Suchergebnisse

The main stages of protected areas' network development in the Kharkov region (Ukraine) have been considered. In the early XX century, the great contribution to the study and protection of valuable natural complexes was made by Society of Nature Study at Kharkov University and Kharkov Society for Naturalists. In the 20–40th years of the XX century outstanding Ukrainian botanists E.M.Lavrenko, M.V.Klokov, S.O.Illichevsky and others carried out studies of typical, rare and unique plant communities. They were employees and correspondents of the Regional Inspectorate of Nature Protection. In 1937 there were established three local reserves in the Kharkov region. In the postwar years, scientists of Kharkiv universities, activists of the Ukrainian Society for Nature Conservation much attention paid to the search and rationale of establishment of the protected areas' network, and the State Nature Protection Committee, established in 1967, played a significant role. At the beginning of the XXI century due to Ukraine's accession to international agreements, the development of the system of the natural reserve fund has received a new impetus. Today, the system of protected areas of the Kharkov region includes more than 200 territories and objects. The role of legislation for the establishment and development of protested areas' network is considered. The problems of establishing nature reserves are analyzed. ; Рассматриваются основные этапы развития сети природно-заповедного фонда Харьковской области (Украина). В начале ХХ ст. большой вклад в изучение и охрану ценных природных комплексов сделали Общество испытателей природы при Харьковском университете и Харьковское общество любителей природы. В 20-е–40-е гг. ХХ ст. проводились исследования типичных, раритетных и уникальных растительных сообществ выдающимися украинскими ботаниками Е.М.Лавренко, М.В.Клоковым, С.О.Илличевским – сотрудниками и корреспондентами краевой инспектуры охраны памятников природы. В 1937 г. были учреждены три заповедника местного значения. В послевоенные годы учеными Харьковских ВУЗов, активистами Украинского общества охраны природы много внимания уделялось поиску и обоснованию создания территорий и объектов сети природно-заповедного фонда. Значительную роль сыграл в этом Государственный комитет по охране природы Украины, учрежденный в1967 г. В начале ХХI ст. благодаря присоединению Украины к международным соглашениям развитие системы природно-заповедного фонда получило новый импульс. На сегодняшний день система природных резерватов Харьковщины включает более 200 территорий и объектов. Рассматривается роль законодательных актов о создании и развитии экологических сетей. Анализируются проблемы создания природных резерватов. ; Розглядаються основні етапи розвитку мережі природно-заповідного фонду Харківської області (Україна). На початку ХХ ст. вагомий внесок у вивчення і охорону цінних природних комплексів зробили Товариство дослідників природи при Харківському університеті і Харківське товариство любителів природи. У 20-ті–40-ті рр. ХХ ст. проводилися дослідження типових, раритетних і унікальних рослинних угруповань видатними українськими ботаніками Є.М.Лавренко, М.В.Клоковим, С.О.Іллічевським – співробітниками та кореспондентами крайової інспектури охорони пам'яток природи. У 1937 р. були засновані три заповідники місцевого значення. У повоєнні роки вченими Харківських ВНЗ, активістами Українського товариства охорони природи багато уваги приділялося пошуку та обґрунтуванню створення територій та об'єктів мережі природно-заповідного фонду. Значну роль зіграв в цьому Державний комітет з охорони природи України, заснований в 1967 р. На початку ХХІ ст. завдяки приєднанню України до міжнародних угод розвиток системи природно-заповідного фонду отримав новий імпульс. На сьогоднішній день система природних резерватів Харківщини включає більше 200 територій і об'єктів. Розглядається роль законодавчих актів про створення та розвиток екологічних мереж. Аналізуються проблеми створення природних резерватів.

This is the first publication of the memoirs of W. Wölfing, a German reserve officer and participant in World War I. This unique archival document contains information about his time in captivity in Siberia between 1915 and 1917 and his activity as an official representative of the German High Command in Moscow in 1918. The text of the memoirs is kept in the Federal Military Archive of Germany in Freiburg. It has never been published in Germany or translated into Russian previously. The text has a pronounced anti-Bolshevik tone: equally, its author presents the development of events between 1917 and 1918 as being unsupported by the German government, which makes it possible to consider the position of Wölfing as an alternative to the preservation of the German Empire and the destruction of the Bolshevik regime. The author's biography combines typical and unique features: a certified lawyer; a reservist on the Eastern front during World War I; an uhlan sent on air reconnaissance; and a German officer who led a carefree life in Russian captivity and made an adventurous escape in 1918. After the signing of the Brest Peace Agreement between Germany and Soviet Russia, he headed the Moscow Office of the the German High Command's Foreign Policy Department; in this capacity, he was engaged in propaganda work, promoted emigration, and was an advocate of a military intervention in Russia to overthrow the Bolsheviks. His status as a diplomat allowed him to establish broad and diverse contacts. He had contacts among representatives of the Bolshevik leadership, including the Chekists (Radek, Peters), "former people" hostile to the new government (Patriarch Tikhon, Prince Lvov), cultural activists, and many foreigners. The memoirs contain many details of Russian everyday life in the wartime conditions before the Revolution and at the beginning of the post-revolutionary period. They also make it possible to clarify prevailing ideas about the nature of the political processes that took place in 1918, primarily in regards to the extent to which the Bolsheviks influenced the events of the November Revolution in Germany and the possible alternatives to Russian history between 1918 and 1919. ; Впервые публикуется уникальный архивный документ – воспоминания немецкого офицера резерва, участника Первой мировой войны В. Вельфинга о пребывании в русском плену в Сибири в 1915–1917 гг. и деятельности в Москве в качестве официального представителя немецкого верховного командования в 1918 г. Текст воспоминаний хранится в Федеральном военном архиве ФРГ во Фрайбурге. Он никогда ранее не публиковался в Германии и не переводился на русский язык. Текст имеет ярко выраженную антибольшевистскую направленность; его автор представляет не поддержанную германским правительством концепцию развития событий 1917–1918 гг., что позволяет рассматривать позицию Вельфинга как альтернативный вариант сохранения Германской империи и уничтожения большевистского режима. В известнойнам биографической информации об авторе сочетаются типичные и уникальные черты: дипломированный юрист; резервист на восточном фронте Первой мировой войны; улан, посланный на авиаразведку; германский офицер, который вел беззаботную жизнь в русском плену, а в 1918 г. совершил авантюрный побег и после подписания Брестского мира между Германией и советской Россией возглавил московское представительство внешнеполитического отдела германского верховного командования, в этом качестве занимался пропагандистской работой, содействовал эмиграции и выступал за военную интервенцию в Россию для свержения большевиков. Статус дипломата позволил ему установить широкие и разнообразные контакты. В круг его общения входили представители большевистского руководства, включая чекистов (Радек, Петерс), враждебных новой власти «бывших» (патриарх Тихон, князь Львов), деятелей культуры, многих иностранцев. Воспоминания содержат множество подробностей повседневной жизни в России в условиях войны до революции и в первый послереволюционный период. Они также позволяют уточнить сложившиеся представления о характере политических процессов, происходивших в 1918 г., прежде всего о степени влияния большевиков на события ноябрьской революции в Германии и о возможных альтернативах российской истории в 1918–1919 гг.

The aim of the paper is to analyze the regional level of the memory politics. Although the case of the Voronezh region is considered, the situation in other regions that does not have a pronounced national identity is similar. It is noted that in the Federal state the past has different levels of perception. The interpretation of events at the regional level may not coincide with that at the national level. In this regard, there are two concepts of "historical policy", where the elite is supposed to consciously build certain symbolic constructs, and "the memory politics" which is considered as a process where the actors are not only the authorities, but also others – political leaders, researchers, social activists. The essay examines the influence of Federal trends on the regional interpretation of significant historical subjects.The elites' awareness of the importance of memory policy for strengthening their own legitimacy did not affect the weak elaboration of difficult historical issues and the lack of consensus in their interpretation within the elite groups, which does not allow for a well-thought-out memory policy. Despite the presence of several historical narratives, on which there is a consensus of the majority of actors, the inconsistency of the broadcast values, enhances the spontaneous processes in the collective "remembering" of the historical past, which increased the fragmentation of civil identity. The paper traces the changes in the collective historical memory of the inhabitants of the region, identifies negative manifestations. ; Celem artykułu jest analiza polityki pamięci na poziomie regionalnym. Chociaż rozpatrywany jest przypadek obwodu woroneskiego, sytuacja w innych regionach Centralnego Okręgu Federalnego, które nie mają wyraźnej tożsamości narodowej, jest podobna. Należy zauważyć, że w państwie federacyjnym przeszłość ma różne poziomy postrzegania. Na poziomie regionalnym interpretacja i aktualizacja wydarzeń mogą nie pokrywać się z interpretacjami na poziomie krajowym. W związku z tym rozchodzą się dwie koncepcje: "polityka historyczna", w której elita ma świadomie budować pewne konstrukcje symboliczne, oraz "polityka pamięci", która jest uważana za proces, w którym są nie tylko władze, ale także inni aktorzy – przywódcy polityczni, badacze, osoby publiczne, działacze. Esej bada wpływ trendów federalnych na regionalną interpretację znaczących fabuł historycznych. Świadomość elit co do znaczenia polityki pamięci dla wzmocnienia własnej legitymizacji nie wpłynęła na słabe opracowanie trudnych kwestii historycznych i brak konsensusu w ich interpretacji w obrębie samych grup elitarnych, co nie pozwala na dobrze przemyślaną politykę pamięci. Pomimo obecności kilku narracji historycznych, co do których większość aktorów jest zgodna, niespójność nadawanych wartości wzmacnia spontaniczne procesy w zbiorowym "przypominaniu" historycznej przeszłości, co prowadzi do dychotomii pamięci historycznej i zwiększonego rozdrobnienia wspólnej tożsamości obywatelskiej. Artykuł śledzi zmiany w zbiorowej pamięci historycznej mieszkańców regionu, identyfikuje możliwe negatywne przejawy. Nasuwa się wniosek o potrzebie przemyślanej polityki pamięci, której nie należy zastępować narzucaniem indywidualnych interpretacji z góry. ; Целью статьи является анализ регионального уровня политики памяти. Хотя рассматривается кейс Воронежской области, ситуация в других регионах Центрального федерального округа, не имеющих ярко выраженной национальной идентичности, похожа. Отмечается, что в федеративном государстве прошлое имеет различные уровни восприятия. На уровне регионов, интерпретация и актуализация событий может не совпадать с интерпретациями общегосударственного уровня. В этой связи разводятся два понятия «историческая политика», где предполагается сознательное выстраивание элитой определенных символических конструктов, и «политика памяти», которая рассматривается как процесс, где субъектами выступают не только органы власти, но и другие акторы – политические лидеры, исследователи, общественные активисты. В эссе рассматривается влияние федеральных трендов на региональную интерпретацию значимых исторических сюжетов.Осознание элитами значимости политики памяти для укрепления собственной легитимности, не повлияло на слабую проработанность трудных вопросов истории и отсутствие консенсуса в их интерпретации внутри самих элитных групп, что не позволяет осуществлять продуманную политику памяти. Несмотря на наличие нескольких исторических нарративов, по которым наблюдается консенсус большинства акторов, противоречивость транслируемых ценностей, усиливает стихийные процессы в коллективном «вспоминании» исторического прошлого, что приводит к дихотомии в исторической памяти и усилению фрагментации общегражданской идентичности.В статье прослеживаются изменения в коллективной исторической памяти жителей региона, обозначены возможные негативные проявления. Делается вывод о необходимости проведения продуманной политики памяти, которая не должна подменяться навязыванием отдельных интерпретаций сверху.

The paper discusses 3 cases of the Russian Empire Muslims' (Tatars) using the Russian language to speak about themselves and Islam. The cultural processes underlying 'Muslim Russian' turning into a discoursal practice, its aims and expanding functions are analyzed, as well as its links with 'mass Orientalism' in the Russian imperial space and the speakers' quest of the ways to speak about Islam in Russian. The role of choosing Russian in forming the actors' identity as expert representatives of the imagined Russian Muslim community, while they acted as colonial intermediaries and/or political oppositionists, is shown. One case is A. Baiazitov and his contemporaries' polemics with E. Renan and the counter-Muslim (missionary, in particular) journalism in the 1890-s, which, being a response to the unifying (state-nationalist) trends in the imperial context, also shows the emergence of the space of Muslim voices in the Russian public discourse. The second case, i.e. Russian used by Muslim political activists in the times of mass politics, especially, in their private correspondence in the 1910-s, reveals its lingua franca functions in their aspirations to create a super-ethnic all-Russian Muslim community. Differently, the 3d case, which frames the paper, the handwritten notes made for himself by the Muslim reformist (jadid), journalist and oppositionist F. Karimov (Karimi) in the margins of the governmental "Journal of the Special Meeting for Elaboration of Measures to Counteract the Tatar-Muslim Influence in the Volga Region" (1910) presents the interiorization of Russian beyond its pragmatic and public functions, a situation of 'straight' individual multilingualism. As Russian, the language of the Russian power, served also to convey the modernist, mainly progressist discourse, the key question raised in the paper is the interaction of Islamic and modernist discourses in the Muslim Russian texts under discussion. In the polemics both with the trends of absolutizing and idealizing the modernity and of marginalizing the modernity questionnaire in the studies of Russian Islam, the notion of 'cultural bilingualism' is suggested, which allows depicting a coexistence of the two discourses even in the utterances that may seem purely modernist and lacking any Islamic subtext (e.g. Karimov's marginalia). The difference in the character of cultural bilingualism between Baiazitov's and Karimov's texts is shown, as well as their common connection with the Islamic vision of history, which prevents their definition in pure terms of modernism vs. traditionalism. The paper is partly based on archival sources. The supplement provides fragments of Karimov's notes, previously unpublished. ; В статье рассмотрены три эпизода использования мусульманами (татарами) Российской империи русского языка в высказываниях о себе и исламе. Анализируются культурные процессы, сопровождающие превращение «мусульманского русского» в дискурсивную практику, его связь с «массовым ориентализмом» в российском имперском пространстве, выработка способов говорить на русском об исламе, цели и расширяющиеся функции обращения к русскому. Показана его роль в формировании самосознания действующих лиц – колониальных посредников и/или политических оппозиционеров – как компетентных представителей конструируемой общероссийской мусульманской общности. Полемика А. Баязитова и его современников с Э. Ренаном и противомусульманской (в частности, миссионерской) публицистикой в 1890е гг. (эпизод 1), являясь ответом на унификаторские (государственно-националистические) тенденции в имперском контексте, свидетельствует, вместе с тем, о формировании пространства мусульманских голосов в российском публичном дискурсе. Использование русского мусульманскими политическими активистами в эпоху массовой политики, особенно в частной переписке в 1910-е гг. (эпизод 2), – демонстрирует его функции lingua franca в контексте их устремлений к созданию российской надэтнической мусульманской общности. В отличие от первых двух, эпизод 3, ключевой в статье, – рукописные пометки мусульманского реформиста (джадида), публициста и оппозиционера Ф. Каримова (Карими) на полях правительственного «Журнала Особого совещания по выработке мер для противодействия татарско-мусульманскому влиянию в Приволжском крае» (1910), сделанные им на русском для себя, – представляет пример интериоризации русского вне сугубой функциональности и публичности в ситуации «простого» индивидуального многоязычия. Поскольку русский, являясь языком (иноверной) власти, служил одновременно проводником модерного, прогрессистского дискурса, сквозной вопрос статьи – взаимодействие исламского и модерного дискурсов в рассматриваемых высказываниях мусульман на русском. В полемике как с тенденциями абсолютизации и ценностного восприятия модерности, так и маргинализации проблематики модерности в исследованиях российского ислама предложено понятие «культурного билингвизма», позволяющее описать сосуществование исламского и модерного дискурсов даже в высказываниях (таких, как маргиналии Каримова), кажущихся на первый взгляд сугубо модернистскими и лишенными какой-либо исламской подкладки. Показаны как различия в характере такого культурного билингвизма в письме Баязитова и Каримова, так и общая связь их позиций с исламским пониманием истории, их несводимость к «чистым» категориям модернизма или традиционализма. Статья основана, в большой части, на архивных материалах. В приложении публикуются выдержки из заметок Каримова, прежде не публиковавшихся.