Search results

Трансформация амплуа старого человека в елизаветинской драме рубежа XVI–XVII вв. указывает на возрастание религиозной семантики и аллегоризма. Тема важна и потому, что роли старцев мог играть на сцене актер по имени Уильям Шекспир.Старик в «Испанской трагедии» Т. Кида еще восходит к сенекианской модели Senex (фигуры «ошибки» в узнавании), но наделяется и новыми чертами родительской любви и достоинства скорби. Доминантой характера Старика в «Фаусте» К. Марло уже является сила веры, он выступает в функции назидания-предостережения незадолго до финала. Сам образ заимствован Марло из Народной книги и имеет реальные прототипы. Старики У. Шекспира — третья модель, в ряде черт наследующая Киду и Марло, но обладающая собственным смыслом и выразительностью.У шекспировского Old Man выявляются два главных новозаветных архетипа: 1) благочестивый старец Иосиф Плотник (образец трудолюбия, отеческой любви, заботы, верности и веры), к нему восходят Адам в комедии «Как вам это понравится» и Старик в «Короле Лире» и 2) праведный старец Симеон, к которому восходит Старик в «Макбете». Этот персонаж Шекспира очень близок к древнехристианскому пониманию старчества как воплощения аскетической, водительской и пророческой традиций.Текст доклада автора на Первой Всероссийской научной конференции «Кристофер Марло и его творчество в русской и мировой культуре: междисциплинарный взгляд», которая прошла в Москве 22–23 июня 2018 г.

В статье предпринята попытка выявления шекспировского прообраза для героя современной драмы обыкновенного человека (common man), как его обозначил американский драматург Артур Миллер в эссе «Трагедия и обыкновенный человек» (1949). Некоторые положения эссе были развиты в «Анатомии критики» (1957) Н. Фрая. Этой теоретической работой Миллер сопроводил свою пьесу «Смерть коммивояжера», обосновав претензии ее протагониста Вилли Ломена — маленького человека в жизненной иерархии — на статус трагедийного героя.За 70 лет в англоязычной критике укоренилось сравнение этого героя с шекспировским Лиром. В нашей статье доказывается сущностная ошибочность такого сравнения и предлагается другая аналогия, также восходящая к трагедии «Король Лир»: Вилли — Глостер. Образ Глостера представляется нам прообразом, подлинным шекспировским архетипом common man как героя современной драмы.При этом драматический обыкновенный человек не является сегодня прямым продолжением Всякого человека (Everyman), который после «Улисса» Дж. Джойса все более тяготеет к эпической стихии.

В статье анализируется эпизод со стуком в ворота и «адским» привратником в трагедии Шекспира «Макбет» (II, 2–3) в нескольких взаимно дополнительных ракурсах. Первый исследуемый смысловой план задан контекстом песни 33 «Ада» Данте (эпизод с братом Альбериго, свидетельствующим о прижизненном разъединении души и тела предателя) и позволяет говорить об утрате души Макбетом сразу после убийства Дункана. Второй план эпизода отсылает шекспировского зрителя к персонажам и ситуациям популярных средневековых мистерий о заговоре против Христа (Иуда Искариот, Привратник, Пилат и его жена). Наконец, третий план данного эпизода намечает тему Второго пришествия и установления Царства Божия, т. е. в нем проглядывает сюжет грядущего финала «Макбета».Шекспировский зритель должен был узнать в качестве прообраза для героев и ситуаций трагедии сумму знакомых по Библии, мираклям и мистериям сюжетов и перенести их моральный смысл на историю шотландского узурпатора Макбета. В первую очередь он напоминает о Люцифере и Иуде и показывает падение души предателя в преисподнюю. В статье также доказывается отсутствие в рассматриваемом эпизоде следов сюжета средневековых народных пьес о сошествии Христа в Ад (Harrowing of Hell), которые традиционно отмечаются учеными последних двух веков.