Suchergebnisse

SUMMARY:
В статье анализируются варианты статистической репрезентации религиозного раскола в Российской империи (начиная с XVIII в.), исходившие как от церковных и государственных властей, так и от интеллигенции и самих раскольников. Возникший в эпоху Просвещения официальный язык описания религиозного диссиденства конструировал границы между регулярными и нерегулярными религиозными практиками и определял религиозную "норму". Тем не менее, статистическое описание раскола было далеко от этой практики рационализации религиозных различий. Государство постоянно колебалось между желанием "сделать видимым" и сегрегировать – и желанием "скрыть" и ассимилировать. В статье осмысливаются расхождения в языках описания между различными агентами статистического изучения раскола. Провал государственных имперских практик "зафиксировать" раскол и ввести религиозное однообразие подтверждает точку зрения, согласно которой религия не стала интеграционной силой для господствующей национальности в Российской империи.

In this article, Irina Paert reexamines the relationship between Old Believers and officialdom. She focuses on the impact the criminalization of Old Believer marriages had on dissenting communities in Nicholas I's Russia (1825-55). Although Paert emphasizes the difference between Old Believer and official approaches to marriage, she also draws attention to endemic conflicts and contradictions within the local and central governments regarding the implementation of policies, and she identifies a variety of grass-root responses to these problems. In addition to ecclesiological disagreements between different branches of Old Belief, conflicts existed within specific congregations, which were divided along class and gender lines. Paert thus raises new questions about the boundaries separating the official culture from that of religious dissent, and Orthodox from Old Believer communities, and she questions the persistent representation of the Old Believer community as a "counter-society."