Suchergebnisse

In Russia, the very idea of a Communist revolution – from 1905 onwards – meant both hope and dread. This attitude is quite clearly shown in a very significant part of the Russian literary process, from 1908 to the beginning of the Stalin era. An obvious thread, in fact, connects Aleksandr Bogdanov (Red Star, 1908), Evgeny Zamyatin (We, 1921) and Vladimir Mayakovsky (The Bedbug, 1929): the growing awareness that the Communist revolution, as Lenin had conceived it, was little more than a model and that a model could not describe – much less forecast – a complex reality (a complex system) like a social and political one. As a result of this awareness, hope and a dark prophecy (Bogdanov) slowly turn into despair (Mayakovsky). The model is subsumed by Vladimir Mayakovsky's dystopian satire of The Bedbug and The Bathhouse which propose a new paradigm of dystopia: a bottleneck in the flow of the information produced by blind adherence to a preconceived project that prevents the discovery and the implementation of la volonté générale in so complex a system as human society. ; Для периода господства революционных идей в России начала XX в. были характерны противоречивые настроения надежды и страха. Это ярко проявлялось и во многих произведениях русской литературы, начиная с 1908 г. и вплоть до сталинской эпохи. Такие представления были связующей нитью для творчества Александра Богданова (Красная Звезда, 1908), Евгения Замятина (Мы, 1921) и Владимира Маяковского (Клоп, 1929): по их изменениям можно проследить то, как в сознании людей росло убеждение, что коммунистическая революция – всего лишь абстрактная модель. А модель не может описать и, тем более, предсказать сложную реальность, включающую в себя социальную и политическую системы. Из осознания этого факта, по мнению автора, и происходит мрачное пророчество А. Богданова (соединенное с надеждой), которое затем перерастает в отчаяние у В. Маяковского. Эта модель представлена в сатире Маяковского – в «Клопе» и «Бане», в которых возникает новая парадигма антиутопии: информационная ограниченность, вызванная слепым следованием заранее заданному замыслу, препятствует открытию и внедрению volonté générale (всеобщей воли как результата ограничения людьми своих прав) в такой сложной системе как человеческое общество.

The late 15th century and the first half of 16th century is a crucial period for the formation of the ideology that would support Russian autocracy until the October Revolution. In those years, Moscow transformed from a city ruled by a Prince into the capital of an empire, whose borders would reach the Sea of Japan. The stages of this transformation had a turning point in 1564, when Ivan IV Vasilyevich received a mandate from the people of Moscow to punish the traitors of the country.This was the last piece of a complex mosaic that would make Russian autocracy a unique phenomenon in Renaissance Europe: a monarchy in which the legislative power of the sovereign was not limited by any intermediate body. The power of the Muscovite sovereign rested not only on the consent of the people, but also on the support of the Orthodox Church that consecrated Moscow as the Third and Last Rome, the last Empire of the prophecy of Daniel (2 and 7) and its ruler as the "apostle", destined by God to save his subjects "from the fire (of Hell) with fear" and to convert all the Heathen people to Christian faith. In this article, this evolution is analysed in all its most important phases. ; Конец XV – первая половина XVI в. – это ключевой период формирования идеологии, которая будет поддерживать русское самодержавие до самой Октябрьской революции. В те годы Москва из города, управляемого князем, превращается в столицу империи, которая протянется до Японского моря.Решающим годом в этом превращении был 1564, когда Иван IV Грозный получает от москвичей поручение наказать изменников. Это событие стало последним элементом сложной мозаики, которая сделает русское самодержавие уникальным явлением в Европе эпохи Возрождения: в этой монархии законодательная власть правителя не ограничена никакими промежуточными органами. В Московском государстве власть монарха основана не только на согласии народа, но и на поддержке православной церкви. Для нее Москва – священный город, Третий и Последний Рим, последнее Царство в пророчестве Даниила (2 и 7), Правитель Москвы же – «апостол», которому Богом предначертано «страхом» спасти своих подданных, «исторгая из [адского] огня» и обратить в христианство всех язычников. В статье анализируются важнейшие стадии этой эволюции.