Suchergebnisse

International audience ; In the mid-19th century, Emperor Alexander II was carrying out large scale liberal reforms in Russia. In the course of these reforms, a problem was put forward about public preservation of historical monuments and archaeological sites as national cultural heritage. A step to this direction was undertaken in 1859 when the Imperial Archaeological Commission (IAC) was organized in Saint-Petersburg. Over the second half of the 19th and beginning of the 20th century, the Commission remained the single State body concerned with archaeology and protection of sites and monuments on the territory of Russian Empire. In its activities, this Institution combined scientific research, organizational, monitoring and controlling functions. In the present monograph mainly created by the collective of the Institute for the History of Material Culture, Russian Academy of Sciences, the history of the first archaeological institution in Russia is systematically presented and analysis of its activities proposed for the first time. The organization of IAC was preceded by a long process of formation of the interest of the Russian society to the archaeology. The immediate precursor of IAC was the "Office of Archaeological Researches" founded in 1841 by the Minister for Home Affairs Lev Perovsky (1796–1856). The activities of the Office were concerned with investigations of archaeological sites of Kerch and Bosporos, Chersonesos, kurgans in the surroundings of Vladimir and Suzdal and settlements of the Golden Horde on the Volga River. During this period, the main principles which afterwards lay in the foundation of IAC were established. After the death of Lev Perovsky, the investigations were entrusted to Count Sergey Stroganov (1794–1882). The result of this appointment was that the assistant of Lev Perovsky and his nephew Count Alexey Uvarov (1824–1884), who planned to stand himself at the head of Russian archaeology, left Saint-Petersburg and moved to Moscow where in 1864 he founded the Moscow Archaeological Society in opposition to the Imperial Archaeological Commission. The confrontation between two Institutions however became actually a stimulus for the progressive advancement of the science and protection of monuments of antiquity. In 1857, Sergey Stroganov proposed to organize the "Main Archaeological Commission". That project became the basis of IAC, the statute of which was approved on February 2, 1859, by Emperor Alexander II. That statute secured for the Commission the right to conduct "earthen excavations", monitoring of the discoveries of hoards and archaeological objects in Russia and supervision over building activity at archaeological sites. The principles underlying the foundation of IAC were partly oriented to France and its "Commission des Monuments Historiques" (1837). The experience of the activities of IAC was used in organizing archaeological institutions in some European countries (Austria, Italy). The activity of IAC may be subdivided through three periods connected with its chairmen: 1859–1882 when Sergey Stroganov was the chairmen of IAC, 1882–1886 when it was headed by the Director of the Imperial Hermitage Museum Alexander Vasil'chikov (1832–1890), and 1886–1918 when the Commission was directed by Count Alexey Bobrinskoy (1852–1927). Originally, the staff of the Commission consisted of eight persons. In the activity of the Commission, such famous historians and archaeologists took part as Ivan Zabelin (1859–1876), Vladimir Tiesenhausen (1825–1902) and Nikodim Kondakov (1876–1891). Initially, the Commission was housed in the palace of Stroganov in Nevsky Prospect in Saint-Petersburg. The activities of the Commission have established the system of regulation of archaeological researches in Russia, which with several alterations existed until the beginning of the 21st century. This system was based on the "Otkryty list" (laissez-passer) as individual authorizations for researchers to conduct excavations with the indispensable submission of a report to the archives of the Commission. This practice has initiated the creation of the unique corpus of sources for the archaeology, architectural monuments and sites of different nations and modern states of East-Central Europe and Asia. The main activity of the Commission in 1859–1886 included excavations of sites of the Scythian culture and Classical Greek antiquities on the Taman Peninsula, in the Crimea (Kerch, Bosporos) and on some other territories, now in Ukraine. Nevertheless, the widespread opinion that the Commission studied exclusively the Classical and Scythian antiquities is incorrect: already then the first investigations in Siberia, Central Asia were conducted as well as studies of sites of the Bronze and Stone ages in Northern Russia. The finds came predominantly to the collections of the Imperial Hermitage Museum in Saint-Petersburg and Historical Museum in Moscow. Another important responsibility of the Commission was the acquisition of monetary hoards and treasures of historical objects found on the territory of Russian Empire. The first investigator of hoards was a curator of the Hermitage collections Julian Iversen (1859–1900). Simultaneously, the Commission consulted the restoration and conservation activities of the Ministry of Home Affairs, primarily for the monuments of the defensive architecture and church buildings. For that purpose, the staff of the Commission included a representative of the Academy of Arts Feodor Solntsev (1859–1892). Protection of the monuments of archaeology also was an important task of the Commission. In 1866, Sergey Stroganov achieved the prohibition of treasure-hunting in Russia. The Commission, as the central state institution, actively collaborated with provincial Statistic Committees and Archive Commissions in the field of studies and protection of local monuments and sites. During the chairmanship of Alexander Vasil'chikov, the reforms of the Commission's activities were prepared. These reforms took place already under Count Alexey Bobrinskoy. In 1886–1887, an interdisciplinary program for studies of Slavic-Russian archaeology, the eastern Black-Sea region, Siberia etc. was developed. During that period, the Commission was moved to an office in the Winter Palace in Saint-Petersburg. On March 11, 1889, Emperor Alexander III approved by his decree the exclusive right of the Commission to conduct archaeological excavations and to license their execution on state and public lands. Simultaneously, the Commission, together with the Academy of Arts, was charged with supervision over restoration and protection of objects of art and architectural monuments. In 1890, the "Regulations for the Archaeological Commission and Academy of Arts on the order of consideration of petitions about restoration of historical monuments" were approved. Beginning with 1894, special sessions of IAC began to consider projects of restorations an conservations. The main specialists of IAC in the branch of restoration were Petr Pokryshkin (1870–1922), Konstantin Romanov (1882–1942) and Dmitry Mileev (1878–1914). The Commission got also Vladimir Suslov (1857–1921), Nikolay Sultanov (1850–1908), Ieronim Kitner (1839–1929) and Georgy Kotov (1859–1942) to take part in the architectural restorations. These activities resulted in establishment of standards of modern scientific restoration, using primarily the archaeological approach, which are efficacious even in the 21st century. Among the most successful restoration projects of IAC, noteworthy are the Church of the Transfiguration of the Saviour on the Nereditsa hill near Novgorod, Church of the Transfiguration of the Saviour at Berestovo in Kyiv, the Saint Boris and Gleb church at Kolozha in Grodno, the Saint George church in Yuryev-Polskoy, Cathedral of the Dormition of Mother of God in the Moscow Kremlin, Ipatyevsky Monastery in Kostroma, Ferapontov Monastery in Vologda region, Bakhchisarai Palace in Crimea, Smolensk and Pskov city walls etc. Among the most important problems of IAC in the restoration issues were its relations with the Russian Orthodox Church. As early as 1893, the Ober-Procurator of the Holy Synod Konstantin Pobedonostsev (1827–1907) confirmed that restoration of churches must be conducted with permission of the Commission, however in practice many churches were disfigured by illiterately made repairs. Part of the difficulties proceeded from contradictions in Russian law. Notwithstanding the fact that the Commission had succeeded in developing an algorithm of its relations with the clergy, during the World War I, under the conditions of the general crisis of the Russian State and society, the Synod attempted to withdraw religious monuments from the public control.The new objectives and expansion of the geography of researches of IAC demanded a new staff of the Commission. That approval was received in 1888 and 1902. The membership of the Commission included Alexander Spitsyn (1858–1931), Nikolay Veselovsky (1848–1918), Vasily Latyshev (1855–1921), Boris Farmakovsky (1870–1928) and others. Alexey Bobrinskoy actively used his right of appointment of corresponding members and honorary members of the Commission. Among the corresponding members appointed in 1886–1917 were Vladimir Stasov (1824–1906), Vasily Radlov (1837–1918), Dmitry Samokvasov (1843–1911), Innokenty Lopatin (1839–1909), Alexander Bertier-Delagard (1842–1920), Alexander Lappo-Danilevsky (1863–1919), Yulian Kulakovsky (1855–1919), Nikolay Pantusov (1849–1909), Valentin Zhukovsky (1858–1919), Vladimir Malmberg (1860–1921), Sergey Zhebelev (1867–1941), Emil Roesler (?–?), Alexey Markov (1858–1920), Nikolay Marr (1864–1934), Mstislav Farmakovsky (1873–1946), Alexander Malein (1869–1938) and others. There was yet another category of assistants of the Commission — supernumerary members. They included Nikolay Pokrovsky (1848–1917) — an expert on Christian archaeology and Orthodox art, Vladimir Antonovich (1834–1908), Bohdan Khanenko (1849–1917), Ernst von Stern (1859–1924), Mikhail Rostovtsev (1870–1952), Alexey Shirinsky-Shikhmatov (1862–1930), Feodor Braun (1862–1942), Nikolay Bulychev (1852–1919) et al.In 1909, the 50th anniversary of the Commission and 25th anniversary of the activities of its chairman Alexey Bobrinskoy became something like summing up of the results of the works of IAC. The special role of the Commission is noteworthy regarding the studies of Scythian and Greek and Roman antiquities. The commission excavated about fifty 'Royal' kurgans containing rich Scythian burials from which the artistic gold objects are housed now in the Special Treasury of the State Hermitage Museum in Saint-Petersburg. Studies of Bosporan sites were continued: the Commission was in charge of the Kerch Museum of Antiquities which directed the archaeological excavations in this region. The museum was headed by Alexander Lyutsenko (1807–1884), Stepan Verebryusov (1819–1884), Fedor Gross (1822–1897), Karl Dumberg (1862–1931) and Vladislav Shkorpil (1853–1918). Funerary catacombs, important Classical, Jewish and Christian antiquities were here discovered. Since 1888, according to an order of Emperor Alexander III, IAC was entrusted with the direction of researches in the area of the Tauric Chersonesos and its surroundings. Karol Kościuszko-Waluszyński (1847–1907) was appointed the head of the excavations in Chersonesos. During the later years, the excavations were directed by Robert Loeper (1865–1918) and Leonid Moiseev (1882–1946). Under the direction of the Archaeological Commission, living blocks, buildings and necropolis dated to the Classical, Hellenistic, Roman and Byzantine periods had been discovered and investigated, as well as several dozens of Christian churches and basilicas. In 1902, the systematic excavations of Olbia began under the direction of Boris Farmakovsky, and in 1904 – the archaeological researches of Berezan Island began under the direction of Ernst von Stern. An expansive project came to be that of excavations in 1908–1914 of one of the first medieval stone church of Eastern Europe — the Church of the Tithe in Kyiv conducted under the direction of Dmitry Mileev. During the period of 1890–1914, the Commission was financing altogether up to twenty expeditions annually throughout more than fifteen provinces and regions of Russian Empire. It must be noted however that the level of understanding of archaeological evidence gained remained behind its accumulation. In the field of the archaeology of the Stone Age, the studies of the Commission revealed several important Neolithic sites of Eastern Europe. In 1905, Alexander Spitsyn discovered a Paleolithic site at Borshevo, Voronezh region. The same researcher also wrote in 1915 a synthetic and generalizing work on the Russian Paleolithic where he had summarized the results of archaeology of the Early Stone Age in Eastern Europe and comprehensively characterized the sites of Caucasus and Siberia. Nevertheless, it must be noted here that the major researches on the Stone Age were carried out the sphere of activities of the Commission.During investigations of archaeological sites of Siberia separated by thousands kilometers from the scientific centers of European Russia, the Commission maintained close relations with local archaeologists and ethnologists directing their efforts and licensing their excavations. At the funds and on the instructions of the Commission, the archaeological sites of Siberia were studied since the 1860s by Vasily Radlov (1837–1918), Dmitry Klements (1848–1914), Alexander Adrianov (1854–1920) and other scholars.Members of the Commission participated personally in investigations of antiquities of the Caucasus and Ciscaucasia. In 1887, Dmitriy Bakradze (1826–1890) proposed a program of archaeological exploration of the area of Sukhumi, and in 1889 IAC carried out description and photographing of objects of Georgian Christian art from sacristies of churches and monasteries in Georgia. Since 1892, Nikolay Marr conducted longstanding investigations of the ancient Armenian capital Ani, medieval towns, fortresses and churches (Dvin, Akhtamar). Simultaneously, the explorations of sites of the Bronze and Middle Ages (dolmens, the Maikop kurgan and the Koban culture) were carried out through the efforts of Nikolay Veselovsky and Emil Roesler.The initiative of studies of architectural and archaeological monuments in Central Asia also mainly belongs to IAC. In 1900s–1915, IAC just kept under control the works in this region, gathered and distributed local collections and stray finds through museums. Photographing of architectural, ethnographic and historical monuments was conducted. The first archaeological excavations are connected with the names of Nikolay Pantusov who investigated in 1860s–1890s Christian Nestorian cemeteries near the Syr-Darya River, and Nikolay Veselovsky who continued archaeological and architectural researches since 1884 until the beginning of the 20th century. In 1890 and 1896, Valentin Zhukovsky observed several archaeological sites. In the 1880s, Alexey Bobrinskoy and Vladimir Antonovich developed a program of interdisciplinary research in the field Slavic and medieval archaeology on the territory of Ukraine. Excavations of kurgans were started in the Dnieper River region, Bielorus' and Novgorod region. At Gnezdovo near Smolensk, the Commission organized in 1890s-1900s excavations of kurgans and the settlement which initiated researches in the Viking Age in Eastern Europe. The systematization of mediaeval Slavic archaeology was proposed by Alexander Spitsyn. Of note is the IAC's contribution to studies of mediaeval archaeological sites of Eastern Europe. These included the Malaya Pereshchepina hoard found in 1912 — the supposed funerary complex of Khan Kubrat, excavations of the settlement of Mayatskoe conducted by Nikolay Makarenko (1877–1938) in 1908–1909, sites of Ugro-Finnish and Baltic tribes — Lyadinsky and Lyutsinsky necropolis investigated in 1889–1891 by Evdokim Romanov (1855–1922), Vladimir Sizov (1840–1904), Vladimir Yastrebov (1855–1899) et al. The archaeology of the region of Perm of the 8th-9th centuries and sites of the Vyatka region also were included in the sphere of interests of IAC, inter alia due to the fact that a very rich collection of local archaeological materials belonged to Sergey Stroganov. Alexander Spitsyn proposed the first archaeological periodization of the Perm and Kama regions local history and distinguished a number of local archaeological cultures. By 1917, the Commission was a serious academic institution both in the branch of architectural and archaeological researches. It became the organizing centre of Russian archaeology actively collaborating with public structures and planning new directions of researches. It is exactly inside the academic community rather than at the communistic authority after the October 1917 that the idea sprang up to transform the Commission into the "Academy of Archaeological Sciences" in order to focus efforts of its members exclusively onto the scientific sphere. In October of 1918, Anatoly Lunacharsky (1875–1933) approves the new regulations of the Russian State Archaeological Commission. Nikolay Marr became its chairman whereas Alexey Bobrinskoy had to emigrate. On April 19, 1919, the decree on the foundation of the Russian Academy for the History of Material Culture was signed by the chairman of the Bolsheviks government Vladimir Ulyanov. In the early August, elections to the new Academy took place. The Academy was housed in the Marble Palace in Petrograd. We should regard August 7, 1919, as the first day of the Academy for the History of Material Culture and the last day of the history of the Archaeological Commission.On the basis of the Imperial Archaeological Commission and Academy for the History of Material Culture the modern archaeological institutions of Russia have emerged. The practices established by the Commission were put into the foundation of the present-day regulation of archaeological researches and the system of protection of archaeological sites. The experience of the Commission undoubtedly indicates that the protection of the cultural heritage may be effective only in the case where it is carried out within an academic system. The protection and restoration of historical monuments must be subdued to scientific goals and architectural researches. The role of IAC manifested in the establishing national archaeological and site protection systems of the European and Asiatic countries which once constituted the Russian Empire. The editorial activities of IAC have been reflected in 65 titles of periodicals and nonperiodicals: Reports of IAC, Proceedings of IAC, and Materials on the Archaeology of Russia etc. Nikodim Kondakov's publication "Russian Hoards" (1896) and Yakov Smirnov's "Oriental Silver" (1909) are special contributions to the Art history. The materials of IAC kept in the Manuscript and Photographic departments of Scientific archives of the Institute for the History of Material Culture, Russian Academy of Sciences, Saint-Petersburg (9,030 files and over 100,000 photographic imprints and negatives) conceal unique possibilities for future scientific discoveries and constitute an invaluable contribution of the Commission to studies and preservation of archaeological and cultural heritage of the World.

For the first time in the Ukrainian legal history, the article examines the issues of the ancient Persian understanding of legal personality, reflected in Avestan religious codification. Based on the classical scientific works of orientalists, as well as on modern studies of Iranian scientists, the author comes to the conclusion that Avesta originally divided people into two varieties - Iranian farmers and Turanian herders. The formation of the imperial identity of the ancient Persians was closely associated with the differentiation of the surrounding peoples into "civilized" and "barbaric". The nomadic way of life was criticized by Iranian sacred texts and acquired the content of a legal metaphor used by Persian monarchs from different dynasties to insult and humiliate those border communities that refused to join the Persian-Median union. Moreover, this cultural differentiation took place around the 7th-6th centuries BC, when the first texts of Avesta were created. The religious and mythological epos of the "Iranians" was composed not so much for religious purposes as it was intended to substantiate an internally integral political doctrine of "higher" and "lower" peoples. Studying this theory, we must first consider the general picture of the cultural and civilizational development of the Persian state. A special place in this picture is occupied not only by the three hypostases of Ancient Iran (dynasties of Achaemenids, Parthians and Sassanids) but also by the spread of Hellenism after the conquests of Alexander the Great. In particular, the article mentions such important aspects for the political and legal doctrines of various Persian monarchies as "koine" (a mix of the Middle Eastern and Ancient Greek languages), the dualism of Hormuzd and Ahriman, the influence of the Pamir cults on the social worldview of ancient and medieval Iranians. It is important that Avestan principle of dualism (the eternal struggle between the forces of good and the forces of evil) automatically assumed the dualistic structure of the entire material world. In such a worldview system, the Persian legal personality could not be limited to any constraints regarding the "barbarians". Consequently, the ideal Avestan concept was based on the recognition as legal personality of only one state - Persia. The author assumes that the text of the article should imply familiarity of readers with the chronology and factography of Persian history. However, despite the initial idea, it must be emphasized that the article can also be used as a propaedeutic presentation for studying the philosophical basis of the ancient Persian history of political and legal doctrines. ; В статье впервые в украинской историко-правовой науке исследуются вопросы древнеперсидского понимания правосубъектности, отраженные в авестийской религиозной кодификации. Базируясь на классических научных трудах востоковедов, а также на современных исследованиях иранских ученых, автор приходит к выводу об изначальном разделении «Авестой» людей на два сорта - земледельцев-иранцев и скотоводов-туранцев. Формирование имперской идентичности древних персов было тесно сопряжено с дифференциацией окружающих народов на «цивилизованные» и «варварские». Кочевой образ жизни критиковался иранскими священными текстами и приобрел содержание юридической метафоры, употреблявшейся персидскими монархами из разных династий для оскорбления и унижения тех пограничных сообществ, которые отказывались войти в состав персо-мидийско-го союза. При этом указанная культурная дифференциация состоялась около УІІ-УІ вв. до н. э., когда были созданы первые тексты «Авесты». Религиозно-мифологический эпос «иранцев» составлялся не столько с религиозными целями, сколько предназначался для обоснования внутренне целостного политического учения о «высших» и «низших» народах. Изучая данную теорию, мы должны сначала рассмотреть общую картину культурно-циви-лизационного развития Персидского государства. Особое место в этой картине занимают не только три ипостаси Древнего Ирана (династии Ахеменидов, Парфян и Сасанидов), но и распространение эллинизма после завоеваний Александра Македонского. В частности, в статье упомянуты такие важные аспекты для политико-правовых доктрин различных персидских монархий, как «койне» (микс ближневосточных и древнегреческого языков), дуализм Ормизда и Аримана, влияние памирских культов на социальное мировоззрение античных и средневековых иранцев. Важно, что авестийский принцип дуализма (извечная борьба сил добра и сил зла) автоматически предполагал дуалистическое устройство всего материального мира. В такой мировоззренческой системе, персидская правосубъектность не могла ограничиваться любыми стеснениями относительно «варваров». Следовательно, идеальная авестийская концепция строилась на признании правосубъектным исключительно одного государства -Персии. Автором предполагается, что текст этой статьи должен подразумевать знакомство читателей с хронологией и фактографией персидской истории. Однако, несмотря на первоначальную задумку, необходимо подчеркнуть, что статья может также использоваться в качестве пропедевтического изложения для изучения философского базиса древнеперсидской истории политических и правовых учений. ; У статті вперше в українській історико-правовій науці досліджуються окремі аспекти давньоперсидського сприйняття правосуб'єктності, відображені в авестійській релігійній кодифікації. Базуючись на класичних наукових працях сходознавців, а також на сучасних дослідженнях іранських учених, автор доходить висновку про поділ «Авестою» всього людства на дві «раси» - хліборобів-іранців («колективний Іран») і скотарів-туранців («колективний Туран»). Формування імперської ідентичності давніх персів було тісно пов'язане із психологічною диференціацією навколишніх народів на «цивілізовані» і «варварські». Кочівницький спосіб життя критикувався іранськими священними текстами й набув змісту юридичної метафори, яка вживалась персидськими монархами різних династій для образи і приниження тих «межових» спільнот, які відмовлялись увійти до складу пер-со-мідійського етнокультурного союзу. Водночас зазначена культурна диференціація відбулась близько УІІ-УІ ст. до н. е., коли були створені перші тексти «Авести». Релігійно-міфологічний епос «іранців» записувався не так із релігійною метою, як призначався для обґрунтування внутрішньо цілісного політичного вчення про «вищі» та «нижчі» народи. Вивчаючи цю теорію, ми повинні спочатку розглянути загальну картину культурно-цивілі-заційного розвитку Персидської держави. Особливе місце в цій картині займають як три іпостасі Стародавнього Ірану (династії Ахеменідів, Парфян і Сасанідів), так і поширення еллінізму після завоювань Олександра Македонського. Зокрема, у статті розглядаються такі важливі аспекти політико-правових доктрин різних перськихмонархій, як «койне» (мікс близькосхідних і давньогрецької мов), дуалізм Ормізда й Арімана, вплив памірських (таджицьких) культів на соціальний світогляд античних і середньовічних іранців. Важливо, що авестійський принцип дуалізму (одвічна боротьба сил добра проти сил зла) автоматично припускав дуалістичний лад усього матеріального («видимого») світу. В такій світоглядній системі персидська правосуб'єктність не могла обмежуватись будь-якими етичними умовностями щодо «варварів». З огляду на це ідеальна авестійська концепція буду-валасьна визнанні правосуб'єктності виключно однієї держави - Персії. Передусім автором передбачалось, що текст статті мав би бути орієнтований на читачів, добре знайомих із хронологією та фактографією персидської історії. Однак, незважаючи на початкову ідею, необхідно підкреслити, що стаття може також використовуватись як пропедевтична підготовка для подальшого глибокого вивчення філософського базису давньоперсидської історії політичних і правових учень.

International audience ; The article analyses aspects of management of the sphere of mental work. The author claims that modern personnel technologies, designed for stratification of the collective, are not applicable to employees of mental labor. The solution to the problem can be the application of a paternalistic model of governance, which is based on the cultivation of the idea of equality and the non-intervention of superiors in the field of issues directly related to the profession (procedural independence). ; В статье анализируются аспекты руководства сферой умственного труда. Автор утверждает, что современные кадровые технологии, рассчитанные на стратификацию коллектива, малоприменимы к интеллигентам. Решением проблемы может стать патерналистская модель управления, в основе которой – культивирование идеи равенства и невмешательство начальства в область вопросов, относящихся непосредственно к профессии (процессуальная независимость).

The relevance of the research topic is determined by the incredible interweaving of different theories and motives in our heads. Take postmodernity, it is able to attract both as a fashion (in our country, in any case, it is still in fashion) and as a convenient and almost officially acceptable position for criticizing all kinds of conservatism. By referring to postmodernity, you can allow yourself to talk about everything with irony. However, postmodernity deprives us of some very valuable concepts, first of all, truth. Everything, in the end, turns out to be equally good or equally bad. There is nothing to criticize and there is no need. Then it becomes relevant to neglect fashion. Return to the Enlightenment. However, the Enlightenment is controversial and possibly carries with it postmodernity. The purpose of this article is to study the criticism of the Enlightenment given by Feuerbach, or rather, one of its aspects – the subject, the personality. This subject (personality) is also stumbling block of postmodernity. Gilles Deleuze cannot even say «I». The method of this article is dialectics, love for paradoxes, through which it is possible to establish the border to which «I» is very good, and after which it is not very good. Results. 1. Enlightenment is heterogeneous; if there are no special reservations, then by the subject in the Enlightenment I mean it's cold and closed English version, a kind of monad, that (version) will give rise to the philosophy of science. This subject, cut off from nature, is already devoid of truth. 2. The subject of cognition, no matter what anyone thought, does not exist regardless of politics; bourgeois individualism expresses itself in the subject-as-monad, -as-atom. 3. Feuerbach's criticism lies in the fact that he complements «I» «You», «I» by the very fact of its existence refers to «You», Nature, Society. 4. The concept of «I», originating, according to Hegel, Feuerbach, Marx, already in the period of late antiquity, was already then a form of deviation from reality; the evaporating concept of «I» in Deleuze's philosophy, in fact, serves the same. For Feuerbach, the «I» referring to You serves as a condition for cognition, and for Marx it serves as a condition for action. ; Актуальность темы исследования определена невероятным переплетением в наших головах разных теорий и мотивов. Возьмём, «постмодерн», он способен привлечь как мода (у нас, во всяком случае, он ещё в моде) и как удобная и едва ли не официально допустимая позиция для критики всякого рода консерватизмов. Через отсылку к «постмодерну» можно позволить себе обо всём рассуждать с иронией. Однако «постмодерн» лишает нас неких весьма ценных понятий, прежде всего, истины. Всё, в конечном счёте, оказывается одинаково хорошим или одинаково плохим. Критиковать нечего и незачем. Тогда становится актуальным пренебречь модой. Вернуться к Просвещению. Однако Просвещение небесспорно и, возможно, несёт в себе всё тот же «постмодерн». Цель настоящей статьи в изучении критики Просвещения, данной Фейербахом, вернее, одного из её аспектов – субъекта, личности. Этот субъект (личность) и камень преткновения «постмодерна». Жиль Делёз даже не может больше говорить «Я». Методом данной статьи является диалектика (как любовь к парадоксам), через которые и можно установить ту границу, до которой Я – очень хорошо, а после которой – не очень. Результаты. 1. Просвещение неоднородно; если нет особых оговорок, то под субъектом в Просвещении я понимаю его холодный и завершённый английский вариант, довлеющую саму в себе монаду, из которого (варианта) и вырастет философия науки. Этот отгородившийся от природы субъект уже не ищет истины. 2. Субъект познания, кто бы что ни думал, не существует безотносительно к политике; буржуазный индивидуализм выражает себя в субъекте-как-монаде, -как-атоме. 3. Критика у Фейербаха заключается в том, что он дополняет Я Ты: Я самим фактом своего существования отсылает к Ты, Природе, Обществу. 4. Я (как атом), возводимое Гегелем, Фейербахом, Марксом к поздней античности, явилось формой уклонения от действительности и действия в ней; растекающееся Я у Делёза по-своему служит тому же. Но Я, отсылающее к Ты, у Фейербаха делает возможным познание, у Маркса – действие. ; Актуальність теми дослідження зумовлена неймовірною плутаниною різних теорій і мотивів в наших головах. Ось постмодерн; він приваблює нас до собі і як мода (в нас він досі в моді), і як зручна, тому що майже офіційно ухвалена, позиція для критики різного роду консерватизму. Посилання на постмодерн дають змогу про багато що говорити іронічно. Однак саме через постмодерн ми втрачаємо деякі найважливіші поняття, перед усім, поняття істини. Усе, в решті решт, перетворюється на однаково добре чи однаково погано. Що критикувати і заради чого? Тоді варто знехтувати моду. Повернутися до Просвітництва. Але Просвітництво неоднорідне, і, можливо, несе в собі постмодерн. Метою цієї статті є дослідження критики Просвітництва, яку дає Людвіг Фейєрбах, точніше, одного з її аспектів – суб'єкта, особистості. Цей суб'єкт – і камінь спотикання постмодерну. Жиль Делез навіть не може говорити «Я». Методом цієї статті являється діалектика, любов до парадоксів, через формулювання яких і можна встановити ту межу, до якої Я – це дуже добре, а за якої – вже не дуже. Результати. 1. Просвітництво неоднорідне; і якщо не буде додаткових зауважень, під суб'єктом в Просвітництві я буду розуміти його англійську версію, холодну, завершену, суб'єкта як монаду, від чого і бере початок філософія науки. Цей відчужений від природи суб'єкт вже не шукає істину. 2. Гносеологічний суб'єкт, так чи інакші, не існує безвідносно до політики: саме буржуазний індивідуалізм зумовлює уявлення про суб'єкта як монаду, атом. 3. Здобуток критики Фейєрбаха полягає у тому, що він доповнює Я Ти: в нього Я саме фактом свого існування свідчить про Ти, Природу, Людство. 4. Я (як атом), яке, за Гегелем, Фейєрбахом, Марксом виникає вже в період пізній античності, свідчить і про виникнення в людей потреби ухилитися від ворожої дійсності, про ту ж саму потребу свідчить, як не дивно, і зникаюче Я у філософії Делеза. Й навпаки: Я, що доповнюється Ти, дозволяє Фейєрбаху стверджувати принципову можливість пізнання, а Марксу займати оптимістичну позицію щодо можливості дії, перетворення дійсності.

Introduction. This article is a fragment of a study on migration discourse. The migration discourse uses a persuasive strategy implemented by means of evaluation information strategy. Evaluation information strategy is carried out mainly through persuasive tactics, which are introduced into the text thanks to the cognitive metaphor. Metaphor allows to compare economic and political concepts with simple and visible images. The construction of conceptual integration schemes makes it possible to track the process of forming a particular image and, consequently, implementing a persuasive strategy in a media text. In modern research, the mechanism of intertextuality can be analyzed in terms of conceptual integration, since intertextual references make a connection with background knowledge.Methodology and sources. The material for the study was articles in English published in American periodicals: https://www.nytimes.com, https://www.washingtonpost.com, as well as on the website https://edition.cnn.com. At the first stage of the study, articles were considered at the text level with the identification of lexical, syntactic and stylistic aspects of the functioning of the discourse. At the second stage (discourse as a discursive practice), examples of intertextuality were investigated, including the depth layer of intertext – cognitive one. The essence of the third stage of work with media texts was the search for interconnection and mutual influence of discourse and social practice. At this stage of the study, the focus of attention was shifted from the media text itself to the socio-political situation in the context of which this text was generated. At each level, an attempt was made to determine which of the means contribute to the realization of the persuasive strategy in the media text and how it is carried out.Results and discussion. The phenomenon of migration is examined in media texts as objectively as possible, both the pros and cons of the migration process are given. The evaluation strategy and related tactics are mainly aimed at describing the actions of politicians. Discrediting tactics directed against Trump are adjacent to Biden's positive representation tactics and, thus, we-they polarization (we-Biden, they-Trump) through linguistic means, as well as cognitive metaphor is performed. In the articles reviewed, lexemes from the migration and militaristic discourse are often found, and vocabulary describing the events of the coronavirus pandemic period and the accompanying economic crisis are widespread. From the viewpoint of intertextual references, a high percentage of numerals and proper names, which give the impression of the authority of the material, might be of particular interest. The cognitive layer of intertext is widely represented by a conceptual metaphor. Some metaphors discussed in the article participate in the representation of migration and the migration crisis, other metaphors contribute to understanding political and economical processes and phenomena directly or indirectly related to migration. Metaphor-disease, metaphor-natural phenomenon and commoditymaterial metaphor were the most common in the studied body of texts.Conclusion. The migration discourse studied is explicitly related to politics, to issues of power and influence. The persuasive strategy contributes to the construction of images of politicians: Trump is introduced through the mistakes that he made as president of the United States, as well as his inadequate and sometimes cruel actions against migrants, Biden is represented through social problems that he needs to solve performing the role of the president elect. Obviously, the migration issue is a key factor, a test task, which Biden will have to work on immediately after coming to power. ; Введение. Настоящая статья представляет собой фрагмент исследования, посвященного изучению миграционного дискурса. В миграционном дискурсе применяется персуазивная стратегия, реализуемая посредством частной стратегии оценочного информирования, которое осуществляется главным образом при помощи персуазивной тактики этикетирования, внедряемой в текст в том числе благодаря когнитивной метафоре. Метафора позволяет сопоставлять экономические и политические понятия с простыми и наглядными для аудитории образами. Построение схем концептуальной интеграции дает возможность отследить процесс формирования того или иного образа и, соответственно, имплементации персуазивной стратегии в медиатексте. В современных исследованиях одним из вариантов концептуальной интеграции считается механизм интертекстуальности, поскольку благодаря интертекстуальным отсылкам устанавливается связь с фоновыми знаниями.Методология и источники. Материалом для исследования послужили статьи на английском языке, опубликованные в американских периодических и зданиях: https://www.nytimes.com, https://www.washingtonpost.com, https://edition.cnn.com. На первом этапе исследования статьи рассматривались на уровне текста с выявлением лексических, синтаксических и стилистических аспектов функционирования дискурса. На втором этапе (дискурс как дискурсивная практика) были исследованы отдельные примеры интертекстуальности, включая глубинный слой интертекста – когнитивный. Сущность третьего этапа работы с медитекстами заключалась в поиске взаи -мосвязи и взаимовлияния по линии дискурс–социальная практика. На данной стадии исследования фокус внимания был смещен с собственно медиатекста на общественно -политическую ситуацию, в контексте которой данный текст был порожден. На каждом из уровней была предпринята попытка определить, какие из перечисленных средств способствуют актуализации персуазивной стратегии в медиатексте.Результаты и обсуждение. Явление миграции рассматривается в медиатекстах максимально объективно, приводятся как плюсы, так и минусы миграционного процесса. Стратегия оценочного информирования и соответствующие тактики нацелены главным образом на описание действий политических деятелей. Тактика дискредитации, направленная против Д. Трампа, соседствует с тактикой положительной репрезентации Д. Байдена и, таким образом, происходит поляризация по линии «мы – они» (мы –Байден, они – Трамп) посредством лингвистических средств, а также когнитивной метафоры. В рассмотренных статьях часто встречаются лексемы из собственно миграционного дискурса, милитаристского дискурса, а также широко распространена лексика, описывающая события периода пандемии коронавируса и сопутствующих экономических потрясений. С точки зрения интертекстуальных отсылок любопытным представляется высокий процент числительных и имен собственных, создающих впечатление авторитетности излагаемого материала. Когнитивный слой интертекста широко представлен концептуальной метафорой. Отдельные метафоры, рассмотренные в статье, участвуют в репрезентации миграции и миграционного кризиса, другие способствуют осмыслению прямо или косвенно связанных с миграцией процессов и явлений политического и экономического порядка. Наиболее распространенными в изученном корпусе текстов оказались метафора-заболевание, метафора – природное явление и товарно-вещевая метафора.Заключение. Исследованный миграционный дискурс эксплицитно связан с политикой, вопросами власти и влияния. Персуазивная стратегия способствует конструированию образов политиков: Трампа – через те ошибки, которые он совершил на посту президента США, его неадекватные и подчас жестокие действия в отношении мигрантов, Байдена – через социальные проблемы, которые новому президенту необходимо решить. Очевидно, что миграционный вопрос является при этом ключевым, тестовым заданием, к работе над которым Байдену пришлось приступить сразу после прихода к власти.

Introduction. A wide range of valuable and active aspects related to citizenship remain not relevant, which leads to the atomisation of society, weakening of the institutional foundations of the state. Today, the development of the civic education system is an important social issue. Therefore, turning to the experience of other countries, including in terms of building their priorities in this area, contributes to the solution of both theoretical and practical problems in national education. It is customary to associate the civic component in the Russian educational system with the implementation of state educational standards aimed at obtaining formal knowledge about society and the state by schoolchildren, as well as with the systematic educational work carried out in educational institutions, focusing on the development of patriotism. As a result, the structure of youth civic orientations is dominated by intentions to consciously distance oneself from politics, the state, a narrowly formalised understanding of citizenship as a set of rights and obligations fixed by law, and patriotism mainly in its protective-military form.The aim of the present research was to comparatively study the opinions of teachers in 22 countries (including Russia) on the priorities of civic education in schools.Methodology and research methods. A secondary analysis of the data of the International Civic and Citizenship Education Study, implemented under the auspices of the International Association for the Evaluation of Educational Achievements (IEA), serves as a research method. The empirical base of the study is a questionnaire survey of teachers from 22 countries (including Russia). The total sample size was 36674 respondents - 8849 teachers (24% of the sample size), implementing programmes of social sciences, 27825 teachers (76% of the sample size) not directly involved in civic education.Results and scientific novelty. As a result of the comparative study undertaken, the specificity of the opinion of teachers in Russia and other countries regarding the importance of certain areas of civic education in schools was revealed. The answers to a special question were analysed, suggesting the choice of the most priority options from the proposed ones. At the first stage, a ranking procedure was implemented, which allowed to identify the structure of priorities in each country. In most of them, the formation among students of independent, critical thinking occupies the first position in the ranking. This goal is especially significant in the Scandinavian countries, as well as in Finland. In Russia, the level of support for this priority is one of the lowest (36%) - less than only in South Korea (24%). At the second stage, the target settings of teachers involved in civic education are classified. Using cluster analysis, the types of orientations are determined, that is, a combination of various combinations of answers, and their prevalence among civilian educators. Seven types of orientations have been identified and described: critical, socialisation, social studies, participatory, environmental, conflictological, particularistic. The features of their representation in different countries are described.Practical significance. The results and conclusions presented in the article, the proposed typology can be used in the process of further development of the issues of civic education, training and education of citizenship, including in other empirical studies. The quantitative data provided can be used as an information base for the development of civic education programmes at various levels, as well as the design of curricula and content of disciplines of civic studies. ; Введение. Широкий спектр ценностных и деятельных аспектов, связанных с гражданством, остаются неактуализированными, что ведёт к атомизации общества, ослаблению институциональных основ государства. Развитие системы гражданского образования является сегодня важной социальной задачей. Поэтому обращение к опыту разных стран, в том числе в части выстраивания ими приоритетов в этой области, способствует решению как теоретических, так и практических задач отечественного образования. В российской системе образования гражданскую составляющую принято связывать с реализацией государственных образовательных стандартов, направленных на получение школьниками формальных знаний об обществе и государстве, а также c проводимой в учебных заведениях систематической воспитательной работой по формированию патриотизма. В результате в структуре гражданских ориентаций молодежи превалируют установки на сознательное дистанцирование от политики, государства, узко-формализованное понимание гражданства как совокупности закрепленных законодательно прав и обязанностей, а патриотизма преимущественно в его защитно-военной ипостаси.Цель изложенного в статье исследования состояла в сравнительном изучении мнения учителей 22 стран (включая Россию) о функциях гражданского образования в школе.Методология, методы и методики. В качестве метода исследования выступает вторичный анализ данных Международного сравнительного исследования гражданственности и гражданского образования, реализованного под эгидой Международной ассоциации по оценке образовательных достижений. Эмпирической базой исследования являются данные анкетного опроса учителей из 22 стран (включая Россию). Общий объем анализируемой выборки составил 36 674 респондента - 8 849 учителей, реализующих программы дисциплин обществоведческого цикла (24 % от объема выборки), 27 825 учителей не участвующих непосредственно в гражданском образовании (76 % от объема выборки).Результаты и научная новизна. В результате предпринятого сравнительного исследования выявлена специфика мнения учителей России и других стран относительно значимости тех или иных направлений гражданского образования в школах. Были проанализированы ответы на специальный вопрос, предполагающий выбор из предложенных вариантов наиболее приоритетных. На первом этапе реализована процедура ранжирования, которая позволила выявить структуру приоритетов в каждой стране. В большинстве из них формирование среди учеников независимого, критического мышления занимает первую позицию в рейтинге. Особо значима эта цель в скандинавских странах, а также в Финляндии. В России уровень поддержки данного приоритета один из самых низких (36 %) - меньше только в Южной Корее (24 %). На втором этапе проведена классификация целевых установок учителей, задействованных в гражданском образовании. С помощью кластерного анализа определены типы ориентаций, то есть сочетание различных комбинаций ответов, и их распространенность среди гражданских педагогов. Выделены и описаны семь типов ориентаций: критический, социализационный, обществоведческий, партиципаторный, энвайронменталистский, конфликтологический, партикуляристский. Описаны особенности их репрезентации в разных странах.Практическая значимость. Результаты и выводы, изложенные в статье, предложенная типология могут использоваться в процессе дальнейшей разработки проблематики гражданского образования, обучения и воспитания гражданственности, в том числе в других эмпирических исследованиях. Представленные количественные данные могут быть востребованы в качестве информационной базы при разработке программ развития гражданского образования разного уровня, проектировании учебных планов и содержания дисциплин граждановедческого профиля.

The first national document containing the rules for avalanche danger assessing: «Guidelines for calculating avalanche loads in the design of structures. VSN 02-73», appeared in Russia in 1973. Despite many shortcomings, it was used until recently. In 2018, new rules for avalanche danger assessing: «SP 428.1325800.2018. Set of rules. Engineering surveys for construction in avalanche-prone areas. General requirements» were worked out. Some of the shortcomings of the previous document were eliminated in it. Used terms and definitions are given. For the first time in a regulatory document, a method for identifying of avalanche starting zones is presented. The conditions under which an avalanche danger assessment is required are formulated more correctly. The method for calculating the speeds and runouts of flowing avalanches, which was in the previous document, has been excluded. The rules allow, in case of insufficient data for analysis, to calculate the maximum possible avalanche path boundaries, but not the boundaries of the specified probability. New sections have appeared on the application of aerospace, phytocenotic, dendrochronological methods, as well as methods for studying buried soils to assess avalanche danger. At the same time, there are contradictions and shortcomings in the new rules. Clearer and mono-semantic terms and definitions are needed. Method for estimating the speed of powder avalanches is insufficiently substantiated and give greatly overestimated values. There is no sufficient rationale for determining the boundary of the air wave (powder avalanche) impact. The methods for assessing snow accumulation in an avalanche starting zone do not take into account the spatial variability of the snow depth and can lead to large errors in the assessment of avalanche danger. The use of statistical modeling to assess the probabilities of avalanches and their characteristics, in the proposed form, is not correct and can lead to an underestimation of the avalanche hazard. One of the reasons for the imperfection of the new document is the lack of requirements for the accuracy of the estimates performed with its help. It is proposed to discuss the document content and its possible changes more broadly and substantively by the time the set of rules update. ; Первый общегосударственный документ, содержащий правила оценки лавинной опасности: «Указания по расчёту снеголавинных нагрузок при проектировании сооружений. ВСН 02-73» в России появился в 1973 году. Несмотря на многие недостатки, он использовался до последнего времени. В 2018 году были созданы новые правила оценки лавинной опасности «СП 428.1325800.2018. Свод правил. Инженерные изыскания для строительства в лавиноопасных районах. Общие требования». Часть недостатков предыдущего документа в нём устранены. Приведены используемые термины и определения. Впервые в нормативном документе представлен метод выделения лавинных очагов. Корректнее сформулированы условия, при которых требуется оценка лавинной опасности. Исключён бывший в предыдущем документе метод расчёта скоростей и дальностей выброса текучих лавин. Допускается, в случае недостаточности данных для анализа, рассчитывать максимально возможные границы лавиносбора, а не границы заданной обеспеченности. Появились новые разделы, касающиеся применения аэрокосмических, фитоценотических, дендрохронологических методов, а также методов исследования погребенных почв для оценки лавинной опасности. Вместе с тем, в новых правилах имеются противоречия и недостатки. Необходимы более чёткие и однозначные формулировки используемых понятий. Методы оценки скорости пылевых лавин недостаточно обоснованы и дают сильно завышенные значения. Нет достаточных обоснований для определения границы воздействия воздушной волны. Методы оценки снегонакопления в лавинном очаге не учитывают пространственной изменчивости высоты снега и могут привести к большим ошибкам в оценке лавинной опасности. Применение статистического моделирования для оценки вероятностей лавин и их характеристик в предложенном виде не является обоснованным и может привести к недооценке лавинной опасности. Одной из причин несовершенства нового документа является отсутствие в нём требований к точности выполняемых с его помощью оценок. Предлагается к моменту актуализации свода правил более широко и предметно обсудить его содержание и возможные изменения в нём. Литература: Благовещенский В.П. Определение лавинных нагрузок. Алма-Ата.: Изд-во «Гылым», 1991. 115с. Москалёв Ю.Д. Динамика снежных лавин и снеголавинные расчёты. Л.: Гидрометеоиздат, 1977. 232 с. Рунич А.В. Обоснование метода расчёта движения лавин для инженерных целей // Снег и снежные лавины. Труды Высокогорного геофизического института. 1972. Вып. 18. С. 26–60. Селиверстов Ю.Г. Снежные лавины на равнине // Доклады и выступления VIII научно-практической конференции «Проблемы прогнозирования чрезвычайных ситуаций» (г.Санкт-Петербург, 8–10 октября 2008 г.). СПб: МЧС, 2009. С. 149–156. Черноус П.А. Снеголавинные расчёты в нормативной базе инженерных изысканий для строительства в лавиноопасных районах // Сборник докладов международной научной конференции памяти выдающегося русского ученого Ю.Б.Виноградова «Четвёртые Виноградовские чтения. Гидрология от познания к мировоззрению» (г. Санкт-Петербург, 23–31 октября 2020 г.). СПб: Изд-во ВВМ, 2020. С. 366–371. Черноус П.А. Мониторинг высоты снежного покрова при изысканиях для оценки лавинной опасности // Материалы Общероссийской научно-практической конференции «Изучение опасных природных процессов и геотехнический мониторинг при инженерных изысканиях» (г. Москва, 18 марта 2021 г.). М.:ООО «Геомаркетинг», 2021. С. 124–130. Barbolini M., Issler D., Jóhannesson T., Hákonardóttir K., Lied K., Gauer P., Naaim M., Faug T., Natale L., Cappabianca F., Pagliardi M., Rammer L., Sovilla B., Platzer K., Surinach E., Furdada G., Sabot F., Vilajosana I. Avalanche Test Sites and Research Equipment in Europe ‒ An Updated Overview. Davos, 2006. 172 p. De Quervain M. Lawinenbildung // Lawinenschutz in der Schweiz, Bd. 9 der Reihe Bündnerwald, Beiheft, 1972. Pp. 15–32. Eglit M., Yakubenko A., Zayko Y. A Review of Russian Snow Avalanche Models—From Analytical Solutions to Novel 3D Models // Geosciences. 2020. Vol. 10. Iss. 2. 77. DOI:10.3390/geosciences10020077. Issler D., Lied K., Rammer L., Revol R., Sabot F., Cornet E.S., Bellavista G.F., Sovilla B. European avalanche test sites. Overview and analysis in view of coordinated experiments. Mitteilungen des Eidg. Institutes für Schnee- und Lawinenforschung. 1999. Vol. 59. 122 p. Persistent URL: https://www.dora.lib4ri.ch/wsl/islandora/object/wsl:17261. Harbitz C.B., Issler D., Keylock C. Conclusions from a recent survey of avalanche computational models // Proceedings of the anniversary conference «25 Years of Snow Avalanche Research» (Voss, 12–16 May, 1998). Oslo: Norwegian Geotechnical Institute, 1998. Pp. 128–139. McClung D., Schaerer P. The Avalanche Handbook. Seattle: The Mountaineers Books, 1993. 272 p. Oechslin M. Lawinengeschwindigkeiten und Lawinenluftdruck // Schweizerische Zeitschrift für Forstwesen. 1938. Vol. 89. Iss. 6. Pp. 153–160. DOI:10.5169/seals-768146.

Актуальность исследования. Все стадии производства и переработки полезных ископаемых включают объемный технологический комплекс, доминирующая роль в котором принадлежит электроэнергетическим системам, обеспечивающим работу всех основных узлов и агрегатов. Существенный класс высоковольтного оборудования таких систем представляют распределительные силовые трансформаторы и шунтирующие реакторы. Выход из строя трансформаторного оборудования вызывает внеплановую остановку технологического цикла, аварийную ситуацию и финансовые потери. Этого можно избежать, обеспечив надежную работу электрооборудования путем проведения качественной диагностики, позволяющей оценить остаточный ресурс работы трансформатора или реактора. Стандартные технологии, такие как измерения сопротивления постоянному току, коэффициента абсорбции и тангенса угла диэлектрических потерь, не позволяют обнаруживать дефект обмотки на ранней стадии развития, а потому не могут считаться эффективными. Практически во всех мировых энергосистемах перспективным и рекомендованным к применению считается комплекс FRA, представляющий собой техническую реализацию метода анализа частотных характеристик. Однако данная технология сталкивается с трудностями технического и организационного характера при внедрении в энергосистемах России. Приборная база и программное обеспечение не всегда соответствуют требованиям и нормам испытаний электрооборудования сетей РФ. Как результат имеет место высокий процент ошибочных заключений о результатах контроля состояния. Ситуацию осложняет тот факт, что патент на использование технологии FRA принадлежит институтам США, Канады и ряда Европейских стран. Учитывая недружелюбную политическую ситуацию, ряд санкций и ограничений на экспорт техники и технологий, дальнейшее использование технологии FRA может оказаться проблематичным. Современная собственная технология, отвечающая требованиям сегодняшнего дня, в этой сфере в РФ отсутствует. Поэтому разработка надежного диагностического комплекса, учитывающего технические, климатические и иные особенности электроэнергетических систем РФ и позволяющего эффективно проводить контроль состояния обмоток с учетом специфики отечественного трансформаторного оборудования, является актуальной задачей. Цель. Исследовать эффективность работы диагностического комплекса на основе зондирующих импульсов наносекундной длительности на реальном трансформаторном оборудовании. Провести сравнительный анализ результатов, контроля состояния обмоток трансформатора разработанного комплекса и комплекса FRA. Методы. На реальном трансформаторе ТМ-160/10-У1 на высоковольтной фазе созданы дефекты обмотки, такие как короткозамкнутые витки и механическое смещение. При помощи разработанного диагностического комплекса зондирующий импульс наносекундной длительности подавался на обмотку одной из фаз. На соседней обмотке регистрировался импульс-отклик. С помощью электронных осциллографов Tektronix типа TDS-1012 осуществлялась регистрация зондирующего импульса и импульса-отклика. Измерения проводились для тех же дефектных состояний обмотки с применением комплекса FRA. Результаты. На реальном трансформаторе экспериментально исследована эффективность разработанного диагностического комплекса для контроля состоянии обмоток трансформаторов на основе наносекундных зондирующих импульсов. Показано, что эффективность контроля состояния обмоток трансформатора при помощи разработанного комплекса оказывается не хуже, а в ряде случаев превосходит эффективность комплекса FRA. ; The importance of the research is driven by the fact that all stages of production and processing of geological resources include a large-scale technological complex, in which the dominant role is played by electric power systems that ensure the operation of all the main components and assemblies. A significant class of high-voltage equipment of such systems is distribution power transformers and shunt reactors. Failure of transformer equipment causes a rapid shutdown of the technological cycle, an emergency and financial losses. This can be avoided by ensuring the reliable operation of electrical equipment by conducting quality diagnostics to assess the residual life of a transformer or reactor. Standard technologies, such as measurements of direct current resistance, absorption coefficient and dielectric loss tangent do not allow detecting a winding defect at an early stage of development, and therefore cannot be considered effective. In almost all world energy systems, the FRA technological complex is considered to be promising and recommended for use, which is a technical implementation of the method of analyzing frequency characteristics. However, this technology encounters difficulties of a technical and organizational nature when implemented in Russian energy systems. The instrument base and software do not always meet the requirements and standards for testing electrical equipment of the grids of the Russian Federation. As a result, there are a high percentage of bad conclusions about the results of monitoring. The issue is complicated due to the fact that the patent for the use of FRA technology belongs to the institutes of the USA, Canada and several European countries. Taking into account the unfriendly political situation, a number of sanctions and restrictions on the export of machinery and technologies, further use of FRA technology may be problematic. Modern technology corresponding to the requirements does not exist in the Russian Federation. In this regard, the development of a reliable diagnostic complex that takes into account the technical, climatic and other features of the electric power systems of the Russian Federation and allows effective monitoring of the state of the windings taking into account the specifics of domestic transformer equipment is an urgent task. The main goal of the work is to research the effectiveness of the diagnostic complex based on probing pulses of nanosecond duration on real transformer equipment. To conduct a comparative analysis of the results, monitoring the status of the transformer windings of the developed complex and the FRA technological complex. Object of the research is real transformer TM-160/10, fails such as short-circuited turns and mechanical displacement of the windings were created. Methods: experimental measurements of probing pulses and response in both technologies - pulsed and FRA. Comparison of condition control efficiency for both methods. Using Tektronix electronic oscilloscopes of the TDS-1012 type, a probe and a response pulse were recorded. The measurements were carried out for the same defective states of the winding using the FRA complex. Results. On a real transformer, the efficiency of the developed diagnostic complex for monitoring the status of transformer windings based on nanosecond probe pulses was experimentally studied. It is shown that the efficiency of monitoring the status of transformer windings with the help of the developed complex is no worse, and in some cases exceeds the efficiency of the FRA complex.

Introduction. A wide range of valuable and active aspects related to citizenship remain not relevant, which leads to the atomisation of society, weakening of the institutional foundations of the state. Today, the development of the civic education system is an important social issue. Therefore, turning to the experience of other countries, including in terms of building their priorities in this area, contributes to the solution of both theoretical and practical problems in national education. It is customary to associate the civic component in the Russian educational system with the implementation of state educational standards aimed at obtaining formal knowledge about society and the state by schoolchildren, as well as with the systematic educational work carried out in educational institutions, focusing on the development of patriotism. As a result, the structure of youth civic orientations is dominated by intentions to consciously distance oneself from politics, the state, a narrowly formalised understanding of citizenship as a set of rights and obligations fixed by law, and patriotism mainly in its protective-military form.The aim of the present research was to comparatively study the opinions of teachers in 22 countries (including Russia) on the priorities of civic education in schools.Methodology and research methods. A secondary analysis of the data of the International Civic and Citizenship Education Study, implemented under the auspices of the International Association for the Evaluation of Educational Achievements (IEA), serves as a research method. The empirical base of the study is a questionnaire survey of teachers from 22 countries (including Russia). The total sample size was 36674 respondents - 8849 teachers (24% of the sample size), implementing programmes of social sciences, 27825 teachers (76% of the sample size) not directly involved in civic education.Results and scientific novelty. As a result of the comparative study undertaken, the specificity of the opinion of teachers in Russia and other countries regarding the importance of certain areas of civic education in schools was revealed. The answers to a special question were analysed, suggesting the choice of the most priority options from the proposed ones. At the first stage, a ranking procedure was implemented, which allowed to identify the structure of priorities in each country. In most of them, the formation among students of independent, critical thinking occupies the first position in the ranking. This goal is especially significant in the Scandinavian countries, as well as in Finland. In Russia, the level of support for this priority is one of the lowest (36%) - less than only in South Korea (24%). At the second stage, the target settings of teachers involved in civic education are classified. Using cluster analysis, the types of orientations are determined, that is, a combination of various combinations of answers, and their prevalence among civilian educators. Seven types of orientations have been identified and described: critical, socialisation, social studies, participatory, environmental, conflictological, particularistic. The features of their representation in different countries are described.Practical significance. The results and conclusions presented in the article, the proposed typology can be used in the process of further development of the issues of civic education, training and education of citizenship, including in other empirical studies. The quantitative data provided can be used as an information base for the development of civic education programmes at various levels, as well as the design of curricula and content of disciplines of civic studies. ; Введение. Широкий спектр ценностных и деятельных аспектов, связанных с гражданством, остаются неактуализированными, что ведёт к атомизации общества, ослаблению институциональных основ государства. Развитие системы гражданского образования является сегодня важной социальной задачей. Поэтому обращение к опыту разных стран, в том числе в части выстраивания ими приоритетов в этой области, способствует решению как теоретических, так и практических задач отечественного образования. В российской системе образования гражданскую составляющую принято связывать с реализацией государственных образовательных стандартов, направленных на получение школьниками формальных знаний об обществе и государстве, а также c проводимой в учебных заведениях систематической воспитательной работой по формированию патриотизма. В результате в структуре гражданских ориентаций молодежи превалируют установки на сознательное дистанцирование от политики, государства, узко-формализованное понимание гражданства как совокупности закрепленных законодательно прав и обязанностей, а патриотизма преимущественно в его защитно-военной ипостаси. Цель изложенного в статье исследования состояла в сравнительном изучении мнения учителей 22 стран (включая Россию) о функциях гражданского образования в школе.Методология, методы и методики. В качестве метода исследования выступает вторичный анализ данных Международного сравнительного исследования гражданственности и гражданского образования, реализованного под эгидой Международной ассоциации по оценке образовательных достижений. Эмпирической базой исследования являются данные анкетного опроса учителей из 22 стран (включая Россию). Общий объем анализируемой выборки составил 36 674 респондента - 8 849 учителей, реализующих программы дисциплин обществоведческого цикла (24 % от объема выборки), 27 825 учителей не участвующих непосредственно в гражданском образовании (76 % от объема выборки). Результаты и научная новизна. В результате предпринятого сравнительного исследования выявлена специфика мнения учителей России и других стран относительно значимости тех или иных направлений гражданского образования в школах. Были проанализированы ответы на специальный вопрос, предполагающий выбор из предложенных вариантов наиболее приоритетных. На первом этапе реализована процедура ранжирования, которая позволила выявить структуру приоритетов в каждой стране. В большинстве из них формирование среди учеников независимого, критического мышления занимает первую позицию в рейтинге. Особо значима эта цель в скандинавских странах, а также в Финляндии. В России уровень поддержки данного приоритета один из самых низких (36 %) - меньше только в Южной Корее (24 %). На втором этапе проведена классификация целевых установок учителей, задействованных в гражданском образовании. С помощью кластерного анализа определены типы ориентаций, то есть сочетание различных комбинаций ответов, и их распространенность среди гражданских педагогов. Выделены и описаны семь типов ориентаций: критический, социализационный, обществоведческий, партиципаторный, энвайронменталистский, конфликтологический, партикуляристский. Описаны особенности их репрезентации в разных странах. Практическая значимость. Результаты и выводы, изложенные в статье, предложенная типология могут использоваться в процессе дальнейшей разработки проблематики гражданского образования, обучения и воспитания гражданственности, в том числе в других эмпирических исследованиях. Представленные количественные данные могут быть востребованы в качестве информационной базы при разработке программ развития гражданского образования разного уровня, проектировании учебных планов и содержания дисциплин граждановедческого профиля. ; The reported study was funded by the Russian Foundation for Basic Research (RFBR), project No. 19-011-00632 "Civic-Political Orientations of the Post-Soviet Generation: Models and Types". ; Статья печатается при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 19-011-00632 «Гражданско-политические ориентации постсоветского поколения: модели и типы».

The article is devoted to the historical-philosophical analysis of the problem of ambivalence as a fundamental principle of Derrida's philosophical thinking. It shows how such primordial philosophical questions as ones of limits of philosophies and of limits of philosophy define the basic problem dimensions of Derridean conception. It consideres the correlation of the theme of marginality with both the problem of Derrida's cultural self-identification and the idea of the metaphoricity of language as the initial premise of différance logic. Also the article examines the role of transcendentalistic implications in Derridean thought that determine a his-torical and philosophical context of Derrida's philosophy. The analogy between quasi-transcendental and metaphorical aspects of deconstructive thinking is drawn. The identifica-tion of Jewish and metaphorical in Derrida's conception is demonstrated. The author introduces the concept of "literal metaphor" as the quintessence of Derrida's philosophical thought which structures its basic forms, namely: aporia, hyperbole, question, commentary. ; Статья посвящена историко-философскому анализу проблемы амбивалентности как фундаментального принципа философского мышления Деррида. Показывается, каким образом исконные для истории философии вопросы – границ философий и границ философии – определяют основные проблемные измерения дерридианской концепции. Рассматривается корреляция темы пограничности как с проблемой культурной самоидентификации Деррида, так и с идеей метафоричности языка как исходного посыла логики différance. Анализируется роль трансценденталистских импликаций в дерридианской мысли, определяющих историко-философский контекст последней. Проводится аналогия между квази-трансцендентальным и метафорическим аспектами деконструктивного мышления, демонстрируется отождествление еврейского и метафорического в концепции Деррида. Вводится понятие "буквальной метафоры" как квинтэссенции философской мысли Деррида, структурирующей ее базовые формы: апорию, ги-перболу, вопрос, комментарий.СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫАвтономова (2011): Автономова, Н. Философский язык Жака Деррида. Москва: РОССПЭН, 2011, 506 с.Арутюнова (1990): Арутюнова, Н. «Метафора и дискурс». В: Теория метафоры: Сборник. Ред. Н. Д. Арутюнова, М. А. Журинская. Москва: Прогресс, 1990, С. 5–32.Блюменберг (2005): Блюменберг, Г. Світ як книга. Пер. з нім. В. Єрмоленка. К.: Лібра, 2005, 544 с.Деррида (1992): Деррида, Ж. «Письмо к японскому другу». Пер. с фр. А. Гараджи. В: Вопросы философии. 1992, № 4, С. 53–57.Деррида (2000a): Деррида, Ж. О грамматологии. Пер. с фр. Н. Автономовой.– Москва: Ad Marginem, 2000a, 512 с.Деррида (2000b): Деррида, Ж. «Различание». Пер. с фр. В. Лапицкого. В: Деррида Ж. Письмо и различие. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000b, С.377–402.Деррида (2000с): Деррида, Ж. «Сила и значение». Пер. с фр. С. Фокина. В: Деррида Ж. Письмо и различие. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000c. С. 7–42.Деррида (2000d): Деррида, Ж. «Эдмон Жабе и вопрос книги». In: Деррида Ж. Письмо и различие. Пер. с фр. В. Лапицкого. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000d, С. 83–99.Деррида (2000е): Деррида, Ж. «Эллипс». Пер. с фр. В. Лапицкого. В: Деррида Ж. Письмо и различие. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000e, С. 369–374.Деррида (2011): Деррида, Ж. «Монолингвизм Другого или протез первоначала». Глава седьмая. Пер. с фр. Н. Автономовой. В: Автономова Н.С. Философский язык Жака Деррида. Москва: РОССПЭН, 2011, С. 445–471.Деррида (2012): Деррида, Ж. Поля философии. Пер. с фр. Д. Кралечкина. Москва: Академический проект, 2012, 376 с.Деррида = КИ: Деррида, Ж. Кроме имени. Пер. с фр. Н. Шматко. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/derrid/Деррида, Хартман: Деррида, Ж., Хартман, Д., Изер, В. Деконструкция: триалог в Иерусалиме. Пер. с англ. В. Мерлина. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Derr/dekon.phpДэвидсон (1990): Дэвидсон, Д. «Что означают метафоры». В: Теория метафоры: Сборник. Ред. Н. Д. Арутюнова, М. А. Журинская. Москва: Прогресс, 1990, С. 172–193.Ильина (2009): Ильина, А. «Метафорический вопрос и границы рациональности». В: MegaLing'2009: збірник наукових праць. Київ: Довіра, 2009. С. 225–235.Ильина (2011): Ильина, А. «Концепт Другого в ракурсе трансцендентализма». В: Койнонія: Спецвипуск № 2, Вісник Харківського національного університету ім. В.Н. Каразіна, 2011, № 950, С. 165–195.Ільїна (2014): Ільїна, А. «Впливи трансцендентальної парадигми на єврейську філософську думку (від С. Маймона до Ж. Деріда)». В: Вісник Харківського національного універ-ситету ім. В.Н. Каразіна, 2014, № 1092, С. 42–51.Кант (1994): Кант, И. Критика чистого разума. Пер. с нем. Н. Лосского. Москва: Мысль, 1994, 592 с.Ковельман, Гершович (2010): Ковельман, А., Гершович, У. «Бегство от логоса: к пониманию раввинистической герменевтики». В: НЛО, 2010, № 10, Электронный ресурс. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2010/102/ko4.htmlЛосский: Лосский, В. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.vehi.net/vlossky/Нечипуренко, Полонская (2007): Нечипуренко, В., Полонская, И. «Поиски национальной иден-тификации в философии Ж. Деррида». В: Научная мысль Кавказа, 2007, № 1, С. 41–49.Розет (2011): Розет, А. Священная грамматика. Запись выступления на лингвистическом Шавуот-фесте 2011. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://m.eshkolot.ru/library/audio/36130Черняк: Черняк, А. Проблема очевидности. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.biglib.com.ua/read.php?pg_which=1&dir=0013&f=13_48&book_id=2525Эпштейн (2001): Эпштейн, М. Философия возможного. Модальности в мышлении и культуре. Санкт-Петербург: Алетейя, 2001, 334 с.Bennington (1994): Bennington, G. Legislations: the Politics of Deconstruction. London; New York: Verso, 1994, (viii) 300 p.Bennington (1999): Bennington, G., Derrida J. Jacques Derrida. Chicago: University of Chicago Press, 1999, 420 p.Bennington (2000): Bennington, G. Interrupting Derrida. London; New York: Routledge, 2000, (xiv) 235 p.Cixous (2001): Cixous, H. Portrait de Jacques Derrida en jeune saint juif. Paris: Galilée, 2001, 115 p.Crockett (2001): Crockett, C. A Theology of the Sublime. London; New York: Routledge, 2001, (xi) 142 p.Derrida (1972а): Derrida, J. La dissemination. Paris: Seuil, 1972a, 445 p.Derrida (1972b): Derrida, J. Marges de la philosophie. Paris: Minuit, 1972b, 398 p.Derrida (1986): Derrida, J. «Le retrait de la metaphore». In: Analecta Husserliana, vol. 14: The Phenomenology of man and of the human condition: individualisation of nature and the human being. I. Plotting the territory for interdisciplinary communication. Еd. by Anna-Teresa Tymieniecka. Dordrecht, Holland; Boston, U.S.A., London, England: D. Reidel; Hingham, MA, 1986, P. 273–300.Derrida (1993): Derrida, J. Aporias. Tr. T. Dutoit. Stanford, Calif.: Stanford UP, 1993, (x) 87 p.Derrida (1994): Derrida J. Politiques de l'amitié. Paris: Galilée, 1994, 308 p.Derrida (2003): Derrida, J. «Abraham, l'autre». In: Judéités. Questions pour Jacques Derrida. J. Cohen, R. Zagury-Orly. Paris: Galilée, 2003, P. 11–42.Derrida (2004а): Derrida, J. «Penseur de l'événement (entretien par Jérôme-Alexandre Nielsberg)». In: L'Humanité, 28 janvier 2004a, Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.jacquesderrida.com.ar/frances/evenement.htmDerrida (2004b): Derrida, J. «Qu'est que ce que la deconstruction». In: Le Monde, 12 octobre 2004b, Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.jacquesderrida.com.ar/frances/deconstruction.htmDerrida (2012): Derrida, J. «La déconstruction et l'autre (entretien avec Richard Kearney)». In: Le Temps Modernes: Derrida, l'événement déconstruction, 2012, № 669–670, P. 7–29.Drob: Drob, S.L. Tzimtzum and «Différance»: Derrida and the Lurianic Kabbalah. In: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.newkabbalah.com/Derrida3.htmlGasché (1986): Gasché, R. The Tain of the Mirror: Derrida and the Philosophy of Reflection. Cambridge, Mass.: Harvard UP, 1986, (viii) 348 p.Idel (2003): Idel, M. «Jacques Derrida et les sources kabbalistiques». In: Judéités. Questions pour Jacques Derrida. J. Cohen, R. Zagury-Orly. Paris: Galilée, 2003, P. 133–156.Kohler (2012): Kohler, G.Y. «Maimonid and Kant». In: Reading Maimonid's Philosophy in 19-th century Germany. Amsterdam Studies in Jewish Philosophy, Vol. 15, 2012, P. 249–307.Levinas (2009): Levinas, E. Oeuvres 1: Carnets de captivité. Paris: Grasset, IMEC, 2009, 499 p.Ofrat (2001): Ofrat, G. The Jewish Derrida. Syracuse, N.Y.: Syracuse UP, 2001, (viii) 201 p. ; Статтю присвячено історико-філософському аналізу проблеми амбівалентності як фундаментального принципу філософського мислення Дерида. Демонструється, в який спосіб споконвічні для історії філософії питання – меж філософій та меж філософії – визначають основні проблемні виміри деридіанської концепції. Розглядається кореляція теми пограничності як із проблемою культур-ної самоідентифікації Дерида, так і з ідеєю метафоричності мови як вихідного засновку логіки différance. Аналізується роль трансценденталістських імплікацій в деридіанській думці, що визначають історико-філософський контекст останньої. Проводиться аналогія між квазі-трансцендентальним та метафоричним аспектами деконструктивного мислення, демонструється ототожнення єврейського та метафоричного в концепції Дерида. Уведено поняття «буквальної метафори» як квінтесенції філософської думки Дерида, що структурує її базові форми: апорію, гіперболу, питання, коментар.СПИСОК ЛІТЕРАТУРИАвтономова (2011): Автономова, Н. Философский язык Жака Деррида. Москва: РОССПЭН, 2011, 506 с.Арутюнова (1990): Арутюнова, Н. «Метафора и дискурс». В: Теория метафоры: Сборник. Ред. Н. Д. Арутюнова, М. А. Журинская. Москва: Прогресс, 1990, С. 5–32.Блюменберг (2005): Блюменберг, Г. Світ як книга. Пер. з нім. В. Єрмоленка. К.: Лібра, 2005, 544 с.Деррида (1992): Деррида, Ж. «Письмо к японскому другу». Пер. с фр. А. Гараджи. В: Вопросы философии. 1992, № 4, С. 53–57.Деррида (2000a): Деррида, Ж. О грамматологии. Пер. с фр. Н. Автономовой.– Москва: Ad Marginem, 2000a, 512 с.Деррида (2000b): Деррида, Ж. «Различание». Пер. с фр. В. Лапицкого. В: Деррида Ж. Письмо и различие. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000b, С.377–402.Деррида (2000с): Деррида, Ж. «Сила и значение». Пер. с фр. С. Фокина. В: Деррида Ж. Письмо и различие. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000c. С. 7–42.Деррида (2000d): Деррида, Ж. «Эдмон Жабе и вопрос книги». In: Деррида Ж. Письмо и различие. Пер. с фр. В. Лапицкого. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000d, С. 83–99.Деррида (2000е): Деррида, Ж. «Эллипс». Пер. с фр. В. Лапицкого. В: Деррида Ж. Письмо и различие. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000e, С. 369–374.Деррида (2011): Деррида, Ж. «Монолингвизм Другого или протез первоначала». Глава седьмая. Пер. с фр. Н. Автономовой. В: Автономова Н.С. Философский язык Жака Деррида. Москва: РОССПЭН, 2011, С. 445–471.Деррида (2012): Деррида, Ж. Поля философии. Пер. с фр. Д. Кралечкина. Москва: Академический проект, 2012, 376 с.Деррида = КИ: Деррида, Ж. Кроме имени. Пер. с фр. Н. Шматко. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/derrid/Деррида, Хартман: Деррида, Ж., Хартман, Д., Изер, В. Деконструкция: триалог в Иерусалиме. Пер. с англ. В. Мерлина. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Derr/dekon.phpДэвидсон (1990): Дэвидсон, Д. «Что означают метафоры». В: Теория метафоры: Сборник. Ред. Н. Д. Арутюнова, М. А. Журинская. Москва: Прогресс, 1990, С. 172–193.Ильина (2009): Ильина, А. «Метафорический вопрос и границы рациональности». В: MegaLing'2009: збірник наукових праць. Київ: Довіра, 2009. С. 225–235.Ильина (2011): Ильина, А. «Концепт Другого в ракурсе трансцендентализма». В: Койнонія: Спецвипуск № 2, Вісник Харківського національного університету ім. В.Н. Каразіна, 2011, № 950, С. 165–195.Ільїна (2014): Ільїна, А. «Впливи трансцендентальної парадигми на єврейську філософську думку (від С. Маймона до Ж. Деріда)». В: Вісник Харківського національного університету ім. В.Н. Каразіна, 2014, № 1092, С. 42–51.Кант (1994): Кант, И. Критика чистого разума. Пер. с нем. Н. Лосского. Москва: Мысль, 1994, 592 с.Ковельман, Гершович (2010): Ковельман, А., Гершович, У. «Бегство от логоса: к пониманию раввинистической герменевтики». В: НЛО, 2010, № 10, Электронный ресурс. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2010/102/ko4.htmlЛосский: Лосский, В. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.vehi.net/vlossky/Нечипуренко, Полонская (2007): Нечипуренко, В., Полонская, И. «Поиски национальной идентификации в философии Ж. Деррида». В: Научная мысль Кавказа, 2007, № 1, С. 41–49.Розет (2011): Розет, А. Священная грамматика. Запись выступления на лингвистическом Шавуот-фесте 2011. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://m.eshkolot.ru/library/audio/36130Черняк: Черняк, А. Проблема очевидности. В: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.biglib.com.ua/read.php?pg_which=1&dir=0013&f=13_48&book_id=2525Эпштейн (2001): Эпштейн, М. Философия возможного. Модальности в мышлении и культуре. Санкт-Петербург: Алетейя, 2001, 334 с.Bennington (1994): Bennington, G. Legislations: the Politics of Deconstruction. London; New York: Verso, 1994, (viii) 300 p.Bennington (1999): Bennington, G., Derrida J. Jacques Derrida. Chicago: University of Chicago Press, 1999, 420 p.Bennington (2000): Bennington, G. Interrupting Derrida. London; New York: Routledge, 2000, (xiv) 235 p.Cixous (2001): Cixous, H. Portrait de Jacques Derrida en jeune saint juif. Paris: Galilée, 2001, 115 p.Crockett (2001): Crockett, C. A Theology of the Sublime. London; New York: Routledge, 2001, (xi) 142 p.Derrida (1972а): Derrida, J. La dissemination. Paris: Seuil, 1972a, 445 p.Derrida (1972b): Derrida, J. Marges de la philosophie. Paris: Minuit, 1972b, 398 p.Derrida (1986): Derrida, J. «Le retrait de la metaphore». In: Analecta Husserliana, vol. 14: The Phenomenology of man and of the human condition: individualisation of nature and the human being. I. Plotting the territory for interdisciplinary communication. Еd. by Anna-Teresa Tymieniecka. Dordrecht, Holland; Boston, U.S.A., London, England: D. Reidel; Hingham, MA, 1986, P. 273–300.Derrida (1993): Derrida, J. Aporias. Tr. T. Dutoit. Stanford, Calif.: Stanford UP, 1993, (x) 87 p.Derrida (1994): Derrida J. Politiques de l'amitié. Paris: Galilée, 1994, 308 p.Derrida (2003): Derrida, J. «Abraham, l'autre». In: Judéités. Questions pour Jacques Derrida. J. Cohen, R. Zagury-Orly. Paris: Galilée, 2003, P. 11–42.Derrida (2004а): Derrida, J. «Penseur de l'événement (entretien par Jérôme-Alexandre Nielsberg)». In: L'Humanité, 28 janvier 2004a, Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.jacquesderrida.com.ar/frances/evenement.htmDerrida (2004b): Derrida, J. «Qu'est que ce que la deconstruction». In: Le Monde, 12 octobre 2004b, Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.jacquesderrida.com.ar/frances/deconstruction.htmDerrida (2012): Derrida, J. «La déconstruction et l'autre (entretien avec Richard Kearney)». In: Le Temps Modernes: Derrida, l'événement déconstruction, 2012, № 669–670, P. 7–29.Drob: Drob, S.L. Tzimtzum and «Différance»: Derrida and the Lurianic Kabbalah. In: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.newkabbalah.com/Derrida3.htmlGasché (1986): Gasché, R. The Tain of the Mirror: Derrida and the Philosophy of Reflection. Cambridge, Mass.: Harvard UP, 1986, (viii) 348 p.Idel (2003): Idel, M. «Jacques Derrida et les sources kabbalistiques». In: Judéités. Questions pour Jacques Derrida. J. Cohen, R. Zagury-Orly. Paris: Galilée, 2003, P. 133–156.Kohler (2012): Kohler, G.Y. «Maimonid and Kant». In: Reading Maimonid's Philosophy in 19-th century Germany. Amsterdam Studies in Jewish Philosophy, Vol. 15, 2012, P. 249–307.Levinas (2009): Levinas, E. Oeuvres 1: Carnets de captivité. Paris: Grasset, IMEC, 2009, 499 p.Ofrat (2001): Ofrat, G. The Jewish Derrida. Syracuse, N.Y.: Syracuse UP, 2001, (viii) 201 p.

The pandemic of COVID-19, the threat of technogenic and anthropogenic character, brought to the foreground non-market aspects of the general, corporate branch culture and strategy in medicine and health care. Therefore, in many countries, despite differences in state and private property ratios in health infrastructure, the state priority is ensuring cooperation within the national health care system which capable quickly and well-coordinated work in the extremely dangerous epidemics conditions and other emergency situations. The purpose of this article is discussing a problem of public and private models of medical care organization in Russian health care system.Materials and methods. Content analysis methods, economical and statistical analysis, information and analytical materials of the Russian and foreign news agencies, a summary across Russia of Rosstat form No. 62 of the state statistical observation «Data on resource providing and on delivery of health care to the population» (legal entities - the medical organizations which are carrying out activity in the sphere of compulsory health insurance), analytical materials and statistical data of World Health Organization (The European portal of information of health care of WHO: https://gateway.euro.who.int/en/hfa-explorer/), statistical data and metadata on the countries of the Organization for Economic Cooperation and Development (OECD, https://stats.oecd.org/), the materials of monographic researches and periodicals including placed on the Internet were used in this article.Results: the system of compulsory health insurance is an ancestor of the program of the state guarantees of free medical care of in Russian citizens. The length of the text of this Program so far was increased in 130 times in comparison with initial edition of 1998. At the same time, there is still no clear delineation for the bases, volumes and conditions differentiation of free and paid medical care rendering. As a result, the major human right to free medical care remains not completely realized. The numbers of the non-state medical organizations to provide free of charge medical care to the population according to the policy of obligatory medical insurance (i.e. financed from the state sources) in the period of 2011 to 2019 – from 648 to 2423 organizations respectively were increased in Russia four times. This demonstrates the creation of the new, «integrated» model of health care in Russia in the mode of public and private partnership for deciding of social tasks. Although, free medical care for citizens in the private medical organizations is not mentioned in the Constitution of Russian Federation (Main Law). In emergency situations such integration allows private medical structures to involve capacities and also be coordinated with one of the tasks of the Ministry of health target program «Development of the Fundamental, Transmitting and Personalized Medicine».Conclusions. There is a formation of the integrated, public and private (hybrid) model of health care in modern Russia that needs developing of a new partnership and principles of management in the sphere of medical care organization. State policy in the health care financing sphere should be directed not only to the state guarantees of medical care specification, but also to a gap in social and economic inequality reduction. The social protection systems should be focused, first of all, on people who are most in great need of medical care. For the protecting population from catastrophic payments for medical care, it is necessary to bring the concept of the social standards - a number of the general rules, norms and standards which must guarantee the state ensuring constitutional rights of citizens to free medical care in the health care legislation. ; Пандемия COVID-19, угрозы техногенного и антропогенного характера, вывели на передний план нерыночные аспекты общей, корпоративной отраслевой культуры и стратегии в медицине и здравоохранении. Поэтому во многих странах, несмотря на различия в соотношениях государственной и частной собственности в инфраструктуре здравоохранения, государственным приоритетом является обеспечение их сотрудничества в рамках национальной системы здравоохранения, способной оперативно и слаженно работать в условиях крайне опасных эпидемий и угроз иных чрезвычайных ситуаций.Цель данной статьи – обсудить проблему формирования в системе здравоохранения России общественно-частной модели организации медицинской помощи.Материалы и методы. Использованы методы контент-анализа, экономико-статистического анализа, информационные и аналитические материалы российских и зарубежных информационных агентств, сводная по России форма государственного статистического наблюдения № 62 «Сведения о ресурсном обеспечении и об оказании медицинской помощи населению» (сдают юридические лица – медицинские организации, осуществляющие деятельность в сфере ОМС), статистические сборники Росстата, аналитические материалы и статистические данные ВОЗ (Европейский портал информации здравоохранения ВОЗ: https://gateway.euro.who.int/en/hfa-explorer/ ), статистические данные и метаданные по странам Организации экономического сотрудничества и развития(ОЭСР, https://stats.oecd.org/ ), материалы монографических исследований и периодической печати, в том числе в сети Интернет.Результаты. Родоначальником Программы государственных гарантий бесплатного оказания гражданам медицинской помощи в России является система ОМС. Объем текста этой Программы увеличился к настоящему времени в 130 раз в сравнении с первоначальной редакцией 1998 года. При этом все еще отсутствует четкое нормативное разграничения оснований, объемов и условий оказания бесплатной и платной медицинской помощи, в результате важнейшее право человека на бесплатную медицинскую помощь остается не полностью реализованным. Число негосударственных медицинских организаций, оказывающих населению медицинскую помощь бесплатно по полису обязательного медицинского страхования, т. е. финансируемых из государственных источников, увеличилось в России за период с 2011 по 2019 гг. в четыре раза – с 648 до 2423 организаций соответственно. Это свидетельствует о формировании в России новой, «объединенной» модели здравоохранения в режиме общественно-частного партнерства по решению социальных задач, хотя в Конституции Российской Федерации бесплатное оказание гражданам медицинской помощи в частных медицинских организациях не предусмотрено. Такая интеграция позволяет задействовать производственные мощности частных медицинских структур в чрезвычайных ситуациях, а также согласуется с одной из задач ведомственной целевой программы «Развитие фундаментальной, трансляционной и персонализированной медицины».Выводы. В современной России идет формирование объединенной, общественно-частной (гибридной) модели здравоохранения, что требует разработки новых, партнёрских отношений и принципов управления в сфере организации медицинской помощи. Государственная политика в сфере финансирования здравоохранения должна быть направлена не только на конкретизацию государственных гарантий медицинской помощи, но и на сокращение разрыва в социально-экономическом неравенстве, а системы социальной защиты должны быть ориентированы, прежде всего, на людей, которые наиболее сильно нуждаются в медицинской помощи. Для защиты населения от чрезмерных («катастрофических») платежей за медицинскую помощь, целесообразно ввести в законодательство о здравоохранении понятие социальных стандартов – ряда общих правил, норм и нормативов, посредством которых государством гарантируются обеспечение конституционных прав граждан на бесплатное получение медицинской помощи.

The article on the example of the Republic of Azerbaijan (AR) considers the role of external impulses in the development of hate intolerance and aggressive nationalism. The history of the genocidal behavior of AR dates back to the 19th century when the Caucasus passed from Persia to the Russian Empire. In order to remove the region from the political influence of Persia (deiranization), the empire united the mixed tribes that penetrated from Persia, gave them the ethnonym of the Caucasian Tatars, and provided them with wide privileges. The privileges granted to this orthodox community, which has been deprived of ethnic identity, have built the most permissive behavior in relations with the natives. The Empire 1905-1907 used it to punish Armenians actively involved in political movements. 1918 The Caucasian Tatars took part in the Armenian massacres committed by the Ottoman Turks who entered the region. Permissiveness towards Armenians, acquired under the conditions of the Russian Empire, grew into a deliberate genocidal behavior. 1920-1921 the Bolsheviks, who entered into a deal with the Kemalist Turks, encouraged this behavior by forcibly alienating Nakhichevan and Nagorno-Karabakh from the Arm. SSR in favor of Az. SSR. Stalin's plan to build a new Azerbaijani nation in the 1930s was aimed at halting the final Turkification of Caucasian Tatars by assimilating them to non-Turkish indigenous Islamic peoples. However, pro-Turkish figures trapped in state structures turned the program into a program of forcible Turkification of non-Turkish peoples, looting of their history and culture, and expulsion of Armenians from the republic. The publicity policy announced by Gorbachev, the new leader of the Communist Party of the USSR in 1985, seemed to pave the way for the restoration of justice and the reunification of the Nagorno-Karabakh Republic with the Armenian SSR. However, Moscow described the NKAO regional council's request as "extreme" and addressed the solution to the crowd of Azerbaijanis. The genocide of Armenians of Azerbaijan began with the Sumgait massacre. The Gorbachev Center could have prevented these atrocities. However, subsequent events showed that Gorbachev needed that conflict to dismantle the USSR according to the Soviet republics. The West agreed with him on the issue, refraining from calling it a genocide. He feared recognizing a state that had declared itself a genocidal state after the collapse of the Soviet Union. Ignoring the genocide of one of the founding peoples of the Republic of Azerbaijan, he recognized the RA in 1992 within the borders of Az. SSR. It was a genocide encouragement. AR has become a center for the export of aggressive nationalism and genocidal behavior today. There is the contribution of foreign players in it. Their responsibility for instilling a genocidal culture in the Eastern Transcaucasia has not yet been systematically studied. ; Հոդվածում Ադրբեջանական Հանրապետության օրինակով դիտարկվում է ատելության, անհանդուրժողականության և ագրեսիվ ազգայնականության ձևավորման գործում արտաքին ազդակների դերը: Ադրբեջանի ցեղասպանական վարքի ձևավորման նախապատմությունը սկսվում է XIX դարից, երբ Այսրկովկասը Պարսկաստանից անցել է Ռուսական կայսրությանը: Երկրամասը Պարսկաստանի քաղաքական ազդեցությունից հեռացնելու (իրանազերծելու) համար կայսրությունը այնտեղից թափանցող խառնամբոխ ցեղերին միավորել է, նրանց տվել կովկասյան թաթարներ էթնոնիմը և տրամադրել լայն արտոնություններ: Էթնիկական ինքնությունց զուրկ տարախառն այդ հանրույթին տրված արտոնությունները ձևավորել են արտոնյալ վարք բնիկների նկատմամբ: Կայսրռությունը 1905-1907 թթ. դա օգտագործել է քաղաքական շարժումներում ակտիվորեն ներգրավված հայերին պատժելու համար: 1918 թ. կովկասյան թաթարները մասնակցեցին երկրամաս մտած օսմանյան թուրքերի իրագործած հայկական ջարդերին: Ռուսական կայսրության պայմաններում հայերի հանդեպ ամենաթողությունը վերաճեց ցեղասպանական գիտակցված վարքի: 1920-1921 թթ. քեմալական թուրքերի հետ գործարքի մեջ մտած բոլշևիկները խրախուսեցին այդ վարքը՝ ՀԽՍՀ-ից բռնությամբ օտարելով Նախիջևանն ու Լեռնային Ղարաբաղը հօգուտ Ադր. ԽՍՀ-ի: 1930-ականներին ադրբեջանական նոր ազգ կառուցելու ստալինյան ծրագիրը նպատակ ուներ կասեցնել կովկասյան թաթարների վերջնական թուրքացումը՝ իսլամադավան ոչ թուրք բնիկ ժողովուրդների հետ ձուլելու ճանապարհով: Սակայն պետական կառույցներում խրամատավորված թուրքամետ գործիչները տեղում ծրագիրը փոխակերպեցին ոչ թուրք ժողովուրդների բռնի թուրքացման, նրանց պատմության ու մշակույթի կողոպուտի և հայերին հանրապետությունից դուրս մղելու ծրագրի: Բողոքողները մեղադրվում էին ազգայնամոլության մեջ և պատժվում: Անպատասխան էին մնում նաև Լեռնային Ղարաբաղից Մոսկվային հղված բողոքները: ԽՍՀՄ տարիներին կովկասյան թաթարներ կեղծ էթնիկ հանրությանը փոխարինեց դարձյալ ազգային ինքնությունից զերծ մեկ այլ էթնիկ հանրություն՝ ադրբեջանցիներ անվամբ: 1985-ին ԽՄԿԿ նոր առաջնորդ Մ.Գորբաչովի հռչակած հրապարակայնության ուղեգիծը, թվում էր, արդարության վերականգնման և ՀԽՍՀ հետ ԼՂԻՄ-ի վերամիավորման հնարավորություն էր տալիս: Սակայն Մոսկվան ԼՂԻՄ մարզխորհրդի խնդրանք-դիմումը որակեց «ծայրահեղական» և խնդրի լուծումը հասցեագրեց ադրբեջանցիների ամբոխին: Բարեկամության կեղծ լոզունգների տակ մինչ այդ քողարկվող Ադր. ԽՍՀ իշխանությունը և ամբոխը ստացան ինքնաարտահայտման ազատություն: Սումգայիթի հայերի ջարդով սկսվեց ադրբեջանահայության ցեղասպանությունը: Գորբաչովյան Կենտրոնը կարող էր կանխել այդ վայրագությունները: Սակայն հետագա դեպքերը ցույց տվեցին, որ այդ կոնֆլիկտը Գորբաչովին պետք էր ըստ միութենական հանրապետությունների ԽՍՀՄ-ը կազմաքանդելու համար: Արևմուտքը նրա համախոհն էր այդ հարցում և նույնպես ձեռնպահ մնաց տեղի ունեցածը ցեղասպանություն որակելու հարցում: Ադր. ԽՍՀ հիմնադիր ժողովուրդներից մեկի ցեղասպանությունը անտեսելով՝ նա Ադրբեջանական Հանրապետությունը 1992-ին ճանաչեց Ադր. ԽՍՀ սահմաններում: Դա խրախուսանք էր ցեղասպանին: Ադրբեջանն այսօր դարձել է ագրեսիվ ազգայնականության և ցեղասպանական վարքի դրսևորման կենտրոն, և դրանում արտաքին խաղացողների ներդրումը կա նաև: Այդ մշակույթը ներդրողների ցանկում են՝ Ռուսական կայսրությունը, սուլթանական և հանրապետական Թուրքիան, բոլշևիկյան Ռուսաստանը, գորբաչովյան ԽՍՀՄ-ը և մերօրյա Արևմուտքը՝ ի դեմս ԵԱՀԿ-ի: Արևելյան Անդրկովկասում ցեղասպանական մշակույթ ձևավորելու համար նրանց պատասխանատվությունը դեռևս համակարգված ուսումնասիրված չէ: ; В статье рассматривается роль внешних импульсов в формировании ненависти, нетерпимости и агрессивного национализма на примере Азербайджанской Республики. История геноцидного поведения Азербайджана восходит к XIX веку, когда Кавказ перешел от Персии к Российской империи. Чтобы вывести регион из-под политического влияния Персии, империя объединила проникавшие оттуда смешанные племена, дала им этноним кавказских татар и предоставила им широкие привилегии. Привилегии, предоставленные этой этнически смешанной общине, привели к преференциальному отношению к коренным народам. Империя использовала его в 1905–1907 годах для наказания армян, активно участвовавших в политических движениях. В 1918 году кавказские татары приняли участие в резне армян, совершенной вторгшимися в регион турками-османами. В условиях Российской империи толерантность к армянам превратилась в геноцидное поведение. Большевики, заключившие сделку с турками-кемалистами в 1920-1921 годах, поощряли такое поведение, насильственно отчуждая Нахичевань и Нагорный Карабах от Армянской ССР в пользу Азербайджанской ССР. План Сталина по созданию новой азербайджанской нации в 1930-х годах был направлен на то, чтобы остановить окончательную тюркизацию кавказских татар путем ассимиляции исламистских нетурецких коренных народов. Однако протурецкие деятели в государственных структурах превратили этот план в план насильственной тюркизации нетурецких народов, разграбления их истории и культуры и изгнания армян из страны. Протестующих обвинили в национализме и наказали. Жалобы из Нагорного Карабаха в Москву остались без ответа. В советское время кавказские татары заменили ложную этническую общность другой этнической общностью без национальной идентичности, именуемой азербайджанцами. Публичная позиция, объявленная в 1985 году новым лидером Коммунистической партии Советского Союза М. Горбачевым, казалось, предоставила возможность восстановить справедливость и воссоединить НКАО с Армянской ССР. Однако в Москве охарактеризовали запрос-заявление облсовета НКАО как "крайнее" и обратились к решению проблемы к толпе азербайджанцев. Под фальшивыми лозунгами дружбы, ранее замаскированного правительства Азербайджанской ССР толпа получила свободу слова. Геноцид армян Азербайджана начался с резни сумгаитских армян. Горбачев мог предотвратить эти зверства. Однако последующие события показали, что Горбачеву был нужен этот конфликт для развала СССР. Запад согласился с ним и также не стал называть случившееся геноцидом. Игнорируя геноцид одного из народов-основателей Азербайджанской ССР, он в 1992 году признал Азербайджанскую Республику в границах Азербайджанской ССР. Это было поощрением геноцида. Сегодня Азербайджан стал центром выражения агрессивного национализма, геноцидного поведения и вовлечения в него иностранных игроков.

For the English abstract and full text of the article please see the attached PDF-File (English version follows Russian version).The study was carried out with the financial support of the Russian Research Foundation, project No. 14-02-00095. ABSTRACT The authors examine the mutual influence and interdependence of the human factor, the structure and competitiveness of the organization, the differences in the effectiveness of its individual elements, the features of such characteristics as the competencies of individual agents that make up the organization. The problems of occurrence of problem zones in the organization structure and ways of their elimination are analyzed. On the basis of the revealed regularities, the possibilities of managing the efficiency of organizations, including the example of the transport sector, are considered. Keywords: human resources, personnel management, internal communications, communication networks, organizational structure, transport sphere, competitiveness, organization efficiency. REFERENCES 1. Pismennaya, A. B. The Influence of the inhomogeneity characteristics of intra-organizational interactions on the efficiency of various types of companies [Vlijanie harakteristik neodnorodnosti vnutriorganizacionnyh vzaimodejstvij na effektivnost' razlichnyh vidov kompanij].Investicii i innovacii, 2014, Iss.6, pp.22-25. 2.Besley, T., Ghatak, M. Competition and incentives with motivated agents.American economic review, 2005, Iss.95 (3), pp.616-636. 3.Morris, S., Pandey, A., Raghuram, G., Gangwar, R. Introducing Competition in Container Movement by Rail.Indian Institute of Management. W.P., 2010, Iss.2010- 02-02, 32 p. 4.Vlasyuk, G.V., Gruzdeva, S. E. Competitiveness of a proposal as a factor of organization's competitiveness [Konkurentosposobnost' predlozhenija kak faktor konkurentosposobnosti organizacii].Trendy i upravlenie, 2014, Iss.1, pp.62-73. 5.Vlasyuk, G.V., Kurguzova, A. V. Analysis of the features of goal-setting and goal-achievement through the prism of intra-organizational relations [Analiz osobennostej celepolaganija i celedostizhenija cherez prizmu vnutriorganizacionnyh otnoshenij].Sovremennaja nauka: aktual'nye problemy teorii i praktiki, 2014, Iss.5-6, pp.65-73. 6.Leontiev, S.V., Masyutin, S.A., Trenev, V. N.Strategies of success.Generalization of the experience of reforming Russian industrial enterprises [Strategii uspeha. Obobshhenija opyta reformirovanija rossijskih promyshlennyh predprijatij].Moscow, Novosti publ., 2000, 336 p. 7.Filimonov, G. Yu., Tsaturyan, S. A. Social networks as an innovative mechanism of soft influence and management of mass consciousness [Social'nye seti kak innovacionnyj mehanizm mjagkogo vozdejstvija i upravlenija massovym soznaniem].Politika i obshhestvo, 2012, Iss.1, pp.65-75. 8.Vlasyuk, G.V., Pismennaya, A.B., Bestemyanova, A.A., Novoseltseva, E. V. Peculiarities of formation of communication networks on the basis of intra-organizational links [Osobennosti formirovanija kommunikacionnyh setej na baze vnutriorganizacionnyh svjazej].Innovacii i investicii, 2015, Iss.9, pp.96-104. 9.Shtompka, P. Trust - foundation of society [Doverie - osnova obshhestva].Moscow, Logos publ., 2012, 441 p. 10.Yu, A.Y., Khalifa, M.A Conceptual Model for Enhancing Intra-Group Knowledge Sharing.China: City University of Hong Kong. - Working Papers on Information Systems, 2007, Iss.7(15).http://sprouts.aisnet.org/7-15. 11.Quinn, R., Rohrbaugh, J.A spatial model of effectiveness criteria: towards a competing values approach to organizational analysis.Management science, 1983, Vol.29, Iss.3, pp.363-377. 12.Yu, T., Wu, N.A Review of Study on the Competing Values Framework.International Journal of Business and Management, 2009, Vol.4, Iss.7, pp.37-42. 13.Vlasyuk, G. V. Methods of identifying problem zones in the organization [Metody vyjavlenija problemnyh zon v organizacii].Sovremennaja nauka: aktual'nye problemy teorii i praktiki, 2013, Iss.7-8, pp.53-62. 14.Vlasyuk, G. V. Modern methods of identifying problem zones in the organization [Sovremennye metodiki vyjavlenija problemnyh zon v organizacii].Proceedings of the 4th international scientific-practical conference «World experience and domestic traditions of human resources management».Moscow, Max Press publ., 2013, pp.17-21. 15.Vlasyuk, G.V., Ivanov, Ya.G. Construction of effective internal connections as a basis of competitiveness of the organization [Postroenie effektivnyh vnutrennih svjazej kak osnova konkurentosposobnosti organizacii].Obrazovanie i nauka, 2014, Iss.5, pp.257-262. 16.Vlasyuk, G. V. Personnel demotivation as a factor of decreasing organizational effectiveness [Demotivacija personala kak faktor snizhenija organizacionnoj effektivnosti].Sovremennaja nauka: aktual'nye problemy teorii i praktiki, 2015, Iss.7-8, pp.58-64. 17.Nadezhdina, V. The effectiveness of staff.How to achieve the maximum result with a minimum of costs [Effektivnost' personala. Kak dobit'sja maksimuma rezul'tata pri minimume zatrat].Minsk, Harvest publ., 2007, 256 p. 18.Shprenger, R. Myths of motivation [Mify motivacii].Kaluga, Duhovnoe poznanie publ., 2004, 292 p. 19.Vlasyuk, G. V. Social skills as a reserve of organizational effectiveness [Social'nye navyki kak rezerv organizacionnoj effektivnosti].Sovremennaja nauka: aktual'nye problemy teorii i praktiki, 2015, Iss.№ 5-6, pp. 63-69. 20.Vlasyuk, G.V., Skudareva, V. O. On the issue of the features of non-material motivation [K voprosu ob osobennostjah nematerial'nogo motivirovanija] .Modernization vector of the development of science in XXI century: traditions, innovations, continuity: collection of scientific articles.St.Petersburg, KultInformPress, 2016, pp.122-125. 21.Pismennaya, A.B., Sharipova, M. R. On the conformity of the personnel motivation system to the organizational structure and company culture [O sootvetstvii sistemy motivacii personala organizacionnoj strukture i kul'ture kompanii].Modernization vector of the development of science in XXI century: traditions, innovations, continuity: collection of scientific articles.St.Petersburg, KultInformPress, 2016, pp.263-265. 22.Locke, Е.А., Latham, G. P. Building a Practically Useful Theory of Goal Setting and Task Motivation.University of Maryland, American Psychologist, September, 2002, pp.705-717. 23.Vlasyuk, G. V. Personnel involvement as a tool for increasing organizational competitiveness [Vovlechennost' personala kak instrument povyshenija organizacionnoj konkurentosposobnosti].Politika i obshhestvo, 2015, Iss.8, pp.1044-1053. 24.Bryson, A. Working with Dinosaurs? Union Effectiveness in Delivering for Employees.PSI Research Discussion Paper, 2003, Iss.11.http://www.newunionism.net/library/organizing/Bryson%20-%20Employee%20 Perceptions%20of%20Union%20Effectiveness%20 -%202003.pdf.Last accessed 15.07.2016. 25.Vlasyuk, G.V., Novoseltseva , E. V.Competitiveness of the organization from the standpoint of organizational effectiveness [Konkurentosposobnost' organizacii s pozicij organizacionnoj effektivnosti].Innovati v e transformations, priority directions and development tendencies in the economy, project management, etc .: collection of scientific articles.St.Petersburg, KultInformpress publ., 2014, pp.30-33. 26.Pismennaya, A. B. The Influence of informalized intra-organizational interactions on the efficiency of work of various companies [Vlijanie neformalizovannyh vnutriorganizacionnyh vzaimodejstvij na effektivnost' raboty razlichnyh kompanij].Agrarnyj nauchnyj zhurnal, 2015, Iss.8, pp.87-90. 27.Ivanov, Ya.G. The mechanism of growth of competitiveness of the organization due to conformity of the system of motivation to the organizational structure and culture [Mehanizm rosta konkurentosposobnosti organizacii za schet sootvetstvija sistemy motivacii organizacionnoj strukture i kul'ture].Sovremennaja nauka: aktual'nye problemy teorii i praktiki, 2015, Iss.7-8, pp.19-25. 28.Novoseltseva, E.V., Pismennaya, A. B. Influence of informalized intraorganizational interactions on organizational effectiveness [Vlijanie neformalizovannyh vnutriorganizacionnyh vzaimodejstvij na organizacionnuju effektivnost'].Sovremennaja nauka: aktual'nye problemy teorii i praktiki, 2015, Iss.9-10, pp.24-27. ; Текст аннотации на англ. языке и полный текст статьи на англ. языке находится в прилагаемом файле ПДФ (англ. версия следует после русской версии).Авторы исследуют взаимовлияние и взаимозависимости человеческого фактора, структуры и конкурентоспособности организации, различия в эффективности отдельных её элементов, особенности таких характеристик, как компетентностные предложения индивидуальных агентов, составляющих организацию. Анализируются вопросы возникновения проблемных зон в структуре организации и способы их устранения. На основе выявленных закономерностей рассмотрены возможности управления эффективностью организаций, в том числе на примере транспортной сферы. Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ, проект № 14-02-00095.

The paper addresses the issue of identifying fortifi ed settlements of the First and Second Turkic Khaganate periods. For a long time, according the prevailing scientifi c viewpoint, the early medieval nomads of Central Asia had no towns. When Khara-Balgas, Por-Bazhyn, and other fortifi ed settlements were identifi ed in the late 19th century, a gradual study of the urban culture of the steppe people began, which existed from the Xiongnu period until the Mongol time. Currently, the best studied monuments date back from the period of the Xiongnu state, the Uyghur and Kyrgyz Khaganates, and the Mongol Empire. Despite the presence of separate information in written sources (Chinese chronicles, runic inscriptions, descriptions by Arab, Persian and European travelers of the 9th–14th centuries), so far there are no known towns of the actual Turkic period both in the Sayan-Altai region, and throughout the territory of Turkic dominion. There is an assumption that Khara-Balgas (Karabalgasun or Ordu-Balyk), the capital of the Uyghur Khaganate, was built on the ruins of the headquarters of Turkic khagans - Khara-Khorin or Khar-Elst. A comparison of the construction technology used in the Xiongnu and Uyghur periods demonstrates the substantial preservation of the 8th–9th century fortifi ed settlements due to the use of the "hang-tu" Chinese technology. This, and also taking into account a hypothesis concerning the possible continuity of the Xiongnu traditions in the Turkic period, suggests the signifi cant destruction of the Turkic towns both as a result of military operations, and under the infl uence of the time period. The development of modern technologies for identifying large archaeological sites using satellite images makes it possible to localize the inexpressive remains of previously unknown ancient towns in the vast Eurasian steppe area and carry out their large-scale studies. This study will shed light on the fate of the towns of the First and Second Turkic Khaganates. ; В статье рассматривается проблема выделения городищ периода Первого и Второго Тюркских каганатов. Длительное время в науке превалировала точка зрения об отсутствии у раннесредневековых кочевников Центральной Азии городов. С выявлением в конце XIX в. городищ Хара-Балгас, Пор-Бажын и др. начинается постепенное изучение городской культуры степняков, существовавшей с эпохи хунну вплоть до монгольского времени. Наиболее хорошо изучены в настоящее время памятники, датированные периодом хуннского государства, Уйгурского и Кыргызского каганатов, а также Монгольской империи. Несмотря на наличие отдельных сведений в письменных источниках (китайские летописи, рунические надписи, описания арабских, персидских и европейских путешественников IX–XIV вв.), до сих пор науке неизвестны города собственно тюркского времени как в Саяно-Алтайском регионе, так и на всей территории их господства. Есть предположение, что столица Уйгурского каганата Хара-Балгас (Карабалгасун или Орду-Балык) была выстроена на руинах ставки тюркских каганов – Хара-Хорин или Хар-Элст. Сравнение строительной технологии, применявшейся в хуннское и уйгурское время, показывает значительную сохранность городищ VIII–IX вв. за счет применения китайской технологии «хан-ту». Это, а также учет гипотезы о возможной преемственности хуннских традиций в тюркское время, позволяет предположить значительное разрушение тюркских городов как в результате военных действий, так и под влиянием времени. Развитие современных технологий выявления крупных археологических объектов посредством спутниковых снимков дает возможность локализовать невыразительные остатки ранее неизвестных древних городов на обширном пространстве евразийской степной зоны и провести масштабные работы по их изучению. Это исследование позволит пролить свет на судьбу городов Первого и Второго тюркского каганатов. Библиографические ссылки Байпаков К.М. Город и степь в эпоху средневековья (по материалам Южного Казахстана и Семиречья) // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций / Отв. ред. В.М. Массон. Алма-Ата: Наука, 1989. С. 336–345. Бичурин Н.Я. [Иакинф]. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. I. М.–Л.: АН СССР, 1950. 328 с. Данилов С.В. Города в кочевых обществах Центральной Азии. Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2004. 202 с. Евтюхова Л.А. Саяно-Алтайская экспедиция // КСИИМК. Вып. XXVI. М.; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1949. С. 120–127. Зиняков Н.М. Исторические предпосылки образования и развития средневековых городов Семиречья и Южного Казахстана // Вестник Кемеровского государственного университета. 2019. № 21 (4). С. 932–939. Ибн Хорадбех. Книга путей и стран / Пер. Н.М. Велихановой. Баку: Элм, 1986. 428 с. История Казахстана в арабских источниках. Т. II. Арабские географы и путешественники IX–XII вв. / Отв. ред. А.К. Муминов. Алматы: Дайк-Пресс, 2010. 328 с. Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири / МИА. № 9. М.; Л.: АН СССР, 1949. 364 с. Киселев С.В. Древние города Монголии // СА. 1957. № 2. С. 91–101. Клеменц Д.А. Археологический дневник поездки в Среднюю Монголию в 1891 г. / Сборник трудов Орхонской экспедиции (отд. отт.). Т. II. СПб.: Имп. Акад. наук, 1895. 78 с. Кызласов И.Л. Кольцевые городища Хакасии. К истории монументальной архитектуры на Енисее (Храмовая архитектура древности). М.: ТАУС, 2011. 64 с. Кызласов Л.Р. Средневековые города Тувы // СА. 1959. № 3. С. 66–80. Кызласов Л.Р. Городская цивилизация Срединной и Северной Азии: исторические и археологические исследования. М.: Вост. лит., 2006. 360 с. Майдар Д. Архитектура и градостроительство Монголии. М.: Стройиздат, 1971. 243 с. Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.–Л.: АН СССР, 1959. 112 с. Николаев Н.Н. Культура населения Тувы первой половины I тысячелетия н.э. Дисс. … канд. ист. наук. СПб., 2001. 262 с. Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука / Ред., вступ. ст. и прим. Н.П. Шастиной. М.: Гос. изд-во геогр. лит., 1957. 270 с. Пэрлээ Х. К истории древних городов и поселений Монголии // СА. 1957. № 3. С. 43–53. Савинов Д.Г. Минусинская провинция хунну (по материалам археологических исследований 1984–1989 гг.). СПб.: ИИМК РАН, СПбГУ, 2009. 226 с. Садыков Т.Р. Катылыг 5 – городище кокэльской культуры // Актуальные вопросы археологии и этнологии Центральной Азии: Материалы междунар. науч. конф., Улан-Удэ, 7–8 апреля 2015 г. / Отв. ред. Б.В. Базаров. Иркутск: Оттиск, 2015. С. 286–292. Соенов В.И., Трифанова С.В., Константинов Н.А., Штанакова Е.А., Соенов Д.В. Чепошские городища. Горно-Алтайск: ГАГУ, 2011. 228 с. Сыма Цянь. Исторические записки: Ши цзи [В 9 т.]. Т. 8 / Пер. с кит. Р. В. Вяткина и А.М. Карапетьянца, ком. Р.В. Вяткина, А.Р. Вяткина и А.М. Карапетьянца, вступ. ст. Р.В. Вяткина. М.: Вост. лит., 2002. 510 с. Тулуш Д.К. Опыт применения метода дистанционного аэрокосмического зондирования для выявления фортификационных сооружений на территории Республики Тыва // Современные решения актуальных проблем евразийской археологии / Отв. ред. А.А. Тишкин. Барнаул, 2013. С. 106–110. Тулуш Д.К. Фортификационные сооружения Южной Сибири (общие и особенные черты) // Труды IV (XX) Всероссийского археологического съезда в Казани. T. III / Отв. ред. А.Г. Ситдиков, Н.А. Макаров, А.П. Деревянко. Казань: Отечество, 2014. С. 477–480. Тулуш Д.К. Булун-Терек – новое городище уйгурского времени в Туве // Современные решения актуальных проблем евразийской археологии / Отв. ред. А.А. Тишкин. Барнаул, 2018. С. 216–220. Худяков Ю.С., Комиссаров С.А. Кочевая цивилизация Восточного Туркестана / Труды гуманитарного факультета. Серия V. Учебно-методические пособия. Новосибирск: НГУ, 2002. 156 с. Ядринцев Н.М. Путешествия на верховья Орхона и к развалинам Каракорума (Чит. в общ. собр. И.Р.Г.О. 21 февраля 1890 г.) // Известия русского географического общества. 1890. Т. 26. В. 4. С. 257–271.