Search results

Статья посвящена обоснованию возможности трактовки культуры как фактора национальной безопасности России. Автор выделяет такие функциональные качества культуры, как ее способность формировать национальнокультурную идентичность. Культура создает поля обмена и коммуникации, которые образуют первые зародыши национальных сообществ. Она помогает создать образ истории, имеющий основополагающее значение для представления о нации. Поддержание национальной культуры ни в коей мере не означает дискриминации малых народов, культура и язык которых законодательно защищаются. Напротив, преодоление этнической замкнутости этих народов привело к интенсивному развитию и их собственных культурных традиций, в частности, посредством развития письменности, литературы, науки и искусства. Однако в пространство мировой культуры эти народы вошли преимущественно через общенациональную культуру. В статье оговаривается необходимость выработки форм государственного регулирования такой сферы культуры, как массовая культура, выступающая существенным фактором культурного воздействия на общество. Массовая культура эффективно участвует в процессах создания гражданской идентичности. Вопреки сложившемуся мнению о том, что общенациональная культура создается только через механизмы высокой специализированной культуры через образование и институты музеев, театров, библиотек, можно с уверенностью утверждать, что в этих процессах имеет большое значение и массовая культура. Она формирует национальное единство через внятную идеологию, через сакрализацию истории народа, через систему социально значимых мифов и проективных значений. Все составляющие культуры система ценностей и образ жизни народа, цели и идеи, приоритеты и стратегии развития выступают в качестве основы экономического процветания, государственного суверенитета и цивилизационной самобытности страны, а значит, национальной безопасности Российской Федерации. ; The article investigates the interpretation of culture as factor of Russia's national security. The author emphasizes culture's ability to shape national and cultural identities as its important functional feature. Culture sets up fields of exchange and communication which form the earliest "embryos" of national communities. It also helps to construe history as having fundamental value for the rise of the nation. Supporting national culture in no way implies discriminating small peoples, as their culture and language are protected by local legislation. On the contrary, helping these peoples overcome ethnic isolation has led to intensive development of their own cultural traditions, in particular, by means of literature, science and art. These peoples entered the space of world culture mainly through the culture of their civil nation. The article argues for state regulation of mass culture, which is a key factor of cultural impact on society in general. Mass culture effectively participates in setting up the civic identity. Contrary to the well-established opinion that the national culture is created only via mechanisms of "high" specialized culture the mechanism of education and the institutions of museums, theaters, or libraries we can assign great value to mass culture for its role in identity building. It shapes national unity by means of distinct ideology, through sacralization of the nation's history and a system of socially significant myths and projective values. All constituent parts of cultures the system of values and the way of life of the people, their objectives and ideas, priorities and strategy of development act as a basis for economic prosperity, state sovereignty and civilizational identity of the country, and thus for the national security of the Russian Federation.

<p>В 1990-е гг. в России на фоне целой совокупности экономических проблем и резкого падения уровня жизни населения сознание россиян подверглось активному информационному влиянию, направленному на дискредитацию собственной истории и разделяемых всеми ценностей. Это информационное воздействие было столь интенсивно и имело столь системный характер, что можно было рассматривать этот процесс как необратимый и ожидать смены ценностных матриц в российском обществе. Однако социологические исследования ценностных систем в разных странах, которые были проведены в первые полтора-два десятилетия либеральных реформ, опровергают это утверждение. Если вспомнить плакаты, статьи, книги, комментарии, которые доминировали в то время, становится очевидной устойчивость ценностей России, которые, несмотря на информационное давление, не только сохранились, но даже укрепились.</p>

<p>В настоящее время, когда формируются контуры нового миропорядка, а мир переходит от однополярности к реальной многополярности, становится очевидным следующее. Причиной межцивилизационных разломов, которые сегодня существенно углубились, является принципиальное различие ценностных систем, определяющих стратегии каждого из субъектов глобальной геополитики. А если это так, то становится очевидным и другое — именно ценности выступают в качестве основной цели современных гибридных и консциентальных войн, и победа в таких войнах соотносится с возможностью защитить и отстоять свои метафизические ценности, свой образ будущего. Традиционные ценности для России и стран с многовековой историей имеют большую значимость, гораздо бóльшую, чем для таких стран, как США, чья история — это история белых переселенцев, не включающая представления как коренного населения Америки, так и перемещенных в эту страну афроамериканцев. Исключение ценностей этих древних народов является характерным для США, провозглашающих в качестве первоочередных императивов «защиту ЛГБТ-сообществ». Между тем в рамках России все 190 народов и народностей сохраняют связь со своей историей и потому особым образом относятся к семье и роду, что органично сочетается с инновационностью, технологичностью и устремленностью в будущее.</p>

<p>Современная геополитическая ситуация отчетливо показала, что отношения между разными странами основаны не только на экономических интересах — их общности и различиях, но главное — на содержании их культуры, близости или противоположности ее духовных оснований. Соответственно, и отношения войны оказались основанными на технологиях воздействия на сознание противника, его образ мира, систему ценностей, культуру как базис цивилизации, что породило массу новых определений войны, как гибридной, кибер- и информационной, консциентальной. В статье показано, что ценности в XX–XXI вв. становятся центральным понятием, определяющим идеологию государства, его стратегию национальной безопасности. Однако само понимание ценности в различных странах различается, и если в России ценности трактуются как мир духовных сущностей, связанных с историей и традицией народа и пронизывающих бытие современного общества, то в рамках американской политики ценности понимаются как потребности, универсальные для человека как природного существа, а значит, и универсальные в рамках разных цивилизаций. Это становится основанием политики США, фиксирующих в стратегиях национальной безопасности необходимость формирования «контуров нового мирового экономического порядка» в соответствии с американскими интересами и ценностями.</p>

<p>Для социально-философских исследований Московского гуманитарного университета концепция Понимания, сформулированная ректором вуза профессором И. М. Ильинским, является одной из системообразующих. Эта концепция стала основой формулы «знание — понимание — умение», которая обоснована ее автором как единственно возможная для развития современного образования. Идея «понимающего» образования, направленного на формирование человека, обеспеченного не только набором знаний, но и целостным видением всех социальных процессов, подготовленного не только к профессиональной деятельности, но и к жизни в обществе, настроенного как на воспроизводство усвоенных навыков, так и на создание новых практик, связана со всем социокультурным наполнением XXI в. Она требует соответствия личностного содержания каждого человека основополагающим целям и стратегиям общества. В связи с высокой социальной значимостью этой идеи она стала главной темой обсуждения на конференциях «Высшее образование для XXI века», выступила основой дискуссий на страницах журнала «Знание. Понимание. Умение». В статье показано, что понимание является не только научной категорией, направленной на выявление единственно верных смыслов явлений и процессов, но и категорией исторически и социально опосредованной, где процедуры понимания выступают как процессы раскрытия смыслов, имеющих важное общественное содержание.</p>

Пандемия сформировала новый социальный порядок, наиболее значимыми проявлениями которого стали карантинные меры, прерывание транспортного сообщения, ограничения транспортного сообщения между странами. Эти меры, принимаемые правительствами различных государств, поддерживаются их гражданами, ответственно относящимися к ситуации пандемии и воспринимающими эти ограничения как необходимые. Данная ситуация на пике этих мер в 2020 г. воспринималась как возврат в до-глобальное состояние мира. Казалось, что просвещенческая идея единства человечества, проходящего одни и те же стадии в своей эволюции и в своем развитии, нашедшая полное воплощение в проекте глобализации, приходит к своему исчерпанию. Однако это не так. Идея глобализации продолжает свое развитие, и одним из принципиальных трудов в этом направлении стала концепция «инклюзивного капитализма» К. Шваба, изложенная им в работе, написанной совместно с Т. Маллере, «Ковид-19. Великая перезагрузка». Работа содержит много «верных» позитивных идей, среди которых — тезис о том, что мира таким, каким мы его знали до пандемии, больше не существует, а радикальные изменения всего мира имеют такой масштаб, что о них будут говорить как об эре «до коронавируса». Представляется на первый взгляд привлекательной и такая идея Шваба и Маллере, как идея «инклюзивного капитализма», который авторы трактуют как связанный с индивидуализацией подход к потребностям каждого человека и включенность каждого в процедуры управлениями всеми производственными и социальными процессами. Однако переход к инклюзивному капитализму, как утверждают авторы, возможен только при условии передачи власти от государства к гиперкорпорациям. Но фактически это означает развитие идеи глобализации на новом этапе. В статье осмысливаются причины реактивации глобалистской риторики и ее содержание на новом этапе ее развития.

Ситуация пандемии изменила общество во всех его проявлениях столь существенно, что возвращение к устойчивой системе допандемических отношений сегодня практически невозможно. И дело здесь не только в кризисном состоянии мировой экономики, не в диджитализации всех процессов, даже не в тех информационных войнах, что напрямую или косвенно обусловлены пандемией. Дело в том, что существенно изменились представления человека о такой базовой категории его существования, как время. Образ будущего был основной установкой в любом обществе на любом этапе его исторического развития. В эпоху архаики он соотносился с реактивацией уже освоенного потенциала и «вечного возвращения», в эпоху Античности — с деградацией от золотого века к бронзовому и железному, в эпоху Средневековья — с ожиданием Страшного Суда и спасения. И только Просвещение породило тот образ будущего, который был связан с прогрессом и накоплением — информации, знаний, материальных благ. Этот образ стал основой идеи капитализма. В XX в. родилась и иная идея, где будущее соотносилось с обществом социального идеала. Несмотря на то что в постпандемической ситуации для россиян стало характерным обращение к прошлому как обладающему определенностью, в обществе вполне отчетливо проявляет себя консенсус относительно необходимости перемен и социального развития. Вместе с тем сам образ будущего обладает недостаточной определенностью, не соотносясь ни с капиталистическим, ни с социалистическим путем развития. Однако устремленность россиян к социально направленной политике Швеции и ориентация на государственные формы собственности в Китае позволяют сделать вывод о том, что для граждан нашего государства большей привлекательностью обладает не идея прогресса, а социально ориентированные идеалы.

The pandemic has had such a great impact on society in all its manifestations that today it is virtually impossible to return to a sustainable system of pre-pandemic relations. It is not only a matter of the crisis in the world economy, or digitisation, not even of the information wars that were directly or indirectly stipulated by the pandemic. The fact is that the ideas man has about time — a basic category of existence — have changed greatly. The vision of the future was a fundamental attitude in any society at any stage of its development. In the Archaic period, it was associated with the reactivation of the already explored potential and "eternal recurrence", in Antiquity — with the retrogression from the Golden Age to the Bronze Age and down to the Iron Age, in the Middle Ages — with waiting for Judgment Day and salvation. The vision of the future associated with progress and the accumulation of information, knowledge, and wealth came to exist only during the Enlightenment period. This vision became the underlying idea of capitalism. In the 20th century, a new idea was born of the future associated with the society of social ideal. Despite the fact that in the post-pandemic conditions Russian tend to refer to the past as a time of certainty, there is evident public unanimity about a need for reforms and social development. In addition to that, the vision of the future itself lacks sufficient certainty and does not correspond to either capitalist or socialist development path. However, the Russians' aspiration for the socially orientated politics of Sweden and orientation towards Chinese state-owned entities make it possible to conclude that the citizens of our state are more attracted by socially orientated values rather than the idea of progress. ; Ситуация пандемии изменила общество во всех его проявлениях столь существенно, что возвращение к устойчивой системе допандемических отношений сегодня практически невозможно. И дело здесь не только в кризисном состоянии мировой экономики, не в диджитализации всех процессов, даже не в тех информационных войнах, что напрямую или косвенно обусловлены пандемией. Дело в том, что существенно изменились представления человека о такой базовой категории его существования, как время. Образ будущего был основной установкой в любом обществе на любом этапе его исторического развития. В эпоху архаики он соотносился с реактивацией уже освоенного потенциала и «вечного возвращения», в эпоху Античности — с деградацией от золотого века к бронзовому и железному, в эпоху Средневековья — с ожиданием Страшного Суда и спасения. И только Просвещение породило тот образ будущего, который был связан с прогрессом и накоплением — информации, знаний, материальных благ. Этот образ стал основой идеи капитализма. В XX в. родилась и иная идея, где будущее соотносилось с обществом социального идеала. Несмотря на то что в постпандемической ситуации для россиян стало характерным обращение к прошлому как обладающему определенностью, в обществе вполне отчетливо проявляет себя консенсус относительно необходимости перемен и социального развития. Вместе с тем сам образ будущего обладает недостаточной определенностью, не соотносясь ни с капиталистическим, ни с социалистическим путем развития. Однако устремленность россиян к социально направленной политике Швеции и ориентация на государственные формы собственности в Китае позволяют сделать вывод о том, что для граждан нашего государства большей привлекательностью обладает не идея прогресса, а социально ориентированные идеалы.

The pandemic has created a new social order, whose most significant manifestations are the lockdown restrictions, a halt to transportation, and a limit on interstate transport communication. These measures are undertaken by the governments of different countries and enjoy support of their citizens who take the pandemic situation seriously and consider these restrictions to be a necessity. This situation at the peak of these measures in 2020 was perceived as a return to the pre-global state of the world. The enlightenment idea of the humankind unity going through the same stages in its evolution and development, which was fully embodied in the globalisation project, seems to be coming to exhaustion. However, it is not so. The globalisation idea is still developing, one of the principal writings in this direction being K. Schwab's concept of "inclusive capitalism", outlined in the paper "COVID-19: The Great Reset", co-authored by T. Malleret. The paper contains many "correct" positive ideas, among which there is a thesis that the world as we knew it prior to the pandemic is no longer existent and the radical global changes are on a scale that they will be referred to as the "pre-coronavirus" era. Seemingly attractive is Schwab and Malleret's idea of "inclusive capitalism", which is defined by its authors as the individualization-related approach to every human's needs and the involvedness of every human in the management procedures of all production and social processes. However, the transition to inclusive capitalism, according to the authors, is only possible through the transference of power from the state to hypercorporations. Actually it means the development of the globalisation idea at a new stage. The paper conceives the reasons for the reactivation of globalist rhetoric and its content at a new stage of its development. ; Пандемия сформировала новый социальный порядок, наиболее значимыми проявлениями которого стали карантинные меры, прерывание транспортного сообщения, ограничения транспортного сообщения между странами. Эти меры, принимаемые правительствами различных государств, поддерживаются их гражданами, ответственно относящимися к ситуации пандемии и воспринимающими эти ограничения как необходимые. Данная ситуация на пике этих мер в 2020 г. воспринималась как возврат в до-глобальное состояние мира. Казалось, что просвещенческая идея единства человечества, проходящего одни и те же стадии в своей эволюции и в своем развитии, нашедшая полное воплощение в проекте глобализации, приходит к своему исчерпанию. Однако это не так. Идея глобализации продолжает свое развитие, и одним из принципиальных трудов в этом направлении стала концепция «инклюзивного капитализма» К. Шваба, изложенная им в работе, написанной совместно с Т. Маллере, «Ковид-19. Великая перезагрузка». Работа содержит много «верных» позитивных идей, среди которых — тезис о том, что мира таким, каким мы его знали до пандемии, больше не существует, а радикальные изменения всего мира имеют такой масштаб, что о них будут говорить как об эре «до коронавируса». Представляется на первый взгляд привлекательной и такая идея Шваба и Маллере, как идея «инклюзивного капитализма», который авторы трактуют как связанный с индивидуализацией подход к потребностям каждого человека и включенность каждого в процедуры управлениями всеми производственными и социальными процессами. Однако переход к инклюзивному капитализму, как утверждают авторы, возможен только при условии передачи власти от государства к гиперкорпорациям. Но фактически это означает развитие идеи глобализации на новом этапе. В статье осмысливаются причины реактивации глобалистской риторики и ее содержание на новом этапе ее развития.

"Technological singularity" is a concept invented in 1983 by mathematician and futurist Vernon Vinge and popularized by Google ideologist Raymond Kurzweil. It signifies the moment when the power of the computer exceeds the power of the human mind. Kurzweil predicts that the singularity point will occur in 2045. If we consider the problem objectively, we must proceed from the understanding that artificial intelligence (hereinafter — AI) is a high-tech system that can and should be put at the service of humans and the environment. The need for this is fixed in a number of government documents that define the national goals and strategic objectives of scientific and technological development of Russia, primarily in the "National Strategy for the Development of Artificial Intelligence for the Period up to 2030". At the same time, it is necessary to take into account all the "side effects" that are associated with the development of AI. In this regard, it is more promising to consider this problem not in the "singularity point", but in its "horizon", where the "horizon" is understood as an opportunity to problematize what has not yet become the subject of scientific analysis in order to be able to correct many directions of AI development. ; «Технологическая сингулярность» — понятие, изобретенное в 1983 г. математиком и футурологом Верноном Винджем и популяризированное идеологом Google Рэймондом Курцвейлом. Оно означает момент, когда мощность компьютера превысит мощь человеческого разума. По прогнозам Курцвейла, точка сингулярности наступит в 2045 г. Если рассматривать проблему объективно, то необходимо исходить из понимания того, что искусственный интеллект (ИИ) есть высокотехнологичная система, которая может и должна быть поставлена на службу человека и окружающей среды. Необходимость этого зафиксирована в целом ряде правительственных документов, определяющих национальные цели и стратегические задачи научно-технологического развития России, прежде всего в Национальной стратегии развития искусственного интеллекта на период до 2030 года. При этом необходимо учитывать и все те «побочные эффекты», которые связаны с развитием ИИ. В связи с этим более перспективным представляется рассмотрение этой проблемы не в точке сингулярности, а в ее «горизонте», где «горизонт» понимается как возможность проблематизировать то, что еще не стало предметом научного анализа, для того чтобы иметь возможность коррекции многих направлений развития ИИ.

Рецензия на издание: Кондаков И. В. Русский масскульт: от барокко к постмодерну : монография. М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2018. 544 с. (серия «Humanitas»).

Формирование цифрового общества является стратегической целью развития России, экономическая устойчивость и национальная безопасность которой напрямую зависят от степени ее конкурентоспособности. Сегодня одним из приоритетов информационного развития является такая цифровая технология, как технология Интернета вещей, способствующая созданию «интеллектуальной окружающей среды». Актуальность этой технологии определяется не только ее применимостью в потребительских бытовых условиях («умный дом», «умный город»), но главным образом — возможностью создания систем, в которых интеллектуальные устройства, объединенные в сети, совместно с людьми-операторами осуществляют работу в средах, опасных или недоступных для человека, — в космосе, на больших глубинах, в ядерных установках, трубопроводах и т. п. Однако применение этой технологии имеет и «побочные эффекты» — нанесение физического ущерба человеку через вживленные в его тело чипы, внедрение в систему управления домом и городским хозяйством в целях выведения из строя объектов и коммунальных систем. Наиболее тяжелые последствия имеют проникновения в системы крупных промышленных объектов, управление которыми осуществляется в автоматическом режиме через Интернет. Именно поэтому внедрение цифровых технологий требует анализа рисков и угроз как экономике, так и человеку и обществу.

В информационном обществе огромную роль в формировании общественного сознания, доминирующих идеологических принципов, мотивов социальных действий играет информация, представляемая массмедиа и становящаяся наиболее эффективным оружием в «информационных войнах». В последние десятилетия более актуальной стала стратегия «мягкой силы», которая различными государствами трактуется различным образом. Россия реализует политику «мягкой силы» как использующую возможности гражданского общества, информационно-коммуникационных, гуманитарных и других методов и технологий, в дополнение к традиционным дипломатическим методам, что определяет Концепция внешней политики России. Есть и другое практическое применение политики «мягкой силы», которое включает информационную «обработку» и манипулирование сознанием, направлено на дестабилизацию политических режимов и выступает технологическим ресурсом США. Штаты выработали и апробировали таким образом стратегию ненасильственной смены политических режимов. Автор критически осмысливает технологии «мягкой силы» и «ненасильственного сопротивления», анализирует способы защиты от деструктивного информационного и психологического воздействия, определяет те сферы, которые являются системообразующими в процессе противодействия любого государства подобным стратегиям.

In information society, the information delivered by mass media and becoming the most effective weapon in "information wars" plays a huge role in the formation of public consciousness, the dominating ideological principles and motives of social actions. In the last decades, the strategy of "soft power", which different states treat in different ways, has become more relevant. Russia implements the policy of "soft power" as using the opportunities of civil society, informational and communicational, humanitarian and other methods and techniques, in addition to traditional diplomatic methods, which is defined by the Concept of Foreign Policy of the Russian Federation. There is another practical application of the policy of "soft power" that includes informational "brainwashing" and manipulation of consciousness and is directed at destabilization of political regimes. It acts as a technological resource of the USA, which has developed and field-tested the strategy of nonviolent change of political regimes. The author critically comprehends the techniques of "soft power" and "nonviolent resistance", analyzes ways of protection against destructive informational and psychological influence, define the backbone spheres in the course of any state counteracting a similar strategy. ; В информационном обществе огромную роль в формировании общественного сознания, доминирующих идеологических принципов, мотивов социальных действий играет информация, представляемая массмедиа и становящаяся наиболее эффективным оружием в «информационных войнах». В последние десятилетия более актуальной стала стратегия «мягкой силы», которая различными государствами трактуется различным образом. Россия реализует политику «мягкой силы» как использующую возможности гражданского общества, информационно-коммуникационных, гуманитарных и других методов и технологий, в дополнение к традиционным дипломатическим методам, что определяет Концепция внешней политики России. Есть и другое практическое применение политики «мягкой силы», которое включает информационную «обработку» и манипулирование сознанием, направлено на дестабилизацию политических режимов и выступает технологическим ресурсом США. Штаты выработали и апробировали таким образом стратегию ненасильственной смены политических режимов. Автор критически осмысливает технологии «мягкой силы» и «ненасильственного сопротивления», анализирует способы защиты от деструктивного информационного и психологического воздействия, определяет те сферы, которые являются системообразующими в процессе противодействия любого государства подобным стратегиям.

В статье представлен обзор работы круглого стола, который прошел 23 мая 2018 г. в Московском гуманитарном университете и был посвящен 100-летнему юбилею ВЛКСМ.