URL: http://sovraintendenzaroma.it/sites/default/fi les/storage/original/application/368fc32a188973a80557f3f49e3409f3.pdf. Дата обращения 28.05.2020. Lanciani R. Storia degli scavi di Roma e notize intorno le collezioni Romane di antichità. Vol. II. Roma: Ermanno Loescher&Co, 1903. 277 p. Lanciani R. The Ruins and Excavations of Ancient Rome. London: Mac Millan, 1897. 700 p. McFeaters, A. P. The Past Is How We Present It: Nationalism and Archaeology in Italy from Unifi cation to WWII // Nebraska Anthropologist. 2007. №33. P. 49–69. Mirabilia Romae e codicibus vaticanis emendate / G. Parthey (ed.). Berolini: in aedibus Frederici Nicolai, 1869. 85 p. Nash E. Pictorial Dictionary of Ancient Rome. Vol .I. London: A Zimmer Ltd., 1961. 532 p. Ortolani G. Ipotesi sulla struttura architettonica originaria del Mausoleo di Augusto // BCom. 2004. Vol. 105, P. 197–222. Parker J. Politics, Urbanism, and Archaeology in "Roma capitale": A Troubled Past and a Controversial Future // The American Journal of Archaeology. 1989. № 93. P. 137-141. Reeder J.C. Typology and Ideology in the Mausoleum of Augustus: Tumulus and Tholos // Classical Antiquity. 1992. № 11. P. 265–307. Riccomini A.M. La Ruina di si bela cosa. Vicende e transformationi del Mausoleo di Augusto. Milano: Electa, 1996. 202 p. Sovraintendenzaroma.it. URL: http://www.sovraintendenzaroma.it/i_luoghi/roma_antica/monumenti/mausoleo_di_augusto. Дата обращения 01.06.2020 Tittoni M.E. Introduzione // Il Mausoleo di Augusto. Metamorfosi di un monument Mausoleo di Augusto. Demolizioni e scavi. Fotografi e 1928/1941 / Ed. F. Betti. Milano: Electa, 2011. P. 11−14. Urbanistica.comune.roma.it. URL: http://www.urbanistica.comune.roma.it/citta-storica-mausoleoaugusto.html. Дата обращения 25.05.2020. Vögtle S. »ubi saepe sedebat Octavianus« Das Augustusmausoleum – Innen und Aussen eines imperialen Grabbaus // Das Marsfeld in Rom : Beiträge der Berner Tagung vom 23./24. November 2007 / Ed. J. Albers. Bern: Bern Studies in the History and Philosophy of Science, 2008. P. 63-78.
У теорији постоји сагласност да тероризам представља политички мотивисано насиље и да у том смислу представља један од облика насилне политичке борбе. Специфична разлика тероризма у односу на друге облике политичког насиља је примарна усмереност ка стварању, одржавању и експлоатацији страха ради застрашивања противника и јачања подршке међу присталицама. Суштинска одступања од теоријских и правних критеријума при одређивању тероризма постоје у пракси Савета безбедности. Општа оцена деловања Савета безбедности приликом доношења резолуција о тероризму јесте да прати владајући политички дискурс у коме су најпре државе биле одговорне за тероризам, да би потом "слабе", "неодговорне" и "репресивне" државе биле одговорне за омогућавање деловања међународних терористичких организација на својој територији. Савет безбедности усвајао је резолуције у којима је терористичке акте одређивао спрам природе акта, али и спрам извршиоца чиме су сви акти претходно одређене терористичке организације квалификовани као терористички акти. Истраживањем је утврђено и да је приликом усвајања појединих резолуција политичка сврсисходност утицала да се истоврсна понашања не квалификују увек као терористички акти. На основу изведених закључака утврђено је да сложеност борбе против тероризма представља последицу првенства политичке сврсисходности при квалификовању акта насиља као терористичког акта, а не због тешкоћа у дефинисању тероризма. Промене у концепцији тероризма у резолуцијама Савета безбедности и њихова усклађеност са владајућим јавним дискурсом одвијају се истовремено са настојањем САД и других западних држава да преобликују међународну заједницу и успоставе нови светски поредак. У таквим околностима тероризам почиње да егзистира као офанзивно политичко средство хибридног ратовања, при чему се негативна конотација тероризма експлоатише на два начина. Прво, тероризам постаје политичка оцена нечијег деловања без обзира на природу тако означене активности. Друго, тероризам се употребљава као насилно политичко средство које, у зависности од интереса онога ко цени одређено понашање, неће у свакој ситуацији бити означено као тероризам, већ понекад и као легитиман облик политичке акције. Офанзивни карактер одлуке истовремено води занемаривању научних критеријума у корист политичке сврсисходности при квалификацији неког понашања као терористичког акта. Доминација политичког критеријума при квалификовању терористичког акта утиче на инструментализацију тероризма и његово претварање у ефикасно средство хибридног ратовања. Садржај хибридног ратовања није последица неограниченог избора средстава односно оружја нити њихове софистицираности, већ способности безбедносног менаџмента да у свакој конкретној ситуацији независно од организационог нивоа примени такву комбинацију различитих, али међусобно компатибилних појединачних начина ратовања којом се остварује синергијски ефекат ради реализације претходно постављеног циља. Управо због тога тероризам као облик сложеног политичког насиља постаје предмет експлоатације у сврху хибридног ратовања. На основу резултата истраживања описана су три модела експлотације тероризма у сврху хибридног ратовања. Први модел експлоатације тероризма изведен је из политичке праксе САД да државе за које САД сматрају да користе тероризам као политичко средство ставе на Листу спонзора тероризма. Имајући у виду политички и сваки други утицај који САД имају, овакава пракса и њене последице формално или неформално су прихваћене широм света. Основне последице стављања на Листу спонзора тероризма су санкције, дискредитација у међународној јавности и легитимисање мера против таквих држава, док се у исто време таквом праксом врши притисак на државе које нису на Листи да ускладе своју политику са интересима великих сила. Други модел експлоатације тероризма у сврху хибридног ратовања манифестује се кроз организовање, финансирање, опремање, обуку и усмеравање сурогат снага против влада држава са којима није остварена компатибилност интереса, при чему су сурогат снаге представљене у јавном дискурсу као борци за слободу. Предмет експлоатације у Другом моделу јесте насиље које испуњава теоријске критеријуме да буде означено као тероризам, али је због политичке сврсисходности квалификовано као борба за слободу, отпор против угњетавања и сл. Експлоатација насиља у Другом моделу врши се у циљу промене носилаца политичке власти, стварање аутономних регија односно држава које би биле кооперативне са политиком државе која примењује Други модел или као део шире стратегије управљања безбедносним процесима. Трећи модел експлоатације тероризма у сврху хибридног ратовања подразумева организовање и управљање сурогат снагама које су квалификоване као терористичке организације или се врши инфилтрација појединаца у изворне и самосталне народне побуне ради преузимања руководећих места и управљања њиховим деловањем у складу са интересима државе која предузима Трећи модел. Предмет експлоатације у Трећем моделу јесте насиље које је квалификовано као тероризам, при чему је циљ експлоатације вишеструк: 1. Путем насиља и страха који настаје као последица вршења терористичких аката управља се безбедносном ситуацијом у држави која је мета агресије или у региону који је потребно политички и територијално контролисати, са или без физичког присуства оружаних снага државе која примењује Трећи модел; 2. Стварање страха код одређеног или унапред неодређеног броја држава од потенцијалних напада терористичких организација ради вршења латентног политичког притиска на државе да буде кооперативне, и 3. Стварање разлога за војну интервенцију ради присуства и политичке контроле одређене државе или региона. На основу претходно изнетих резултата истраживања изведен је закључак да први корак у спречавању експлоатације тероризма против наше државе представља отклањање или смањивање потенцијала за друштвене сукобе који настаје услед стварања или продубљивања друштвених противречности. Из тог разлога извршена је анализа нормативно – политичког и институционалног оквира у релевантним областима друштвеног живота. Истраживањем је утврђено да у Републици Србији постоји добар основ за ангажовање и интегрисање свих ресурса друштвене моћи на плану остваривања националне безбедности, али и да постоји потреба да се актуелни политички и безбедносни институционални оквир усклади са таквим могућностима. Као резултат истраживања предложене су три групе мера чија примена треба за резултат да има: отклањање и смањивање опасности од стварања потенцијала за друштвене сукобе; успостављање ефикасног и интегрисаног институционалног оквира за супротстављање политичком насиљу које евентуално проистекне из постојећих противречности и отклањање и смањивање штетних последица таквог политичког насиља. ; U teoriji postoji saglasnost da terorizam predstavlja politički motivisano nasilje i da u tom smislu predstavlja jedan od oblika nasilne političke borbe. Specifična razlika terorizma u odnosu na druge oblike političkog nasilja je primarna usmerenost ka stvaranju, održavanju i eksploataciji straha radi zastrašivanja protivnika i jačanja podrške među pristalicama. Suštinska odstupanja od teorijskih i pravnih kriterijuma pri određivanju terorizma postoje u praksi Saveta bezbednosti. Opšta ocena delovanja Saveta bezbednosti prilikom donošenja rezolucija o terorizmu jeste da prati vladajući politički diskurs u kome su najpre države bile odgovorne za terorizam, da bi potom "slabe", "neodgovorne" i "represivne" države bile odgovorne za omogućavanje delovanja međunarodnih terorističkih organizacija na svojoj teritoriji. Savet bezbednosti usvajao je rezolucije u kojima je terorističke akte određivao spram prirode akta, ali i spram izvršioca čime su svi akti prethodno određene terorističke organizacije kvalifikovani kao teroristički akti. Istraživanjem je utvrđeno i da je prilikom usvajanja pojedinih rezolucija politička svrsishodnost uticala da se istovrsna ponašanja ne kvalifikuju uvek kao teroristički akti. Na osnovu izvedenih zaključaka utvrđeno je da složenost borbe protiv terorizma predstavlja posledicu prvenstva političke svrsishodnosti pri kvalifikovanju akta nasilja kao terorističkog akta, a ne zbog teškoća u definisanju terorizma. Promene u koncepciji terorizma u rezolucijama Saveta bezbednosti i njihova usklađenost sa vladajućim javnim diskursom odvijaju se istovremeno sa nastojanjem SAD i drugih zapadnih država da preoblikuju međunarodnu zajednicu i uspostave novi svetski poredak. U takvim okolnostima terorizam počinje da egzistira kao ofanzivno političko sredstvo hibridnog ratovanja, pri čemu se negativna konotacija terorizma eksploatiše na dva načina. Prvo, terorizam postaje politička ocena nečijeg delovanja bez obzira na prirodu tako označene aktivnosti. Drugo, terorizam se upotrebljava kao nasilno političko sredstvo koje, u zavisnosti od interesa onoga ko ceni određeno ponašanje, neće u svakoj situaciji biti označeno kao terorizam, već ponekad i kao legitiman oblik političke akcije. Ofanzivni karakter odluke istovremeno vodi zanemarivanju naučnih kriterijuma u korist političke svrsishodnosti pri kvalifikaciji nekog ponašanja kao terorističkog akta. Dominacija političkog kriterijuma pri kvalifikovanju terorističkog akta utiče na instrumentalizaciju terorizma i njegovo pretvaranje u efikasno sredstvo hibridnog ratovanja. Sadržaj hibridnog ratovanja nije posledica neograničenog izbora sredstava odnosno oružja niti njihove sofisticiranosti, već sposobnosti bezbednosnog menadžmenta da u svakoj konkretnoj situaciji nezavisno od organizacionog nivoa primeni takvu kombinaciju različitih, ali međusobno kompatibilnih pojedinačnih načina ratovanja kojom se ostvaruje sinergijski efekat radi realizacije prethodno postavljenog cilja. Upravo zbog toga terorizam kao oblik složenog političkog nasilja postaje predmet eksploatacije u svrhu hibridnog ratovanja. Na osnovu rezultata istraživanja opisana su tri modela eksplotacije terorizma u svrhu hibridnog ratovanja. Prvi model eksploatacije terorizma izveden je iz političke prakse SAD da države za koje SAD smatraju da koriste terorizam kao političko sredstvo stave na Listu sponzora terorizma. Imajući u vidu politički i svaki drugi uticaj koji SAD imaju, ovakava praksa i njene posledice formalno ili neformalno su prihvaćene širom sveta. Osnovne posledice stavljanja na Listu sponzora terorizma su sankcije, diskreditacija u međunarodnoj javnosti i legitimisanje mera protiv takvih država, dok se u isto vreme takvom praksom vrši pritisak na države koje nisu na Listi da usklade svoju politiku sa interesima velikih sila. Drugi model eksploatacije terorizma u svrhu hibridnog ratovanja manifestuje se kroz organizovanje, finansiranje, opremanje, obuku i usmeravanje surogat snaga protiv vlada država sa kojima nije ostvarena kompatibilnost interesa, pri čemu su surogat snage predstavljene u javnom diskursu kao borci za slobodu. Predmet eksploatacije u Drugom modelu jeste nasilje koje ispunjava teorijske kriterijume da bude označeno kao terorizam, ali je zbog političke svrsishodnosti kvalifikovano kao borba za slobodu, otpor protiv ugnjetavanja i sl. Eksploatacija nasilja u Drugom modelu vrši se u cilju promene nosilaca političke vlasti, stvaranje autonomnih regija odnosno država koje bi bile kooperativne sa politikom države koja primenjuje Drugi model ili kao deo šire strategije upravljanja bezbednosnim procesima. Treći model eksploatacije terorizma u svrhu hibridnog ratovanja podrazumeva organizovanje i upravljanje surogat snagama koje su kvalifikovane kao terorističke organizacije ili se vrši infiltracija pojedinaca u izvorne i samostalne narodne pobune radi preuzimanja rukovodećih mesta i upravljanja njihovim delovanjem u skladu sa interesima države koja preduzima Treći model. Predmet eksploatacije u Trećem modelu jeste nasilje koje je kvalifikovano kao terorizam, pri čemu je cilj eksploatacije višestruk: 1. Putem nasilja i straha koji nastaje kao posledica vršenja terorističkih akata upravlja se bezbednosnom situacijom u državi koja je meta agresije ili u regionu koji je potrebno politički i teritorijalno kontrolisati, sa ili bez fizičkog prisustva oružanih snaga države koja primenjuje Treći model; 2. Stvaranje straha kod određenog ili unapred neodređenog broja država od potencijalnih napada terorističkih organizacija radi vršenja latentnog političkog pritiska na države da bude kooperativne, i 3. Stvaranje razloga za vojnu intervenciju radi prisustva i političke kontrole određene države ili regiona. Na osnovu prethodno iznetih rezultata istraživanja izveden je zaključak da prvi korak u sprečavanju eksploatacije terorizma protiv naše države predstavlja otklanjanje ili smanjivanje potencijala za društvene sukobe koji nastaje usled stvaranja ili produbljivanja društvenih protivrečnosti. Iz tog razloga izvršena je analiza normativno – političkog i institucionalnog okvira u relevantnim oblastima društvenog života. Istraživanjem je utvrđeno da u Republici Srbiji postoji dobar osnov za angažovanje i integrisanje svih resursa društvene moći na planu ostvarivanja nacionalne bezbednosti, ali i da postoji potreba da se aktuelni politički i bezbednosni institucionalni okvir uskladi sa takvim mogućnostima. Kao rezultat istraživanja predložene su tri grupe mera čija primena treba za rezultat da ima: otklanjanje i smanjivanje opasnosti od stvaranja potencijala za društvene sukobe; uspostavljanje efikasnog i integrisanog institucionalnog okvira za suprotstavljanje političkom nasilju koje eventualno proistekne iz postojećih protivrečnosti i otklanjanje i smanjivanje štetnih posledica takvog političkog nasilja. ; There is a consensus in security studies that terrorism is a politically motivated violence and, therefore, it represents one of the forms of violent political struggle. What distinguishes terrorism from other forms of political violence is its primary focus on creating, maintaining and exploiting fear in order to intimidate opponents and strengthen support among allies. Fundamental deviations from theoretical and legal criteria in determination of terrorism are identified in the pratice of the Security Council. The general assessment of the Security Council's actions related to terrorism is that the Council has been following the prevailing political discourse in which, initially, states in their entirety were responsible for terrorism, and later the blame was put on "weak", "irresponsible" and "repressive" states for enabling international terrorist organizations to operate on their territories. The Security Council passed resolutions in which it classified terrorist acts according to the nature of the act but also to the nature of the perpetrator, which resulted in treating all acts of a previously designated terrorist organization as terrorist acts. The research also determined that during the adoption of certain resolutions, political expediency influenced the fact that similar behaviors do not always qualify as terrorist acts. Based on the previously derived conclusions, it could be said that the complexity of fight against terrorism is a consequence of the primacy of the political criterion in designation of an act of violence as a terrorist act, and not because of the difficulties in defining the notion of terrorism. Changes in the concept of terrorism in the Security Council Resolutions and their harmonization with the prevailing public discourse coincides with the efforts of the United States and other Western countries to reshape the international community and establish a new world order. In such circumstances, terrorism becomes an offensive political tool of hybrid warfare, with the negative connotation of terrorism being exploited in two ways. First, terrorism has become a political assessment of one's actions, regardless of the nature of the such activities. Second, terrorism has become a violent political tool which, depending on the interests of those in the position to evaluate certain behaviors, will not be labeled as terrorism in each situation, but rather as a legitimate form of political action at times. Offensive character of the decision leads to the neglect of scientific criteria in favor of political expediency in the process of terrorist act designation. Dominance of the political criterion in designation of a terrorist act influences the instrumentalisation of terrorism and its transformation into an effective means of hybrid warfare. Content of hybrid warfare is not a consequence of an unlimited variety of weapons used, nor their sophistication, but the ability of security management to apply such combinations of different, yet mutually compatible types of warfare in order to achieve a previously determined aim. These are reasons why terrorism, as a form of complex political violence, is exploited in hybrid warfare. Based on the results of the research, three models of exploitation of terrorism for the purposes of hybrid warfare are described. The First Model of exploitation is derived from the political practice of the United States to put countries on the U.S list of state sponsors of terrorism. In accordance with the political and any other influence that the United States has, this practice and its consequences are formally or informally accepted around the world. The main consequences of being placed on the List are sanctions, discredit on the international level and legitimization of measures against such states, while at the same time putting pressure on countries that are not on the List to harmonize their policies with the interests of great powers. The Second Model of exploitation of terrorism for the purpose of hybrid warfare consists of organizing, financing, equipping, training and directing surrogate forces against the governments of countries with whom compatibility of interests has not been achieved, where surrogate forces are presented in the public discourse as freedom fighters. The subject of exploitation in the Second Model is violence that meets the theoretical criteria to be designated as terrorism. However, due to its political expediency it is qualified as a fight for freedom, resistance against oppression etc. The exploitation of violence used in the second model is done with the intention of shifting political power in order to create autonomous regions or states that would be cooperative with the policy of the state that applies the Second Model or as a part of a broader strategy for managing security processes. The Third Model of exploitation of terrorism for the purposes of hybrid warfare implies organization and managing of surrogate forces that are qualified as terrorist organizations or infiltrating individuals into original and independent popular uprisings in order to take leadership positions and manage their actions in accordance with the interests of the state which apply the Third Model. The subject of exploitation in the Third Model is violence that is qualified as terrorism, with multiple goals: 1. Violence and fear that arises as a result of terrorist acts allows crisis management in the country targeted by aggression or in the region in need of political and territorial control, with or without the physical presence of the armed forces of the State applying the Third Model; 2. Creating fear of potential terrorist attacks in order to exert latent political pressure on states to be cooperative, and 3. Creating reasons for a military intervention which results in physical presence and political control of a certain state or region. Based on the previously presented research results, it may be concluded that the first step to prevent terrorist exploitation against our country should be to eliminate or reduce the potential for social conflicts driven by social contradictions. For this reason, an analysis of the normative - political and institutional framework in the relevant areas of social life was conducted. The research has determined that in the Republic of Serbia there is a good basis for engaging and integrating all resources of national power in terms of achieving national security. In addition, there is a need to harmonize the current political and institutional framework for national security with such possibilities. As a result of the research, three groups of measures have been proposed: elimination or reduction of the potential for social conflicts; establishment of an effective and integrated institutional framework for countering political violence that may arise from the aforementioned contradictions, and elimination and reduction of harmful consequences of such political violence.
