Suchergebnisse

This article reveals the contribution of the Kingdom to the Holy Trinity Sergius Lavra through the prism of personal relations between the Orthodox Church and the highest state authorities, and thus reveals the role of the Emperors and the Church in the history of Russian art, as well as in the preservation of Russian national culture and identity. Russian monarchs' pilgrimage and contribution to the monastery of St. Sergius of Radonezh is considered an important factor in strengthening ties between the Russian Orthodox Church and the Monarchy, as well as the entire Russian society, supporting its national idea. Russian art was formed in the spiritual paradigm of Christianity, immediately after the adoption of the unified faith (unity of faith) up to the seventeenth century. The analysis of gifts and contributions, as well as their artistic value, allows to conclude that the contributions of the sovereigns constitute the summit of achievements of modern Russian art culture. From this point of view, the Church, in particular the Holy Trinity St. Sergius Lavra, against the background of known political upheavals in the country in the twentieth century, became the keeper of an invaluable cultural and artistic treasury and spiritual core of Great Russia, showing not only a model of serving the Orthodoxy, its people and country, but also a saving perspective for the Russian State of historical survival in the new epoch. ; Artykuł pokazuje wkład carów w rozwój Ławry Troicko-Siergijewskiej poprzez osobiste relacje między Kościołem Prawosławnym, a najwyższą władzą państwową. Tym samym ujawnia wkład Imperatorów i Kościoła w historię sztuki i kultury oraz w zachowanie rosyjskiej kultury i tożsamości narodowej. Pielgrzymki i dary rosyjskich władców dla monasteru św. Sergiusza z Radoneża są oceniane jako ważny czynnik wzmacniający więzi między Rosyjską Cerkwią Prawosławną a Monarchią, a także całością rosyjskiego społeczeństwa, wspierającego jej ideę narodową. Biorąc pod uwagę fakt, że sztuka rosyjska kształtowała się w duchowym paradygmacie chrześcijaństwa, od momentu przyjęcia jedynej wiary (ros. edinoverie), aż do XVII wieku, analiza darów oraz ich wartości artystycznej pozwala wnioskować, że stanowią one szczyt dorobku współczesnej sztuki rosyjskiej. Z tej perspektywy Kościół, a w szczególności Ławra Troicko-Siergijewska, w czasach przewrotów politycznych XX wieku w Rosji stała się opiekunem bezcennego skarbca kultury i sztuki oraz duchowego jądra Wielkiej Rosji, będąc nie tylko wzorem służenia ideałom Prawosławia, swemu narodowi i państwu, ale także zbawczą dla Państwa Rosyjskiego perspektywą rosyjskiego historycznego przetrwania w nowej epoce. ; Эта статья раскрывает сквозь призму личных отношений между Православной Церковью и высшими государственными властями вклад Царства в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру и тем самым раскрывает роль Императоров и Церкви в истории русского художественного искусства, культуры, а также в деле сохранения русской национальной культуры и самобытности. Паломничество и вклад русских государей в монастырь преподобного Сергия Радонежского оцениваются как важный фактор укрепления связей между Русской Православной Церковью и Монархией, а также всего российского общества, поддерживая его национальную идею. Анализ даров и вкладов, а также их художественной ценности, учитывая тот факт, что русское искусство сформировалось в духовной парадигме христианства, сразу после принятия единой веры (единоверия) и вплоть до семнадцатого века, позволяет делать вывод о том, что вклады суверенов составляют саммит достижений современной русской художественной культуры. С этой точки зрения Церковь, в частности Свято-Троицкая Сергиева Лавра, на фоне известных политических потрясений в стране в ХХ веке стала хранителем бесценной культурно-художественной сокровищницы и духовного ядра Великой Руси, показывая не только образец служения идеалам православия, своему народу и стране, но и спасительную для Государства Российского перспективу исторического выживания в новую эпоху. ; prot.rostislav@gmail.com ; Храм Живоначальной Троицы, Москва, Россия ; Golubinskij, E. (1909). Prepodobnyj Sergij Radonežskij i sozdannaâ im Troickaâ lavra. Moskva. [Голубинский, Е. (1909). Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра. Москва]. ; Massa, I. (1937). Kratkoe izvestie o Moskovii v načale XVII v.Moskva. [Масса, И. (1937). Краткое известие о Московии в начале XVII в. Москва]. ; Nikolaeva, S. (2000). Troice-Sergiev monastyrʹ v XVI-načale XVIII veka: sostav monašeskoj bratii i vkladčikov. Moskva. [Николаева, С. (2000). Троице-Сергиев монастырь в XVI -начале XVIII века: состав монашеской братии и вкладчиков. Москва]. ; Rybakov, B. (1948). Remeslo Drevnej Rusi. Moskva. [Рыбаков, Б. (1948) Ремесло Древней Руси. Москва]. ; Ŝepkin, M. (1954). Izobraženie russkihistoričeskih lic v šitʹe XV v. W: Trudy GIM. XII. 1954. s. 8-12. [Щепкин, М. (1954). Изображение русских исторических лиц в шитье XV в. W: Труды ГИМ. XII. 1954. s. 8-12]. ; Sergievo-Posadskij gosudarstvennyj istoriko-hudožestvennyj muzej-zapovednik. (2019). [online] http://www.museum-sp.ru, [19.09.2019] [Сергиево-Посадский государственный историко-художественный музей-заповедник. (2019)]. ; Solovʹem, S. (1960). Istoriâ Rossii s drevnejših vremen. Moskva. [Соловьем, С. (1960). История России с древнейших времен. Москва]. ; Voronin, N., Kostočkin, V. (1968). Troice-Sergieva Lavra: hudožestvennye pamâtniki. Moskva: Iskusstvo [Воронин, Н., Косточкин, В. (1968). Троице-Сергиева Лавра: худо жественные памятники. Москва: Искусство]. ; 22 ; 79 ; 86

Introduction. The increased interest to the history of book cultures, cultural linkages, and expanding international contacts between libraries has led to the search for new models for book and cultural exchange. Library as a social institution is one of the important elements of society, integrated into its socio-political, ideological and valuable structure. In addition to cultural historical documents it provides socially meaningful information to various segments of the population, is engaged in archiving of information, identify its importance and validity. Thereby satisfying the diverse needs of the meaningful information becomes a mediator between knowledge and society, between author and reader. Changes in the political, social and spiritual spheres, impact on activities of libraries. The study of the communicative practices acquires special importance. International cooperation can be attributed to forms of cultural interaction, as example it can be the exchange of not only books but also of information technology.Methodology and sources. Methodologically, the work is based on cultural-historical and socio-philosophical analysis of the research literature.Results and discussion. Library is considered as a medium of intercultural communication as a form of relationship cultures. Its main function is to preserve and promote the cultural diversity, the development of ethnic and national traditions of the society. Libraries are a form of cultural and information exchange. Therefore, the information approach needs to be supplemented with socio-philosophical and culturological approach, considering the library as a form of interrelation of cultures. Their reorganization on this basis will facilitate the formation of intellectually and culturally educated humanity, which will solve the conflict peacefully through dialogue and cooperation. The result of this research is the understanding of the role of libraries in the extension and development of the world communities in the Search for optimal ways of meeting the reader and the book, effective methods of development of texts contributes to the solution of problems of intercultural communication.Conclusion. Globalization and digitization are changing the ways of communication, reading and understanding the information. Increase diversity of resources stimulate interest in selfeducation and distance learning. Currently, the role of libraries in the document-information processes, archiving and reporting. They become an effective platform for self-learning and online learning. The reader perceives a book together text and visual forms, using as a search tool of information and interactive technology, and various Internet resources. In addition, libraries are focused on international cooperation and cultural dialogue. The organization of visiting exhibitions, creation of global information resources, book presentations and publishing projects promote the cultural heritage and book collections. ; Введение. Усиление интереса к истории книжной культуры, изучению культурных связей, а также расширение международных контактов между библиотеками привело к поиску новых моделей книжного и культурного обмена. Библиотека как социальный институт является одним из важных элементов общества, интегрированной в его социально-политическую, идеологическую и ценностную структуру. Помимо культурно-исторических документов она предоставляет социально значимую информацию различным слоям населения, занимается архивированием информации, выявлением ее значимости и достоверности. Тем самым библиотека удовлетворяет разнообразные потребности в значимой информации, становится посредником между знаниями и обществом, между автором и читателем. Изменения, происходящие в политической, социальной и духовной сферах, отражаются и на деятельности библиотек. Особую значимость обретает исследование коммуникативных практик. К формам культурного взаимодействия можно отнести международное сотрудничество, обмен не только книгами, но и информационными технологиями.Методология и источники. Методологически работа базируется на культурноисторическом и социально-философском анализе исследовательской литературы.Результаты и обсуждение. Библиотека рассматривается как медиум межкультурной коммуникации, как форма взаимосвязи культур. Ее главной функцией становится сохранение и популяризация многообразия культур, развитие этнических и национальных традиций общества. Библиотеки являются одной из форм культурного и информационного обмена. Поэтому информационный подход должен быть дополнен социально-философским и культурологическим подходом, рассматривающим библиотеку как форму взаимосвязи культур. Их реорганизация на этой основе будет способствовать становлению интеллектуально и культурно образованного человечества, которое будет решать конфликты мирным путем диалога и сотрудничества. Используя терминологию Е. Ю. Гениевой, автор на примере истории распространения книг выявляет различные коммуникативные практики и формы культурного взаимодействия. К ним можно отнести международное сотрудничество, обмен знаниями и культурными ценностями, собрание своих и чужих текстов, библиотечное краеведение. Результатом исследования является осмысление роли библиотек в расширении и развитии мирового сообщества. Поиск оптимальных способов встречи читателя и книги, эффективных способов освоения текстов способствует решению проблемы межкультурной коммуникации. Заключение. Глобализация и цифровизация изменяют способы общения, чтения и восприятия информации. Увеличение многообразия ресурсов стимулирует интерес к самообразованию и дистанционному обучению. В настоящее время возрастает роль библиотек в документально-информационных процессах, архивировании и представлении информации. Они становятся эффективной платформой для самообразования и онлайн-обучения. Читатель воспринимает книгу в совокупности текстовых и визуальных форм, используя при этом в качестве инструмента поиска информационные и интерактивные технологии, различные интернет-ресурсы. Помимо этого, библиотеки ориентированы на международное сотрудничество и культурный диалог. Организация выездных экспозиций, создание общих информационных ресурсов, презентации книг и издательские проекты способствуют раскрытию культурного наследия и книжных фондов.

The paper deals with the relations of the Soviet Union with the Arab republican regimes in the Middle East from the XXII Congress of the CPSU to the resignation of M.S.Khrushchev. The Middle East vector of Soviet foreign policy is sufficiently studied in modern historiography. Soviet-Arab relations became the object of study of such researchers as O.O.Fursenko, Y.M.Prymakov, O.V.Vasyliev and others. However, as of today, far from all aspects of the problem are sufficiently researched, especially concerning 1961-1964 years. The purpose of this paper is to fill certain gaps in contemporary historiography. To do this, we will need to have a good look at the policy of the USSR regarding the Kuwait, Syria and Yemen crises of 1961-1962 years; the supply of arms to the Arab states during the reporting period; economic and cultural cooperation between countries. By the beginning of 1961, the Soviet Union managed to establish solid relationships and cooperation with such Middle East countries as the UAE and Iraq. Observing certain changes in relations with Cairo and Baghdad, at the XXII Congress of the CPSU (October 17-31, 1961), M.S.Khrushchev somewhat shifted the priorities of the USSR Middle East policy. Thus, the rhetoric concerning the Iraq dictator A. Qasim changed significantly – the main emphasis was on criticizing his policies; it was already assessed as reactionary, anti-democratic and anti-communist. At the same time, though a moderately positive assessment of the disintegration of the UAE was given, the philippics against the Egyptian leader G. Nasser were almost stopped. Apparently, because of the failure to forge an alliance with Iraq, the Soviet leadership sought to restore its former relations with Egypt. Unlike the period of 1956-1958 years, marked by a number of serious international crises in the Middle East with the interference of superpowers, 1961-1964 years were often characterized as relatively calm in the life of the region. Partially that could be explained by the temporary decline of Arab nationalism. However, even over those four years the region of the Eastern Mediterranean and Persian Gulf was struck by several perturbations related to the regular attempts to implement pan-Arab projects or their collapse. During that period, the USSR made attempts to settle the Kuwait, Syria and Yemen crises in their favor. During those three regional crises, Moscow was still trying to eliminate Western influence in the region and/or support local nationalists. In 1961-1964 years, military, economic and technical cooperation between Moscow and Cairo, Damascus, Baghdad and Sanaa significantly increased. Despite the ideological disagreements with the local nationalist regimes, the Kremlin continued to provide them with economic, technical and military support. During the mentioned period, the all-round cooperation of the Soviet Union with the Arab states of the Middle East – the UAE, Syria, Iraq, Yemen continued to develop. Cultural ties of the USSR with the Arab world were also developed. According to the documents of the Russian State Archive of Contemporary History, Moscow made considerable efforts to create the cultural background for its influence in Egypt. However, in general, while characterizing the cultural policy of the USSR, Soviet diplomats and employees of the International Department of the Central Committee of the CPSU noted the overt disparity between the amount of economic assistance to the UAE and propagandist work in it. The same was true of other countries of the Middle East. By the time of the resignation of M.S.Khrushchev in October 1964, the main outlines of the Soviet foreign policy in the Middle East had been formed, and the USSR followed them until its disintegration in 1991. ; У статті розглядаються відносини Радянського Союзу з арабськими республіканськими режимами на Близькому Сході у період від XXII з'їзду КПРС до відставки М.С.Хрущова. Крім того, у зазначений період СРСР робив спроби врегулювання кувейтської, сирійської й єменської криз на свою користь. За 1961-1964рр. істотно зросло військове, економічне і технічне співробітництво Москви з Каїром, Дамаском, Багдадом і Саною. Незважаючи на ідеологічні розбіжності з місцевими націоналістичними режимами, Кремль продовжував надавати їм економічно-технічну та військову підтримку. До моменту відставки М.С.Хрущова у жовтні 1964р. на Близькому Сході склалися основні контури радянської зовнішньої політики, яких СРСР дотримувався аж до свого розпаду в 1991р. ; У статті розглядаються відносини Радянського Союзу з арабськими республіканськими режимами на Близькому Сході у період від XXII з'їзду КПРС до відставки М.С.Хрущова. Крім того, у зазначений період СРСР робив спроби врегулювання кувейтської, сирійської й єменської криз на свою користь. За 1961-1964рр. істотно зросло військове, економічне і технічне співробітництво Москви з Каїром, Дамаском, Багдадом і Саною. Незважаючи на ідеологічні розбіжності з місцевими націоналістичними режимами, Кремль продовжував надавати їм економічно-технічну та військову підтримку. До моменту відставки М.С.Хрущова у жовтні 1964р. на Близькому Сході склалися основні контури радянської зовнішньої політики, яких СРСР дотримувався аж до свого розпаду в 1991р.

The Battle of Kulikovo on September 8, 1380 is rightfully considered one of the most renowned battles of Russian military history. That day, the Russian army under the command of the Grand Duke of Moscow and Vladimir, Dmitry Ivanovich, infl icted a crushing defeat on the army of the powerful Horde temnik and the uncrowned ruler of a large part of the Golden Horde Mamai. In the following decades, through the efforts of several generations of Russian scribes, the "Kulikovo myth" was created, which has been refl ected in the works, chronicles and literary sources of the "Kulikovo cycle". This myth has had a tremendous infl uence onthe subsequent tradition of studying the Battle of Kulikovo and the campaign of 1380 in Russian historical literature. In this paper, the author proposes to take a new look, with due account of the new trends and methods of studying Russian military affairs of the late Middle Ages - early modern times, at one of the components of this "myth" - the estimates of the "numerous" number of Russian troops which exist in scientifi c and especially popular literature, who gave battle to the Horde that day. Based on the available direct and indirect evidence, the author comes to a conclusion that Dmitry Ivanovich's regiments on the Kulikovo fi eld amounted to about 10-12 thousand horse soldiers. ; Куликовская битва 8 сентября 1380 г. по праву считается одним из известнейших сражений русской военной истории. В тот день русская рать под началом великого князя московского и владимирского Дмитрия Ивановича нанесло сокрушительное поражение войску могущественного ордынского темника и некоронованного властителя немалой части Золотой Орды Мамая. В последующие десятилетия усилиями нескольких поколений русских книжников сложился «куликовский миф», нашедший свое отражение в произведениях, летописных и литературных, «куликовского цикла». Этот миф оказал колоссальное влияние на последующую традицию изучения Куликовской битвы и кампании 1380 г. в отечественной исторической литературе. В данной статье автор предлагает взглянуть с учетом новых тенденций и методик в изучении русского венного дела эпохи позднего Средневековья – раннего Нового времени на одну из составляющих этого «мифа» – бытующие в научной и в особенности в популярной литературе «тьмочисленные» оценки численности русского войска, давшего в тот день бой ордынцам. На основе имеющихся прямых и косвенных свидетельств автор приходит к выводу, что полки Дмитрия Ивановича на Куликовом поле насчитывали порядка 10-12 тыс. конных воинов. Библиографические ссылки Азбелев С.Н. Численность и состав войск на Куликово поле // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2015. № 4(62). С. 23−29. Алексеев Ю.Г. Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси XV – XVI вв. Переяславский уезд // Алексеев Ю.Г. Аграрная и социальная история России XV – XVI вв. СПб.: Изд-во Олега Абышко. 2019. С. 21−264. Амелькин А.О., Селезнев Ю.В. Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков. М.: Квадрига, 2010. 384 с. Баиов А.К. Курс истории русского военного искусства. Вып. 1 От начала Руси до Петра Великого. СПб.: Тип. Г. Скачкова, 1909. 159 с. Булычев А.А. Живые и мертвые // Родина. 2010. № 8. С. 8−14. Бурова О.В. Принципы и научно-методические подходы по восстановлению лесов Куликовского поля // Куликово поле. Исторический ландшафт. Природа. Археология. История. В двух томах. Т. I. Тула: Тульский полиграфист, 2003. С. 36−47. Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М.: Наука, 1969. 583 с. Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. М.: Наука, 1978. 343 с. Герберштейн С. Записки о Московии. Т. I. М.: Памятники исторической мысли, 2008. 776 с. Гласко М.П., Сычева С.А. Ландшафты места Донского побоища // Куликово поле. Исторический ландшафт. Природа. Археология. История. В двух томах. Т. I. Тула: Тульский полиграфист, 2003. С. 7−22. Горский А.А. Русь: От славянского Расселения до Московского царства. М.: Языки славянской культуры, 2004. 392 с. Григорьев А.П. Сборник ханских ярлыков русским митрополитам. СПб.: Изд.-во СПбГУ, 2004. 276 с. Гумилев Л.Н. От Руси к России. Очерки этнической истории. М.:Экопрос, 1992. 336 с. Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII – XIV вв.). М.: Аспект Пресс, 2001. 389 с. Журавель А.В. Два сражения за поле Куликово – реальное и книжное // Преподавание истории в школе. 2016. № 1. С. 24-28. Калинин В.И., Яковлев А.А. Коневодство. М.: Государственное издательство сельскохозяйственной литературы, 1961. 271 с. Кирпичников А.Н. Военное дело на Руси в XIII–XV вв. Л.: Наука, 1976. 138 с. Кистерев С.Н. Рубль Северо-Восточной Руси до начала XV века // Очерки феодальной России. Вып. 3. / Под ред. С.Н. Кистерева. М.: УРСС, 1999. С. 31−84. Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле // ВИ. 1980. № 8. С. 3–21. Литовская Метрика. Отдел первый. Часть третья. Книги публичных дел. Переписи войска Литовского // Русская историческая библиотека. Т. XXXIII. Петроград: Тип. Главного управления уделов, 1915. 1378 стб. Несин М.А. К вопросу о логистике Куликова поля // Вестник Удмуртского университета. Серия История и Филология. 2018. Т. 28. Вып. 1. С. 70−80. Памятники Куликовского цикла/ Гл. ред. Б. А. Рыбаков. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, 1998. 410 с. Пенской В.В. О численности войска Дмитрия Ивановича на Куликовом поле // Военное дело Золотой Орды. Проблемы и перспективы изучения / Отв. ред. И. М. Миргалеев. Казань: Изд- во: ИИ им. Ш. Марджани АН РТ, 2011. С. 157−162. Пенской В.В. «…И запас пасли на всю зиму до весны»: логистика в войнах Русского государства эпохи позднего Средневековья – раннего Нового времени // История военного дела: исследования и источники. 2016. Т. VIII. С. 85-106. Пенской В.В. Логистика в войнах Русского государства 2-й половины XV–XVI вв. // Новое прошлое. 2016. № 3. С. 68−84. Пенской В.В. Военное дело Московского государства. От Василия Темного до Михаила Романова. Вторая половина XV – начало XVII в. М.: Центрполиграф, 2018. 354 с. Петров А.Е. Куликово поле в исторической памяти: формировании и эволюция представлений о месте Куликовской битвы 1380 г. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2003. № 3 (13). С. 22−30. Полное собрание русских летописей. Т. IV. Новгородская четвертая летопись. М.: Языки русской культуры, 2000. 728 с. Полное собрание русских летописей Т. XV. Рогожский летописец. М.: Языки русской культуры, 2000. 186 стб. Полное собрание русских летописей. T. XVIII. Симеоновская летопись. М.: Знак, 2007. 328 с. Полное собрание русских летописей. Псковская третья летопись. Окончание 2-го Архивского списка Т. V. Вып. 2. М.: Языки славянской культуры, 2000. 368 с. Полное собрание русских летописей. Т. 37. Устюжские и Вологодские летописи XVI – XVII вв. Л.: Наука, 1982. С. 17−103. Полное собрание русских летописей. Т. V. Псковские и Софийские летописи. СПб.: Тип. Э. Праца, 1851. С. 81−275. Полное собрание русских летописей. Т. V. Вып. 1. Псковская первая летопись. М.: Языки славянской культуры, 2003. 256 с. Полное собрание русских летописей. Т. VI. Софийская вторая летопись. Вып. 2. М.: Языки русской культуры, 2001. 240 с. Полное собрание русских летописей. Т. XI. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М.: Языки русской культуры, 2000. 264 с. Полное собрание русских летописей. Т. XIII. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М.: Языки русской культуры, 2000. 544 с. Полное собрание русских летописей. Т. XLIII. Новгородская летопись по списку П.П. Дубровского. М.: Языки славянской культуры, 2004. 368 с. Полное собрание русских летописей. Т. XXIII. Ермолинская летопись М.: Языки славянской культуры, 2004. 256 с. Полное собрание русских летописей. Т. XXV. Московский летописный свод конца XV века. М.: Языки славянской культуры, 2004. 488 с. Полное собрание русских летописей. Т. XXVII. Никаноровская летопись // М.: Языки славянских культур, 2007. С. 17−136. Полное собрание русских летописей. Т. XXXV. Летописи белорусско-литовские. М.: Наука, 1980. 305 с. Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой (1551-1561 гг.) / сост.: Д. А. Мустафина, В.В. Трепавлов. Казань: Татарское кн. изд-во, 2006. 391 с. Почекаев Р.Ю. Мамай. История «антигероя» в истории. СПб.: Евразия, 2010. 288 с. Разин Е.А. История военного искусства. Т.2. История военного искусства VI – XVI вв.СПб.: Полигон, 1999. 656 с Реликвии Донского побоища. Находки на Куликовом поле. М.: Квадрига, 2008. 88 с. Рыбаков Б.А. Военное искусство // Очерки русской культуры XIII–XV вв.: в 2 ч. Ч. 1. / Отв. ред. А.В. Арциховский. М.: Изд-во МГУ, 1969. С. 348-388. Селезнев Ю.В. К вопросу о количестве населения и мобилизационном потенциале Руси в конце XIV – начале XV вв. (к постановке проблемы) // Вестник Воронежского института высоких технологий. 2007. № 1. С. 200-206. Сказания и повести о Куликовской битве. Л.: Наука, 1982. 421 с. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 3 // Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах. Кн. II. М.: Мысль, 1988. С. 7−342. Стратегика Никифора II Фоки / пер. и комм. А. К. Нефёдкина. СПб.: Алетейя, 2005. 105 с. Тамерлан. Автобиография. Уложение. М.: Эксмо, 2006. 512 с. Тихомиров М.Н. Древняя Москва XII – XV вв. Средневековая Россия на международных путях XIV – XV вв. М.: Московский рабочий, 1992. 318 с. Уваров Д.И. Битва при Креси (1346 г.) и военное дело первой фазы Столетней войны (1337-1347 гг.) // Воин. 2003. № 14. С. 23−39. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV – XV веках. Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М.: Изд.-во социально-экономической литературы, 1960. 899 с. Чернов С.З. Волок Ламский в XIV – первой половине XVI в. Структуры землевладения и формирование военно-служилой корпорации. М.: Институт археологии РАН, 1998. 544 с. Шеков А.В. Рассказ о сражении на Дону 1380 г. в Белорусской I летописи // Верхнее Подонье: природа, археология, история. Т. II. / Oтв. ред. А. Н. Наумов Тула: ООО Риф «ИНФРА», 2004. С. 13−23. «…и бе их столько, еже несть числа»: сколько воинов воевало в Русской армии в XVI в .? // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2009. № 1/2 (5/6). С. 45−150. Ayton A. The English Army at Crecy // Ayton A., Preston Ph. Et al The Battle of Crésy, 1346. Woodbridge: The Boydell Press, 2005. P. 159−251.Curry A. Agincourt: A New History. Stroud: Tempus Publishing, 2005. 319 р. Keep J.L.H. Soldiers of the Tsar: Army and Society in Russia 1462-1874. Oxford: Oxford University Press, 1985. 432 p. Sumption J. The Hundred Years War. T. I. Trial by Battle. London-Boston: Faber and Faber, 1990. 659 p. Sumption J. The Hundred Years War. T. II. Trial by Fire. London: Faber and Faber, 1999. 680 р.

The book about the objective laws of nature and society. Based on the paradigms of positivism and dialectical materialism proposes a new concept of civilization development. The author violated the unwritten ban on study of the relationship between society and the social elite, analyzing their driving forces and mechanisms. The detailed classification of the social elite introduces a number of new concepts and categories and is based on the thesis about the parasitic elite functions in a social environment. As the main driving force of civilization development is the confrontation of the State and Society.

The article is about the features of the socio-economic control as a form of social control. The author reveals specific methods of socio-economic control, which applicable to different control objects. Particular attention is paid to methods of solving problems arising in the implementation of socio-economic control.

"Scientists, engineers, and a free-choice society is a book about control, largely the governing of children and young people in Sweden and the efforts made to persuade them to choose careers—and identities—in science and technology in the period 1950–2000. It is very much part of an interdisciplinary research tradition in which perspectives taken from the history of science and education are combined with theories from the field of governmentality studies. The book begins by describing a new societal problem that confronted Sweden, like so many other Western countries, in the immediate post-war years, namely a lack of engineers and scientists. The period from the outbreak of the Second World War to the mid fifties saw a new appreciation for scientific research and its application in both the military and civilian sectors. With the reconstruction of Europe and the Marshall Plan at its height in the fifties, technology and science became gradually associated with rising industrial productivity and with economic growth in general.
By the sixties this had left national employment policy with some markedly pronounced objectives. By the end of the decade, it was obvious that the determination to increase student numbers in science and engineering ran contrary to other political ambitions, and did not sit well with the right of the individual to freedom of choice in education. The attempt to respect people's autonomy while at the same time enabling more of them study these particular disciplines shaped a distinct set of strategies that made up the 'positive exercise of power'—what might also be called liberal governing—in which the main idea was to encourage students to come to science and engineering of their own free will.
The book goes on to demonstrate how this strategy of governing through individual autonomy would result in a series of specific measures in the seventies and on, including changes to the curricula and teaching materials, which were matched by activities outside the traditional bounds of learning such as a travelling science shows, advertising campaigns, and the construction of science and technology centres. The book also spells out the sheer reach of this recruitment policy. Many leading figures in Sweden set out to encourage people to become scientists and engineers—these were voices heard not only from government quarters, but also from industry and special interest groups.
Scientists, engineers and a free-choice society does not set out to answer the question of how best to set about attracting young people into science and technology; rather, it is concerned with how that question has been answered by others, and what impact their responses have had on power relations between society and the individual, and indeed on the place of science and engineering
education in the present. - Naturvetarna, ingenjörerna och valfrihetens samhälle handlar om styrning av framförallt barn och ungdomar i Sverige till att välja naturvetenskap och teknik som utbildning, yrke och identitet mellan åren 1950–2000. Ämnesmässigt befinner sig texten i en tvärvetenskaplig forskningstradition där perspektiv från vetenskapshistoria och utbildningshistoria används tillsammans med teoretisk inspiration från fältet governmentality studies. I boken beskrivs inledningsvis framväxten av en ny samhällelig problembild i Sverige och övriga västvärlden under tidig efterkrigstid, nämligen bristen på ingenjörer och naturvetare. Den period som sträckte sig från andra världskriget krigets utbrott till 1950-­?talets mitt hade sett en ny värdering av vetenskaplig forskning och tillämpning, både från de militära och civila delarna av samhället. I samband med återuppbyggnaden av Europa och den pågående Marshallhjälpen sammankopplades teknik och naturvetenskap alltmer med ökad industriell produktivitet men också med ekonomisk tillväxt.
Ovanstående utveckling ledde under 1960-­?talet till att rekryteringspolitiska målsättningar uttalades allt starkare. I slutet av decenniet blev det uppenbart att viljan att höja antalet studerande i teknik och naturvetenskap kom att kollidera med andra utbildningspolitiska ambitioner, framförallt den om individens rätt till ett fritt val av utbildning. I försöken att på samma gång respektera detta självbestämmande och samtidigt skapa fler studerande inom de ovan nämnda disciplinerna växte strategier fram i formen av ett slags "positiv maktutövning" – vad som också kallas liberalt styre – där den bärande idén var att förmå elever att söka sig till naturvetenskap och teknik av sin egen fria vilja.
Boken ger fortsättningsvis prov på hur denna strategi att styra genom individens autonomi frambringade en rad olika specifika påverkanssåtgärder från 1970-­?talet och framåt. Bland dessa återfinns förändrade kursplaner och läromedel, men också insatser utanför den traditionella läromiljön, såsom kringresande vetenskapsshower, reklamkampanjer och uppförandet av teknik-­? och vetenskapscentra. Vad som också framträder i boken är rekryteringspolitikens bredd. Många aktörer i samhället verkade för fler naturvetare och ingenjörer – inte endast på myndighetsnivå utan även inom näringsliv och bland enskilda intresseorganisationer.
Naturvetarna, ingenjörerna och valfrihetens samhälle ger inga svar inte på hur fler ungdomar skall förmås bli intresserade av naturvetenskap och teknik. Snarare handlar boken om hur den frågan besvarats av andra och vilka konsekvenser detta har fått för uppkomsten av nya maktrelationer mellan samhälle och individ, men också för de naturvetenskapliga och tekniska utbildningarnas positioner i samtiden."

Artykuł ma na celu zbadanie, w jakim stopniu wydarzenia międzynarodowe z lat 1885–1887 znalazły odzwierciedlenie na kartach gazety narodowej "Bukowina". Wraz z pojawieniem się tego czasopisma zapoczątkowany został nowy etap w rozwoju ukraińskiej prasy periodycznej tego regionu. Pismo publikowano w Czerniowcach od 1 stycznia 1885 do 13 stycznia 1910 roku, a następnie, po kilkuletniej przerwie – od 1 stycznia do 10 czerwca 1915 roku. Po tej dacie, do 3 maja 1918, tytuł ukazywał się w Wiedniu. 15 maja 1918 wraz z ustąpieniem wojsk rosyjskich redakcję gazety przeniesiono ponownie do Czerniowiec. Stan ten trwał do 10 grudnia, kiedy to pismo zniknęło z rynku wydawniczego. U schyłku XIX wieku periodyk ten stanowił główne źródło informacji dla ludności Bukowiny Północnej (z wyraźnym naciskiem na Ukrainę Naddniestrzańską). Na jego łamach poruszano istotne w tamtym czasie tematy o charakterze społecznym i politycznym. Tytuł pozostawił znaczący ślad w dziedzinie literatury pięknej, krytyki i publicystyki, a także księgarstwa. Przyczynił się nadto do popularyzacji zachodnioukraińskiej prasy periodycznej. "Bukowina" przesycona była rozmaitymi informacjami prezentowanymi z wielu perspektyw. Redaktorzy oraz autorzy współpracujący z czasopismem próbowali wszechstronnie i kompleksowo ukazywać wydarzenia mające miejsce nie tylko na Ukrainie, ale również za granicą. Spośród 70 numerów, które ukazały się w ciągu pierwszych lat historii pisma, wyekscerpowano 35, w których opisane zostało życie międzynarodowe – najczęściej w ramach rubryki Що нового въсвƀтƀ (Co nowego w świecie?). Ogólnie biorąc, w latach 1885–1887 w dziale tym daje się odnaleźć 178 drobnych wiadomości o charakterze międzynarodowym. Wszystkie mają podłoże polityczne i należą do następujących obszarów tematycznych: – stosunki bułgarsko-tureckie; – stosunki grecko-tureckie; – kwestia polska; – wiadomości europejskie oraz innych krajów; – rosyjska wizja wydarzeń świata oraz sytuacja polityczna w samej Rosji. Jak wskazuje autorka artykułu, rok 1885 nie był bogaty w wiadomości ze świata, prawdopodobnie ze względu na brak stałych korespondentów mogących dostarczać świeżych informacji na ten temat. Najbardziej owocnym pod względem wieści międzynarodowych okazał się natomiast rok następny (1886). Wówczas rubryka Що нового въсвƀтƀ? pojawiała się niemal w każdym numerze gazety, a zamieszczone w niej materiały podawano w odrębnych akapitach, przyporządkowanych do każdego kraju. Można zatem konstatować, że w tym czasie wydarzenia międzynarodowe znacząco umocniły swoją pozycję na stronach "Bukowiny". Każde kolejne wydanie zawierało kilka takich drobnych informacji, rozpoczynających się od nazwy kraju, o którym wiadomości publikowano. W 1887 roku rubryka uległa przekształceniu – od krótkich nowin do nieszczegółowego przeglądu sytuacji politycznej, głównie w krajach Europy. W artykule szczegółowo przedstawiona została jej merytoryczna (problemowo-tematyczna) oraz strukturalna analiza. ; The article aims to examinate in what degree international events from 1885-1887 period were reflected in pages of national newspaper "Bukowina". With the appearance of this periodical the new phase of development of Ukrainian press of this region was begun. The journal was published in Chernivtsi from January, 1-st 1885 till January, 13-th 1910, then – after break of several years – from January, 1-st till June, 10-th 1915. After this date, till May, 3-rd 1918, the title was issued in Vienna. May, 15-th 1918, with the withdrawal of Russian army, the editorial office was moved again to Chernivtsi. This lasted until December, 10-th when journal disappeared from the publishing market. At the end of 19-th century periodical was main source of information for people of North Bukovina (with the emphasis on Pridnestrovian Ukraine). In it there were dealt important political and social topics of that time. The title left significant mark in field of literature, criticism, opinion journalism and bookselling. Moreover it has contributed to popularisation of Western-Ukrainian periodical-press. During its existence "Bukowina" was consistently suffused with the various information, presented from many perspectives. Publishers and authors cooperating with journal have tried to present comprehensively the events not only from Ukraine but also from abroad. Among the 70 issues which were launched durring the firs years of journal`s history, 35 were extracted which reffers to international affairs – mainly from section entitled Що нового въсвƀтƀ (What`s new in the world?) Generally, in this section it is possible to find 178 news related with international subject. All of tchem have international background and reffers to following fields: – Bulgarian-Turkish relations; – Greek-Turkish relations; – Polish issue; – news from Europe and world; – international affairs from Russian perpective and political situation in Russia. As the Author shows, the year 1855 was not so rich in news reffered to international events, probably because of lack of permanent correspondent who would be able to provide proper information. However the most fruitful in terms of international news was the next year (1886). Then section Що нового въсвƀтƀ (What`s new in the world?) appeared in almost every issue of newspaper and materials were located into separate paragraphs, assigned to each country. It can therefore be ascertained, that in that time international events significantly cosolidated their position on "Bukowina" pages. Each succeeding issue contained several such minor information, started from the name of country, which they reffer to. In 1887 the section has been reconfigured – from short news into general rewiev of political situation, mainly in European countries. In article is presented in detail the substantial (problems and subject) and formal analysis of the section.

The purpose of the article is to substantiate the validity of introducing the concept of 'portrait genre' into the field of danceology using the example of productions by choreographer Rudolf Kharatyan. Methodology. Through the art history analysis of choreographer Rudolf Kharatyan's ballets 'Hypostases', 'Bach Passion' (The Passion of Bach) and 'La Boheme', comparing the choreographic solutions of the portrait genre in these ballets, the specifics of the interpretation of the images of the composers Mozart and Bach, as well as the chansonnier Charles Aznavour were revealed. Scientific novelty. For the first time, based on the analysis of three ballets by Rudolf Kharatyan, the concept of 'portrait genre' was introduced into danceology, by which we mean a choreographic performance or a separate number, the hero of which is a historical person (and not a fictional character), a representative of art. Conclusions. The portrait genre is not identical to that in painting or sculpture, but closer to works of literature or cinema. In them, as in a choreographic performance, not only the one about whom they narrate comes to the fore, but most importantly – how. In the ballet 'Hypostases' the diverse spiritual world of Mozart, his hypostases as the images of the characters in the operas created by him are conveyed. They are in complete harmony with him, then they empathize with him, then they are rejected from their creator. In 'Bach Passion', besides Bach himself, thirteen more ballerinas and dancers take part, but there are no specific characters. This is the figurative decision of the musical world of Bach. In 'La Boheme', the action is concretized – this is Charles Aznavour's path to recognition, but the ballet cannot be called a story ballet. It is rather a portrait of a chansonnier in the interior of Montmartre. In the future, the portrait genre can be considered more broadly as a choreographic performance or a separate number, the hero of which is a historical person (and not a fictional character), regardless of whether he is a representative of art, politics, science, clergy, etc. ; Цель статьи – обосновать правомерность введения в область дансологии понятия «жанр портрета» на примере постановок балетмейстера Рудольфа Харатяна. Методология. Путем искусствоведческого анализа балетов хореографа Рудольфа Харатяна «Ипостаси», «Bachpassion» (Страсти Баха) и «La Boheme», сравнения хореографических решений жанра портрета в названных балетах выявлено специфику интерпретации образов композиторов Моцарта и Баха, а также шансонье Шарля Азнавура. Научная новизна. Впервые на основе анализа трех балетов Рудольфа Харатяна в дансологию введено понятие «жанр портрета», под которым подразумеваем хореографический спектакль или отдельный номер, героем которого является историческая личность (а не вымышленный персонаж), представитель искусства. Выводы. Жанр портрета не идентичен таковому в живописи или скульптуре, но ближе к произведениям литературы или кинематографа. В них, как и в хореографическом спектакле, на первый план выходит не только тот, о ком они повествуют, а главное – как. В балете «Ипостаси» передан многообразный духовный мир Моцарта – его ипостаси, как образы действующих лиц, созданных им опер. Они то находятся с ним в полной гармонии, то сопереживают ему, то отторгаются от своего создателя. В «Bachpassion», кроме самого Баха, принимают участие еще 13 балерин и танцовщиков, но нет конкретных персонажей – такое образное решение музыкального мира Баха. В «La Boheme» действие конкретизировано – это путь Шарля Азнавура к признанию, однако назвать балет сюжетным нельзя. Это скорее портрет шансонье в интерьере Монмартра. В перспективе жанр портрета может быть рассмотрен более широко, как хореографический спектакль или отдельный номер, героем которого является историческая личность (а не вымышленный персонаж), безотносительно к тому, представитель ли он искусства, политики, науки, духовенства и др. ; Мета статті – обґрунтувати правомірність уведення в галузь дансологіі поняття «жанр портрета» на прикладі постановок балетмейстера Рудольфа Харатяна. Методологія. Шляхом мистецтвознавчого аналізу балетів хореографа Рудольфа Харатяна «Іпостасі», «Bachpassion» (Пристрасті Баха) і «La Boheme», порівняння хореографічних рішень жанру портрета в назвах балетів виявлено специфіку інтерпретації образів композиторів Моцарта і Баха, а також шансоньє Шарля Азнавура. Наукова новизна. Уперше на основі аналізу трьох балетів Рудольфа Харатяна в дансологію введено поняття «жанр портрета», під яким розуміємо хореографічний спектакль або окремий номер, героєм якого є історична особистість (а не вигаданий персонаж), представник мистецтва. Висновки. Жанр портрета не ідентичний такому в живопису або скульптурі, але ближчий до творів літератури чи кінематографу. У них, як і в хореографічній виставі, на перший план виходить не тільки той, про кого вони оповідають, а головне – як. У балеті «Іпостасі» переданий різноманітний духовний світ Моцарта – його іпостасі як образи дійових осіб створених ним опер. Вони то знаходяться з ним у повній гармонії, то співпереживають йому, то відриваються від свого творця. У «Bachpassion», крім самого Баха, беруть участь ще 13 балерин і танцівників, але немає конкретних персонажів – таке образне рішення музичного світу Баха. У «La Boheme» дію конкретизовано – це шлях Шарля Азнавура до визнання, протее назвати балет сюжетним не можна. Це швидше портрет шансоньє в інтер'єрі Монмартра. У перспективі жанр портрета може бути розглянутий більш широко, як хореографічний спектакль або окремий номер, героєм якого є історична особистість (а не вигаданий персонаж), безвідносно до того, представник він мистецтва, політики, науки, духовенства та ін.

The purpose of the article is to substantiate the validity of introducing the concept of 'portrait genre' into the field of danceology using the example of productions by choreographer Rudolf Kharatyan. Methodology. Through the art history analysis of choreographer Rudolf Kharatyan's ballets 'Hypostases', 'Bach Passion' (The Passion of Bach) and 'La Boheme', comparing the choreographic solutions of the portrait genre in these ballets, the specifics of the interpretation of the images of the composers Mozart and Bach, as well as the chansonnier Charles Aznavour were revealed. Scientific novelty. For the first time, based on the analysis of three ballets by Rudolf Kharatyan, the concept of 'portrait genre' was introduced into danceology, by which we mean a choreographic performance or a separate number, the hero of which is a historical person (and not a fictional character), a representative of art. Conclusions. The portrait genre is not identical to that in painting or sculpture, but closer to works of literature or cinema. In them, as in a choreographic performance, not only the one about whom they narrate comes to the fore, but most importantly – how. In the ballet 'Hypostases' the diverse spiritual world of Mozart, his hypostases as the images of the characters in the operas created by him are conveyed. They are in complete harmony with him, then they empathize with him, then they are rejected from their creator. In 'Bach Passion', besides Bach himself, thirteen more ballerinas and dancers take part, but there are no specific characters. This is the figurative decision of the musical world of Bach. In 'La Boheme', the action is concretized – this is Charles Aznavour's path to recognition, but the ballet cannot be called a story ballet. It is rather a portrait of a chansonnier in the interior of Montmartre. In the future, the portrait genre can be considered more broadly as a choreographic performance or a separate number, the hero of which is a historical person (and not a fictional character), regardless of whether he is a representative of art, politics, science, clergy, etc. ; Цель статьи – обосновать правомерность введения в область дансологии понятия «жанр портрета» на примере постановок балетмейстера Рудольфа Харатяна. Методология. Путем искусствоведческого анализа балетов хореографа Рудольфа Харатяна «Ипостаси», «Bachpassion» (Страсти Баха) и «La Boheme», сравнения хореографических решений жанра портрета в названных балетах выявлено специфику интерпретации образов композиторов Моцарта и Баха, а также шансонье Шарля Азнавура. Научная новизна. Впервые на основе анализа трех балетов Рудольфа Харатяна в дансологию введено понятие «жанр портрета», под которым подразумеваем хореографический спектакль или отдельный номер, героем которого является историческая личность (а не вымышленный персонаж), представитель искусства. Выводы. Жанр портрета не идентичен таковому в живописи или скульптуре, но ближе к произведениям литературы или кинематографа. В них, как и в хореографическом спектакле, на первый план выходит не только тот, о ком они повествуют, а главное – как. В балете «Ипостаси» передан многообразный духовный мир Моцарта – его ипостаси, как образы действующих лиц, созданных им опер. Они то находятся с ним в полной гармонии, то сопереживают ему, то отторгаются от своего создателя. В «Bachpassion», кроме самого Баха, принимают участие еще 13 балерин и танцовщиков, но нет конкретных персонажей – такое образное решение музыкального мира Баха. В «La Boheme» действие конкретизировано – это путь Шарля Азнавура к признанию, однако назвать балет сюжетным нельзя. Это скорее портрет шансонье в интерьере Монмартра. В перспективе жанр портрета может быть рассмотрен более широко, как хореографический спектакль или отдельный номер, героем которого является историческая личность (а не вымышленный персонаж), безотносительно к тому, представитель ли он искусства, политики, науки, духовенства и др. ; Мета статті – обґрунтувати правомірність уведення в галузь дансологіі поняття «жанр портрета» на прикладі постановок балетмейстера Рудольфа Харатяна. Методологія. Шляхом мистецтвознавчого аналізу балетів хореографа Рудольфа Харатяна «Іпостасі», «Bachpassion» (Пристрасті Баха) і «La Boheme», порівняння хореографічних рішень жанру портрета в назвах балетів виявлено специфіку інтерпретації образів композиторів Моцарта і Баха, а також шансоньє Шарля Азнавура. Наукова новизна. Уперше на основі аналізу трьох балетів Рудольфа Харатяна в дансологію введено поняття «жанр портрета», під яким розуміємо хореографічний спектакль або окремий номер, героєм якого є історична особистість (а не вигаданий персонаж), представник мистецтва. Висновки. Жанр портрета не ідентичний такому в живопису або скульптурі, але ближчий до творів літератури чи кінематографу. У них, як і в хореографічній виставі, на перший план виходить не тільки той, про кого вони оповідають, а головне – як. У балеті «Іпостасі» переданий різноманітний духовний світ Моцарта – його іпостасі як образи дійових осіб створених ним опер. Вони то знаходяться з ним у повній гармонії, то співпереживають йому, то відриваються від свого творця. У «Bachpassion», крім самого Баха, беруть участь ще 13 балерин і танцівників, але немає конкретних персонажів – таке образне рішення музичного світу Баха. У «La Boheme» дію конкретизовано – це шлях Шарля Азнавура до визнання, протее назвати балет сюжетним не можна. Це швидше портрет шансоньє в інтер'єрі Монмартра. У перспективі жанр портрета може бути розглянутий більш широко, як хореографічний спектакль або окремий номер, героєм якого є історична особистість (а не вигаданий персонаж), безвідносно до того, представник він мистецтва, політики, науки, духовенства та ін.

Introduction. Apart from classical academic musicology, sociology, social anthropology and related disciplines such as sociolinguistics, philology, and cultural studies contributed to the development of research of music and its role in social, interpersonal relations, and individual experiences. The aim of this research is to investigate musical and singing traditions within the context of social relations, historical challenges, and sub-cultures by sociological and social anthropological approaches. In the last decades these research is of relevance for scholars interested in creativity and creative individuals whose impact effect is ambient in current social and political processes. The main tradition can be approached as a socio-cultural phenomenon emerging in the form of sub-culture.Methodology and sources. Methodological b ackground o f t his r esearch i s o f s tructuralfunctional character. Within this framework art and creativity can be approached by various sets of research techniques. Culture of music can be studies both as an object and as a text; hence, textual and contextual approaches are of significance. In result, we can discover reasons motivating people to influence social relations and preconceptions within certain groups and societies. This approach allows the analysis the connections between individual and collective perceptions of people regarding their identities and place in a society. Finally, not only music shapes the context of sociolultural phenomena, but it is the context itself per se. For this paper I used texts and bibliographic data of singers such as follows: Son House, Robert Johnson, Skip James, William Samuel McTell, Edward W. Clayborn.Results and discussion. The analysis of social history of blues in the end of the nineteenth and in the beginning of the twentieth centuries as well as biographies of bluesmen along with the texts of their songs clearly demonstrates poetic motifs, individual and social reflections of different communities. The images such as love and flirt, manqué love, rest from hard work, roads, railways, trains, abandoned home with simultaneous lack of home, prison, illness, death and cemetery as well as the demonstration of all the listed images by socially oriented creativity in music, represents deep forms of marginality of those who sing it out in front of respected citizens living normal lives.Conclusion. The material scrutinized in this paper clearly shoes that blues as a genre of music along with bluesmen who are representatives of a certain sub-culture, constitute a coherent social system which can be characterized a s a c ounter-culture. This social and cultural phenomenon in a way we encounter it derived from marginal status of its representatives. This marginal status becomes visible in blues as emotion and soulreflection to a large degree contradictory to the idea of respectable citizens and so-called "right way of life". ; Введение. Вклад, внесенный в изучение музыки широким кругом дисциплин вне академического музыковедения, таких к ак социология, антропология, социолингвистика, филология, культурология, способствовал развитию социокультурных исследований о роли музыки в общественных, межличностных отношениях и индивидуальных переживаниях. Целью изучения в статье являются социологические и антропологические исследования музыкально-песенных традиций в контексте социальных отношений, исторических потрясений, субкультур. В последние десятилетия данные исследования представляют научный и методологический интерес для ученых, анализирующих творческую деятельность человека, ее результаты и влияние на изменения в социальных отношениях государств и народов. Блюзовую традицию можно рассматривать как социокультурное явление, и в данном контексте она выступает как контркультура.Методология и источники. Методологическую основу исследования составляет структурно-функциональное направление в социальных науках, в рамках которого искусство, его разновидности и творчество как необходимая деятельность человека могут изучаться целым набором методик. Музыкальная культура может изучаться как объект и как текст, что предполагает наличие соответствующих подходов: текстового и контекстуального. Результатом их использования является выявление смысловых отношений, которые через творческую активность людей влияют на социальные связи и отношения отдельных индивидов, групп, этнических сообществ. Подобный подход позволяет анализировать связь музыки и индивидуальных или коллективных представлений людей, формирование их идентичностей. Музыка и вложенные в нее значения формируют контекст социокультурных явлений, но также музыка сама является их контекстом. В статье использовались тексты и биографические данные таких исполнителей, как Son House, Robert Johnson, Skip James, William Samuel McTell, Edward W. Clayborn.Результаты и обсуждение. В результате изучения и анализа социальной истории блюза конца XIX – начала XX вв., биографий блюзменов, а также текстов исполняемых песен были выявлены ведущие поэтические мотивы, отражающие личностные и социальные отношения представителей данной социальной группы. Такие образы, как любовь-флирт, несчастная любовь, отдых от работы (лучше сбежать от нее), образы сельской дороги Дельты, железнодорожные пути, вокзалы, товарные вагоны, уход из дома и одновременно тоска по его отсутствию, тюрьма, болезнь, смерть и кладбище, и их демонстрация через социально-ориентированное творчество формируют в глазах добропорядочных граждан маргинализацию тех, кто поет об этом.Заключение. Рассмотренный материал наглядно показал, что блюз как музыкальный жанр, а также блюзмены как его исполнители и как носители культуры этого жанра представляют собой слаженную социальную систему, которую можно обозначить как контркультуру. Данный социальный и культурный феномен во многом сложился благодаря маргинальному положению его представителей, что выражалось в первую очередь в том, что блюз – состояние души, которое входило в противоречие с представлениями о респектабельности и «правильном» образе жизни.

The purpose of the article is to substantiate the validity of introducing the concept of 'portrait genre' into the field of danceology using the example of productions by choreographer Rudolf Kharatyan. Methodology. Through the art history analysis of choreographer Rudolf Kharatyan's ballets 'Hypostases', 'Bach Passion' (The Passion of Bach) and 'La Boheme', comparing the choreographic solutions of the portrait genre in these ballets, the specifics of the interpretation of the images of the composers Mozart and Bach, as well as the chansonnier Charles Aznavour were revealed. Scientific novelty. For the first time, based on the analysis of three ballets by Rudolf Kharatyan, the concept of 'portrait genre' was introduced into danceology, by which we mean a choreographic performance or a separate number, the hero of which is a historical person (and not a fictional character), a representative of art. Conclusions. The portrait genre is not identical to that in painting or sculpture, but closer to works of literature or cinema. In them, as in a choreographic performance, not only the one about whom they narrate comes to the fore, but most importantly – how. In the ballet 'Hypostases' the diverse spiritual world of Mozart, his hypostases as the images of the characters in the operas created by him are conveyed. They are in complete harmony with him, then they empathize with him, then they are rejected from their creator. In 'Bach Passion', besides Bach himself, thirteen more ballerinas and dancers take part, but there are no specific characters. This is the figurative decision of the musical world of Bach. In 'La Boheme', the action is concretized – this is Charles Aznavour's path to recognition, but the ballet cannot be called a story ballet. It is rather a portrait of a chansonnier in the interior of Montmartre. In the future, the portrait genre can be considered more broadly as a choreographic performance or a separate number, the hero of which is a historical person (and not a fictional character), regardless of whether he is a representative of art, politics, science, clergy, etc. ; Цель статьи – обосновать правомерность введения в область дансологии понятия «жанр портрета» на примере постановок балетмейстера Рудольфа Харатяна. Методология. Путем искусствоведческого анализа балетов хореографа Рудольфа Харатяна «Ипостаси», «Bachpassion» (Страсти Баха) и «La Boheme», сравнения хореографических решений жанра портрета в названных балетах выявлено специфику интерпретации образов композиторов Моцарта и Баха, а также шансонье Шарля Азнавура. Научная новизна. Впервые на основе анализа трех балетов Рудольфа Харатяна в дансологию введено понятие «жанр портрета», под которым подразумеваем хореографический спектакль или отдельный номер, героем которого является историческая личность (а не вымышленный персонаж), представитель искусства. Выводы. Жанр портрета не идентичен таковому в живописи или скульптуре, но ближе к произведениям литературы или кинематографа. В них, как и в хореографическом спектакле, на первый план выходит не только тот, о ком они повествуют, а главное – как. В балете «Ипостаси» передан многообразный духовный мир Моцарта – его ипостаси, как образы действующих лиц, созданных им опер. Они то находятся с ним в полной гармонии, то сопереживают ему, то отторгаются от своего создателя. В «Bachpassion», кроме самого Баха, принимают участие еще 13 балерин и танцовщиков, но нет конкретных персонажей – такое образное решение музыкального мира Баха. В «La Boheme» действие конкретизировано – это путь Шарля Азнавура к признанию, однако назвать балет сюжетным нельзя. Это скорее портрет шансонье в интерьере Монмартра. В перспективе жанр портрета может быть рассмотрен более широко, как хореографический спектакль или отдельный номер, героем которого является историческая личность (а не вымышленный персонаж), безотносительно к тому, представитель ли он искусства, политики, науки, духовенства и др. ; Мета статті – обґрунтувати правомірність уведення в галузь дансологіі поняття «жанр портрета» на прикладі постановок балетмейстера Рудольфа Харатяна. Методологія. Шляхом мистецтвознавчого аналізу балетів хореографа Рудольфа Харатяна «Іпостасі», «Bachpassion» (Пристрасті Баха) і «La Boheme», порівняння хореографічних рішень жанру портрета в назвах балетів виявлено специфіку інтерпретації образів композиторів Моцарта і Баха, а також шансоньє Шарля Азнавура. Наукова новизна. Уперше на основі аналізу трьох балетів Рудольфа Харатяна в дансологію введено поняття «жанр портрета», під яким розуміємо хореографічний спектакль або окремий номер, героєм якого є історична особистість (а не вигаданий персонаж), представник мистецтва. Висновки. Жанр портрета не ідентичний такому в живопису або скульптурі, але ближчий до творів літератури чи кінематографу. У них, як і в хореографічній виставі, на перший план виходить не тільки той, про кого вони оповідають, а головне – як. У балеті «Іпостасі» переданий різноманітний духовний світ Моцарта – його іпостасі як образи дійових осіб створених ним опер. Вони то знаходяться з ним у повній гармонії, то співпереживають йому, то відриваються від свого творця. У «Bachpassion», крім самого Баха, беруть участь ще 13 балерин і танцівників, але немає конкретних персонажів – таке образне рішення музичного світу Баха. У «La Boheme» дію конкретизовано – це шлях Шарля Азнавура до визнання, протее назвати балет сюжетним не можна. Це швидше портрет шансоньє в інтер'єрі Монмартра. У перспективі жанр портрета може бути розглянутий більш широко, як хореографічний спектакль або окремий номер, героєм якого є історична особистість (а не вигаданий персонаж), безвідносно до того, представник він мистецтва, політики, науки, духовенства та ін.

In article internal political development of Ukraine which happened for more than quarter of the century of modern history is investigated and also the main directions of foreign policy of the country are analyzed. For the period which has passed from the moment of the collapse of the USSR in 1991 political development of Ukraine was followed by the conflicts, cardinal changes of the constitution. Bitter struggle went between executive and legislative branches of the power which sought to strengthen the positions due to redistribution of powers. Besides, heated debates went between supporters of the unitary device of Ukraine and adherents of federalization. The last saw a guarantee of maintaining territorial integrity of the country and a way of achievement of political stability in transition to the federal beginnings. This problem was especially relevant for the Ukrainian state which owing to historical development and formation of the modern territory, has inherited interregional contradictions. It was especially accurately shown during the periods of political events of 2004 and 2014, having fully reflected the available problems connected with fight of regional elite. Despite political shocks, the Ukrainian elite of the western and east regions supported unitary development of Ukraine, seeing in it a possibility of receiving complete control over the state institutes and financial flows. Ignoring of opportunities of the federal device was shown in 2014 when tough rejection of the radical nationalist parties which have carried out a coup in Kiev has caused a wave of protest performances in southeast regions. The subsequent political struggle between Kiev and regions of the East of Ukraine has developed into armed conflict. However, despite it, the official Ukrainian authorities haven't changed the negative attitude to a possibility of federalization of the state. It is difficult and contradictory the foreign policy of Ukraine which generally carried a westernized course was formed. Despite the short periods of rapprochement with Russia that strengthened criticism from opposition forces, the Ukrainian power adhered to a pro-European course, considering him as a guarantee of independent development and creation of a counterbalance of Russia. Similar approach has affected foreign policy priorities of Ukraine which expanded cooperation with the countries taking a hard line in relation to Russia. Finally, strengthening of the anti-Russian rhetoric from official Kiev has led to cooling of the Russian-Ukrainian relations which have ceased to have character of strategic partnership, and then and has led to tough opposition of two countries. In recent years the attention of the Ukrainian policy is directed to strengthening of the relations with the European countries. This vector has amplified after change of the power in Ukraine in 2014 when the Ukrainian authorities have headed for expansion of cooperation with the EU, of the USA and began to make efforts for rapprochement with NATO. ; В статье исследуется внутриполитическое развитие Украины, которое происходило за более чем четверть века современной истории, а также анализируются основные направления внешней политики страны. За период, который прошел с момента распада СССР в 1991 году, политическое развитие Украины сопровождалось конфликтами, кардинальными изменениями конституции. Острая борьба шла между исполнительной и законодательной ветвями власти, которые стремились усилить свои позиции за счет перераспределения полномочий. Кроме того, острые дискуссии шли между сторонниками унитарного устройства Украины и приверженцами федерализации. Последние видели в переходе к федеративным началам гарантию сохранения территориальной целостности страны и пути достижения политической стабильности. Данная проблема была особенно актуальной для украинского государства, которое в силу исторического развития и формирования современной территории, унаследовало межрегиональные противоречия. Это особенно четко проявилось в периоды политических событий 2004 и 2014 годов, в полной мере отразив имеющиеся проблемы, связанные с борьбой региональных элит. Несмотря на политические потрясения, украинские элиты западных и восточных регионов выступали за унитарное развитие Украины, видя в этом возможность получения полного контроля над государственными институтами и финансовыми потоками. Игнорирование возможностей федеративного устройства проявилось в 2014 году, когда жесткое неприятие радикальных националистических партий, осуществивших государственный переворот в Киеве, вызвало волну протестных выступлений в юго-восточных регионах. Последующая политическая борьба между Киевом и регионами востока Украины переросла в вооруженный конфликт. Впрочем, несмотря на это, официальные украинские власти не изменили своего негативного отношения к возможности федерализации государства. Сложно и противоречиво формировалась внешняя политика Украины, которая в основном носила прозападный курс. Несмотря на непродолжительные периоды сближения с Россией, что усиливало критику со стороны оппозиционных сил, украинская власть придерживалась проевропейского курса, рассматривая его в качестве гарантии независимого развития и создания противовеса России. Подобный подход сказался на внешнеполитических приоритетах Украины, которая расширяла сотрудничество со странами, занимающими жесткую позицию по отношению к России. В конечном итоге, усиление антироссийской риторики со стороны официального Киева привело к охлаждению российско-украинских отношений, которые перестали носить характер стратегического партнерства, а затем и привело к жесткому противостоянию двух стран. В последние годы внимание украинской политики направлено на укрепление отношений с европейскими странами. Этот вектор усилился после смены власти на Украине в 2014 году, когда украинские власти взяли курс на расширение сотрудничества с ЕС, США и стали прилагать усилия для сближения с НАТО.

Introduction. The socio-philosophical and philosophical-legal analysis of the processes of law components exchange (legal norms, articles, prin­ciples, parts of legislation, legal ideology, etc.) be­tween legal systems (legal spheres) of different coun­tries has shown that this exchange takes place both in history and modernity. Its comprehension first of all began in Western law, starting from the Middle Ages. The assimilation of law components by some coun­tries from other countries is called the legal recep­tion. Historically, from the Middle Ages to the present day, the reception of Roman law componets by Euro­pean states has been the first and most widespread. But in the XX and especially at the beginning of the XXI centuries (in the era of globalization), the recep­tion of the components of law in the system of inter­actions of simultaneously existing states, as well as the interactions of countries and the international le­gal environment, developed significantly. In this case, it became necessary to study the legal mechanisms and patterns of legal interchange of the law compo­nents on an international interaction scale, in the era of globalization. The purposes of the article are: to consider some patterns of interactions between legal systems of different countries and other legal enti­ties, in the context of globalization (including legal receptions) from the standpoint of social philosophy; to identify the necessary categorical apparatus, to show the significance of introducing the results into professional legal (law) education. Methodology and research methods: dialectical and system-philosoph­ical approaches, methods of legal comparative studies, induction and deduction, analysis and synthesis, integration of the results. Results. There have been investigated the interstate processes of legal systems components interchange which lead to carrying out the reception of law by some countries and donation of legal components from other countries and legal entities. This type of diverse supranational legal rela­tions is designated and investigated in the article as the dialectic of the processes of legal receptivity and legal donation. Legal entities, participants in these processes, are designated as legal recipients and le­gal donors. The historically formed stages of legal re­ceptivity are defined: in time parameters from the past to the present; in the time parameters of the present. Different types of classifications of legal receptions have been grouped (ten such types have been iden­tified). The process of legal donation from leading countries and from international law has also been investigated; its main forms are defined as friendly, aggressive-aggressive, manipulative and competitive legal donation. It is shown that countries – non-inde­pendent legal recipients – are in the most dependent position. The specifics of legal reception – donation processes in modern Russian constitutionalism and in Russian law as a whole have been identified. Conclu­sion. The relevance of including the main laws of le­gal receptivity and legal donation as separate topics in professional legal education in the era of global­ization is substantiated. ; Введение. Социально-философский и философско-правовой анализ процессов обме­на компонентами права (юридическими нормами, статьями, принципами, частями законодатель­ства, правовой идеологии и пр.) между правовыми системами (правовыми сферами) разных стран показал, что этот обмен имеет место в истории и современности. Его осмысление раньше всего началось в западном праве, начиная со Средневеко­вья. Ассимиляция одними странами компонентов права от других стран получила название правовой рецепции. Исторически первой и наиболее распро­страненной стала рецепция государствами Европы, начиная со Средневековья и вплоть до настоящего времени, компонентов римского права. Но в ХХ в. и особенно в начале ХXI в. (в эпоху глобализации) зна­чительное развитие получили рецепции компонентов права в системе взаимодействий одновременно су­ществующих государств, а также взаимодействий стран и международно-правовой среды. В этом слу­чае появилась необходимость исследовать правовые механизмы и закономерности правового взаимооб­мена компонентами права в масштабах междуна­родных взаимодействий в эпоху глобализации. Цель статьи: с позиций социальной философии рассмо­треть некоторые закономерности взаимодействий правовых систем разных стран и др. правовых субъ­ектов в условиях глобализации (включающие пра­вовые рецепции), выявить необходимый для этого категориальный аппарат, показать значимость внедрения полученных результатов в профессио­нальное правовое (юридическое) образование. Методология и методы исследования: диалектический и системно-философский подходы, методы право­вой компаративистики, индукции и дедукции, анали­за и синтеза, интеграции полученных результатов. Результаты. Исследованы межгосударственные процессы взаимообмена компонентами правовых систем, в результате которых осуществляются рецепции права одними странами и донорство пра­вовых компонентов от других стран и правовых субъектов. Этот вид разнообразных надгосудар­ственных правовых отношений обозначен и иссле­дован в статье как диалектика процессов правового рецепторства и правового донорства. Правовые субъекты, участники данных процессов, обозначены как правовые реципиенты и правовые доноры. Опре­делены исторически сложившиеся этапы правового рецепторства: во временных параметрах от про­шлого к настоящему; во временных параметрах настоящего времени. Сгруппированы разные виды классификаций правовых рецепций (выявлено десять таких видов). Также исследован процесс правового донорства от лидирующих стран и от междуна­родного права; определены его основные формы: содружественное, агрессивно-захватническое, ма­нипулятивное и конкурентное правовое донорство. Показано, что в наиболее зависимом состоянии ока­зываются страны – несамостоятельные правовые реципиенты. Выявлениа специфика процессов пра­вового рецепторства – донорства в современном российском конституционализме и в целом в россий­ском праве. Заключение. Обоснована актуальность включения основных закономерностей правового рецепторства и правового донорства в эпоху гло­бализации в качестве отдельных тем в профессио­нальное юридическое образование.

Introduction. In the educational systems of different countries, much experience has been gained regarding the use of project-based learning. This method is an alternative to traditional lecture-based learning: it helps to pull together a theoretical training material with real life; additionally, it changes the roles of pupils and teachers: students become active fully-competent subjects of an educational process, whereas teachers organize, supervise and direct this process, but do not transfer readily available information. The aim of the publication is an analytical review of the cases of application of project-based learning in Finland, France, Australia, China and the USA, which were described in the articles of foreign peer-reviewed journals. Methodology and research methods. The methodological framework of the present research is based on systemic and active approaches. The general scientific methods of comparative analysis, synthesis and generalization were applied. The case study method was chosen as a basic tool of the research.Results. A brief background to the history of the genesis and development of project-based learning is given. The emphasized features of various approaches to project-based learning application are different in their orientation towards the solution of certain tasks, as well as in the possibilities for selecting goals and means for implementing specific projects. The case studies in Finnish universities are worked out for the development of social skills of students; however, students can choose both the goals and tools of project activities by themselves. The industrial project method has gained a wide popularity in France; the method is focused on the market, therefore, the choice of the goals and instruments is made on account of the needs of a particular employer. The experience of some Australian universities shows that the project-based learning is used to develop professional skills; the choice of instruments occurs with an orientation towards the latest technological advances. In China the key objectives of the project-based learning are various social projects (for example, environmental projects) which are declared at the governmental level. A broad range of versions of project-based learning have been practised for more than one decade in the leading United States universities, colleges and schools: social competences of students are formed by the means of this method; there is an introduction of innovative technologies into educational process; partnerships are build between educational organizations and market; comprehensive ecological programs are created; etc. However, at this stage, the project-based learning is singled out for serious criticism; the analysis of previous experience and the search for solutions are conducted in order to increase the efficiency of education and improve academic performance of students. Scientific novelty. In the Russian Pedagogy, this paper is the first attempt for understanding and generalizing the experience of international project-based learning application. Practical significance. The materials of the publication provide a possibility for education administrators and educators-practitioners to get familiarized with the educational potential and a variety of approaches of project-based learning in order to adopt the best and most appropriate methods towards the Russian realias and the Russian educational institutions. ; Введение. В образовательных системах разных стран накоплен большой опыт по использованию проектного метода в обучении. Данный метод является альтернативой традиционному лекционному обучению: он помогает сблизить теоретический учебный материал с реальной жизнью; меняет роли учеников и учителей: обучающиеся становятся активными полноправными субъектами образовательного процесса, а педагоги организуют, курируют и направляют этот процесс, а не транслируют готовую информацию. Цель статьи – аналитический обзор описанных в зарубежных рецензируемых журналах вариантов реализации проектного обучения студентов Финляндии, Франции, Австралии, Китая и США. Методология и методы. Методологическую базу исследования составили идеи системного и деятельностного подходов; общенаучные методы сравнительного анализа, синтеза и обобщения. В качестве основного инструментария работы была избрана методика кейс-стади. Результаты исследования. Дан краткий экскурс в историю возникновения и развития проектного метода обучения. Выделены основные характеристики различных подходов к его применению, отличающиеся установками на решение определенных задач, выбором целей и средств осуществления учебных проектов. Кейсы вузов Финляндии разрабатываются прежде всего для развития социальных навыков обучающихся, при этом конкретные цели и инструменты проектной деятельности студенты вправе определять самостоятельно. Во Франции получил распространение индустриальный проектный метод, ориентированный на интересы рынка, поэтому выбор целей проектов и средств их достижения происходит исходя из потребностей работодателей. В австралийских вузах рассматриваемый метод используется для приобретения будущими специалистами профессиональных навыков; а предпочтения при выборе проектного инструментария отдаются последним технологическим новшествам. В Китае набирающее популярность проектное обучение направлено в первую очередь на решение социальных задач (например, экологических проблем), которые декларируются на государственном уровне. В американских университетах, колледжах и школах самые разнообразные версии проектного метода обучения практикуются не одно десятилетие. Посредством данного метода формируются социальные компетенции учащихся, происходит внедрение в учебный процесс инновационных технологий, устанавливаются партнерские связи между образовательными организациями и рынком, создаются комплексные экологические программы и т. д. Однако на данном этапе проектный метод в США подвергается серьезной критике, рефлексируется накопленный методический багаж и ведется поиск способов повышения эффективности обучения на основе проектов. Научная новизна. Статья является первой в российской педагогике попыткой осмысления и обобщения мирового опыта по применению проектного метода в образовании. Практическая значимость. Материалы публикации предоставляют возможность руководителям системы образования разных уровней и педагогам-практикам ознакомиться с потенциалом и многообразием практик проектного обучения, с тем чтобы перенять лучшие из них и наиболее приемлемые для российских реалий, адаптировав к условиям конкретных образовательных учреждений.