Problem setting. This article poses the problem of understanding and applying performance as a conceptual model of the functioning of an individual in a modern multi-layered reality. The study presents an analysis of popular actionist practices and the further development of the pure action ontology. The performance serves as an approbation of the dynamism technique and the principle of action in social, digital and artistic actions. Recent research and publications analysis. The assertion of the principle of dynamism and activity in the modern cultural space explains the popularity of performative topics in a parallel scientific and philosophical discourse. At the same time, the bulk of works on performance relates to the field of theory and methodology of art. These are the works of such authors: G.Elshevskaya, E.Krylova, E.Andreeva, J.Kostincova, D.Filippova, Andrey and Yaroslava Artemenko, H.Petrovsky, S.Levitt, H.Downey and J.Sherry, A.Eckersley and C.Duff. G Reingold, M.Cuellar-Moreno and J.Antonio Cubas-Delgado, A.Loskutov, O.Novoselova and E.Kurbanova and others have studied dynamic models of bodily expressiveness in social practices, including in the information space of culture and communication. In turn, the American philosophers J.Butler, J Dean and G.Standing develop the concept of performance in relation to political actionism. They view the gatherings of social rights agents as a performative practice of their relationship to power. Paper objective. The aim of the study is to review and theoretically analyze modern creative practices of the subject's bodily expression in the field of art, politics, law and digital communication, as well as to further substantiate the methodological role of the performative concept in modern culture. Paper main body. Today's popular installations, happenings, flash mobs and challenge explicates the very essence of modern human existence in the world. Art zones and other creative social spaces (workshops) use direct body language in their functioning and, at the same time, are highly attractive and effective in today's youth environment. Silent actions demonstrate the limited possibilities for a person to manifest themselves, despite the large number of rights, freedoms and technical means to improve life. Defective self-presentation expresses the one-sided and limited nature of the subject's existence in the social, legal, political and cultural space today. The natural change of technological structures, cultural eras and political models in the world irreversibly modifies a person, his environment and the possibilities of self-realization in it. The creative space of action allows to express the conceptual ontological principle of modernity – the break between the physical and the semantic, the act and the commentary, the action and the word, the body and corporeality. In a stratified reality, a person cannot maintain integrity. His verbal-symbolic being is separated from the physical (body); they express themselves and communicate autonomously and independently. Desocialization and the dominance of virtuality led to the dismemberment and impoverishment of many human functions, in particular the localization of his speech and actions. Therefore, performance is becoming an irreplaceable alternative way of self-realization of the silent body. While language remains a way of being a person as an agent of the information environment. Conclusions of the research. Thus, the study refers to the art experience of bodily subjects as a manifestation of their anthropological authenticity, social significance, legal usefulness, epistemological activity and political will. ; Исследование представляет анализ популярных акционистских практик и дальнейшее выстраивание онтологии чистого действия. Апробацией техники динамизма и принципа действия выступает перформанс. Осуществляется проблематизация перформанса в качестве концептуальной модели функционирования индивида в полионтичной реальности. В исследовании происходит обращение к арт-опыту телесных актов субъекта как демонстрации им своей антропологической подлинности, социальной значимости, правовой полноценности, гносеологической активности и политической воли. ; Дослідження являє аналіз популярних акціоністських практик і подальшу побудову онтології чистого дії. Апробацією техніки динамізму і принципу дії виступає перформанс. Здійснюється проблематизація перформансу як концептуальної моделі функціонування індивіда в поліонтичній реальності. У дослідженні відбувається звернення до арт-досвіду тілесних актів суб'єкта як демонстрації ним своєї антропологічної автентичності, соціальної значущості, правової повноцінності, гносеологічної активності і політичної волі.
The article is devoted to the study of attempts to reactualize the ideas of anarchism in the philosophy of postanarchism. Its purpose is to isolate the philosophical essence of F. Nietzsche's teachings on ressentiment, based on the works of S. Newman, which allows us to formulate the characteristic features of the philosophy of postanarchism. The objectives of the article is to cover the general theme of ressentiment, to trace the transformation of F. Nietzsche's views on this issue, their influence on Western European philosophy. We believe it possible to identify the specific philosophical views of modern anarchism in the context of comparative analysis with the Nietzsche's views and their interpretation by other philosophers. A similar analysis has not yet been presented in the literature.The theme of power in classical anarchism is associated with the suppression of individual freedom, the repressive apparatus and the dominance of man over man. Therefore, anarchists see precisely in the radical elimination of power (primarily state) the main source of human freedom. After Nietzsche, the view was firmly established that even revolutions cannot be considered exclusively liberating. As far as it is known that after them new forms of power arise, more effective than the previous ones. The Fukian analysis of the functioning of modern power was applied to anarchist discourse. This made it possible to detect the existence of coercive mechanisms in anarchism itself.The policy of ressentiment is generated by the distinction between subject and power, up to their opposition to each other. This distinction is central to classical anarchism. The actual goal of postanarchism is to justify a free position, devoid of a feeling of hatred and revenge. Overcoming the ressentiment in the anarchist discourse is carried out due to the new doctrine of power, its positive interpretation on the basis of the philosophy of F.Nietzsche and M.Foucault. The desire for power (the will to power) is "natural", while the suppression of this desire leads to the conversion of man against himself and produces a ressentiment.The article formulates the features of philosophical essentialism as a basis for conceptual modeling in classical anarchism. Postanarchism is presented as a philosophy that avoids essentialism. The theory of power here is further developed, ceases to be abstract, is filled with human content.Intelligence reveals in the context of postanarchism the concepts of "self-transcendence" and "self-creation", which became the main dominants of Nietzsche's philosophizing. The further reception of the concept of "will to power", the models and results of rethinking power, nihilism and human nature in post-classical philosophies are disclosed. Postanarchism emphasizes that it is almost impossible for an individual to acquire freedom without a minimal power struggle, which takes place in everyday life. Power is necessary for an individual to implement his own anthropological project.In the course of the study, the author comes to the conclusion that the theory of anarchism is constantly developing and updated in accordance with the time, in order to find solutions to acute social, political and economic problems. It must be admitted that the political activity of postanarchism, the views of its theorists on politics, power, and the state testify in favor of their anti-nihilism, value consciousness. ; Статья посвящена изучению рецепции идей классического анархизма в философии постанархизма. Ее цель – вычленить философскую суть учения Ф.Ницше о ресентименте, опираясь на работы С.Ньюмена, что позволит сформулировать характерные черты философии постанархизма. Примененный к анархистскому дискурсу фукианский анализ функционирования современной власти обнаружил наличие механизмов принуждения в самом анархизме. Постанархизм представлен как философия, избегающая эссенциализма. ; Стаття присвячена вивченню спроб реактуалізації ідей анархізму в філософії постанархізму. Вона ставить за мету охопити загальну тематику ресентімент і простежити трансформацію поглядів Ф. Ніцше з цього приводу та їх вплив на західноєвропейську філософію ХХ-ХХI ст. Дослідження увиразнює в контексті постанархізму концепти «самоперевершення» і «самотворення», що стали чільними домінантами філософування Ніцше. Розкрито подальшу рецепцію поняття «воля до влади», моделі та результати переосмислення влади, нігілізму та природи людини в посткласичних філософіях.
The narrative presented in this article is in the plane of a very relevant sphere of interests within the framework of modern political science, this is the search for "keys" to effective public administration, which is increasingly experiencing crises today, not only in institutional, but also in non-institutional factors, in particular axiological. The question we try to answer is whether values and ideology play a role in the development strategy of a modern state, understood as the result of the key process of state policy and governance which is decision making, and in its implementation. Wherein we take as a starting point the fact that values and ideology are overlapping concepts: values is one of the components of ideology, and ideologies are aimed at forming, perhaps, even first of all, values in people. To find the answer to the posed question, we first of all conduct the detailed analysis of influence of values and ideology on state decision making (forming a state strategy), i.e. at each level of this process — "leadership subsystem", "network associations of the elite", representative authorities and executive authorities. Then we look at how values and ideology influence implementation of state decisions, which requires support of society. Having shown that mass consciousness most of all responds exactly to value parameters of a state strategy, we consider three ways of bringing align value bases of a state strategy and values of society. Then, having shown that when broadcasting from state to society, values are usually clothed in the form of one or another ideology, we consider why in modern public politics the role of ideology, in its classical sense, is noticeably decreasing, but in its modern, transformed understanding, on the contrary, it is increasing, which means that state today still has a powerful resource for obtaining public support for implementing its strategies. And finally, we demonstrate that qualities and weight ratio of the named above levels of forming state strategy determine not only meaning of values and ideology in this process, but also consideration of public values in it, as well as the real role of the ideology presented to society by a state. ; Представленное в данной статье повествование находится в плоскости весьма актуальной в рамках современной политологии сферы интересов — поиска "ключей" к эффективному государственному управлению, которое сегодня все больше переживает кризисы, не только в институциональных, но и в неинституциональных факторах, в частности, аксиологических. Вопрос, на который мы стараемся дать ответ, — играют ли ценности и идеология роль в стратегии развития современного государства, понимаемой как итог ключевого процесса государственной политики и управления — принятия решений, а также в ее реализации. При этом в качестве отправного мы принимаем тот факт, что ценности и идеология — пересекающиеся понятия: ценности — одна из составляющих идеологии, а идеологии направлены на формирование у людей, пожалуй, даже в первую очередь, ценностей. Для нахождения ответа на поставленный вопрос мы, прежде всего, проводим детальный анализ влияния ценностей и идеологии в принятии государственных решений (формировании государственной стратегии), т.е. на каждом уровне этого процесса — "лидерской субсистемы", "сетевых ассоциаций элиты", представительных органов власти и исполнительных органов власти. Затем мы рассматриваем, как ценности и идеология влияют на реализацию государственных решений, для которой необходима поддержка общества. Показав, что массовое сознание более всего откликается именно на ценностные параметры государственной стратегии, мы рассматриваем три способа приведения в соответствие ценностных оснований решений государства и ценностей общества. Затем, показав, что при трансляции от государства к обществу ценности, как правило, облекаются в форму той или иной идеологии, мы рассматриваем, почему в современной публичной политике роль идеологии, в ее классическом понимании, заметно снижается, но зато в ее современном, трансформированном понимании, напротив, увеличивается, а значит, государство и сегодня имеет мощный ресурс получения общественной поддержки для реализации своих стратегий. И, наконец, мы демонстрируем, что качества и весовое соотношение названных выше уровней формирования государственной стратегии определяют не только значение ценностей и идеологии в этом процессе, но и учет общественных ценностей в нем, а также реальную роль презентуемой затем государством обществу идеологии.
Submitted: 15.02.2020. Accepted: 28.09.2020. ; Поступила в редакцию: 15.02.2020. Принята к печати: 28.09.2020. ; Статья посвящена изучению особенностей монетарной политики английского короля Генриха V на захваченных им территориях Французского королевства в период с 1415 по 1422 г. Цель исследования заключается в установлении ее влияния на состояние финансов Франции и, в первую очередь, на последовавшее за поражением резкое обесценивание серебряных денег. В рамках английской политики можно четко проследить два этапа: первый охватывал время с 1415 по 1420 г., когда монетарная политика носила косвенный характер, воздействуя на французскую экономику фактом завоевания и становясь дополнительным фактором обострения внутриполитической борьбы, и с 1420 по 1422 г., что связано с намерением Генриха V как регента Французского королевства привести финансовую систему в относительный порядок. Для написания статьи использовались французские и английские хроники, «Дневник парижского горожанина», а также ордонансы королей Франции, в которых отражались особенности денежной политики, в частности изменения курса и веса серебряных монет и попытки проведения реформ. В ходе исследования удалось выяснить, что обесценивание французской серебряной монеты было связано с началом завоевания англичанами Нормандии и перехода в их руки расположенных там монетных дворов. Резкое падение курса денег произошло после перехода Парижа в руки бургундцев и формирования осенью 1418 г. самостоятельной финансовой администрации на юге Франции под контролем дофина. Напротив, некоторая стабилизация наметилась после заключения договора в Труа и принятого Генеральными штатами в декабре 1420 г. курса на проведение реформ. Автор установил этапы проведения этой реформы, а также определил, какими причинами было обусловлено ее затягивание. К числу таковых можно отнести: отсутствие контроля за всеми монетными дворами королевства, нехватку монетного металла и необходимого количества квалифицированных кадров. Наконец, преждевременная смерть Генриха V летом 1422 г. не позволила завершить монетную реформу. ; This article studies the peculiarities of the monetary policy of English king Henry V in the territories of the Kingdom of France occupied by him between 1415 and 1422. The purpose of the study is to establish its influence on the state of finance in France and, first of all, on the sharp depreciation of silver money following the defeat. Within the framework of English politics, two stages can be clearly traced: the first one lasted from 1415 to 1420, when monetary policy was indirect in nature, influencing the French economy by the fact of conquest and becoming an additional factor in the aggravation of the domestic political struggle, and the other one lasted from 1420 to 1422 and was connected with the intention of Henry V as regent of the Kingdom of France, to bring the financial system into relative order. The author refers to French and English chronicles, The Diary of a Parisian Citizen, as well as the ordinances of the kings of France, which reflected the peculiarities of the monetary policy, more particularly, changes in the exchange rate and weight of silver coins and attempts to carry out reforms. The study carried out makes it possible to find out that the depreciation of the French silver coin was associated with the beginning of the British conquest of Normandy and the transfer of mints located there. A sharp drop in the money rate occurred after the transfer of Paris into the hands of the Burgundians and the formation in the fall of 1418 of an independent financial administration in the south of France under the control of the dauphin. On the contrary, some stabilisation followed the conclusion of the Treaty of Troyes, and the General States adopted a course towards reforms in December 1420. The author determines the stages of the reform and the reasons for its delay. These include: the lack of control over all the mints of the kingdom, the lack of coin metal and the required number of qualified personnel. Finally, the premature death of Henry V in the summer of 1422 did not allow the completion of the monetary reform.
Поступила в редакцию 28.01.2019. Принята к печати 18.04.2019. ; Submitted on 28 January, 2019. Accepted on 18 April, 2019. ; Русская кампания занимает важное место в исторической науке современной Франции, являясь своеобразным символом героизма Великой армии и основной причиной краха европейского проекта Наполеона. В последние годы осмысление этих проблем историками осуществляется на уровне историко-антропологических исследований. В связи с этим представляется весьма актуальной публикаторская деятельность французского исследователя Франсуа Удесека, работающего в качестве ведущего архивиста в Фонде Наполеона. Историк ориентируется на публикацию источников личного происхождения. Одним их первых его исследований стал сборник под названием «От Немана до Березины», в котором он представил несколько личных фондов участников русской кампании из Венсенского архива. Выход подобного издания стал для специалистов по истории Наполеоновских войн важным событием. Публикация в 2017 г. нового сборника, подготовленного трудами Франсуа Удесека и Патрика Лекарвеза, содержащего письма солдат Великой армии за сентябрь-октябрь 1812 г., продемонстрировала готовность французских историков обратиться к материалам личного происхождения, содержащимся не только во французских архивах. Выбор хронологического периода, ограниченного временем пребывания Великой армии в Москве, Удесек объясняет тем, что дискуссии о виновниках пожара Москвы и причинах, которые заставили Наполеона задержаться в городе, до сих пор продолжаются. Существенным достоинством данного исследования является факт публикации на французском языке нескольких писем польских и немецких солдат, которые из-за сложности прочтения рукописей и сложности перевода не были ранее введены в научный оборот. Конечно, публикаторы этих писем и воспоминаний осознавали, что отдельные впечатления участников русского похода вряд ли могут быть индикаторами коллективной модели представлений, но все же полагали, что из этих крупиц так или иначе складываются не только контуры общей картины восприятия кампании ее участниками, но и, благодаря обращению к мемуарам и воспоминаниям, возникает понимание того, как эта картина видоизменялась с течением времени. ; The Russian Campaign occupies an important place in the historical studies of modern France, being a peculiar symbol of heroism of the Grande Armée and the main reason for the collapse of Napoleon's European project. In recent years, the interpretation of these issues by historians has been carried out in the sphere of historical and anthropological research. In this regard, it would be relevant to consider the scholarly work of French researcher F. Houdecek, leading archivist in the Foundation Napoléon. The historian relies on the publication of private sources. One of his first studies was From Neman to Berezina, a collection of private funds of the participants of the Russian Campaign from the archive of Vincennes. The publication of the source was an important event for specialists in the history of Napoleonic wars. In 2017, a new collection was published by François Houdecek and Patrick Le Carvése; it contained letters of the Grande Armée soldiers written between September and October 1812. This event demonstrated that French historians were ready to turn to private sources. Houdecek explains the choice of the chronological period limited by the stay of the Grande Armée in Moscow by the fact that discussions related to the reasons and the ones responsible for the fire of Moscow which made Napoleon stay in the city are still being discussed. This study is particularly valuable because it publishes French translations of letters of Polish and German soldiers which have not been studied previously due to difficulties in manuscript interpretations and translation. Indeed, the publishers of the letters were aware of the fact that separate impressions of the participants of the Russian Campaign would not be enough to create a collective model of ideas but thought that these little details could help draw a comprehensive picture of the way in which the campaign was perceived by its participants. Additionally, turning to memoirs enables scholars to understand how this picture transformed over time. ; Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект № 18-18-00053 «Политика памяти vs историческая память: Наполеоновские войны и Первая мировая война в юбилеях»). ; The study was sponsored by the Russian Science Foundation (project 18-18-00053 "Politics of Memory vs Historical Memory: The Napoleonic Wars and World War I in Anniversaries").
Introduction. Practices of social bots are becoming more diverse, bots are used in politics, economics, culture, health care, education, etc. In this connection, the need to analyze this new digital technology for disseminating information by various social actors, pursuing different social goals (both destructive and constructive) has been mainstreamed. The authors focus on chatbots used by volunteer organizations to expand their social influence. The paper realizes the following objectives: it considers the innovative experience of using chatbots in the volunteer movement of a number of foreign countries, and also analyzes the use of chatbots by Russian volunteer organizations for the first time.Methodology and sources. The authors developed and applied a methodology for analyzing the structure and functions of chatbots by the following parameters: 1) the purpose of the chatbot; 2) the functions that it performs; 3) external characteristics of the bot; 4) the procedure for starting the bot; 5) the platform on which it operates; 6) the productivity of its activities.Results and discussion. The results of a comparative study of five identified bots according to these parameters showed that the goals of creating chatbots in the volunteer sphere of Russian charitable and non-profit organizations are determined by their functions. There were identified three main functions: fundraising; informing; recruiting. The external characteristics and launch procedures of the chatbots in question differ depending on the specificity of the platforms on which they operate (Telegram, Facebook Messenger, VKontakte). As a possible discussion, the authors consider such problems as further developing the typology of social bots, the prospect of using chatbots for Russian volunteer organizations, the development of parameters for evaluating the effectiveness of chatbots in the volunteer movement and adjusting their functioning.Conclusion. According to the results of the study, the authors conclude that the study of the field of application of "benign" bots is an extremely relevant, but poorly understood problem in modern science. In the paper, on the basis of studies carried out by foreign researchers (S. Savage, A. Monroy-Hernandez, T. Höllerer, K. Starbird, L. Palen), the productivity of such bots in the field of volunteering was shown, as well as the productive experience of similar digital technologies (in particular, chatbots) in the Russian volunteer movement was analyzed for the first time. ; Введение. Практики применения социальных ботов становятся все более разнообразными, боты используются в политике, экономике, культуре, здравоохранении, образовании и т. д. В связи с этим актуализируется необходимость анализа этой новой цифровой технологии распространения информации различными социальными субъектами, преследующими различные социальные цели (как конструктивные, так и деструктивные). В фокусе внимания авторов находятся чат-боты, используемые волонтерскими организациями для расширения своего социального влияния. В статье рассматривается новаторский опыт использования чат-ботов в волонтерском движении ряда зарубежных стран, а также впервые анализируются практики применения чат-ботов российскими волонтерскими организациями.Методология и источники. Авторы разработали и применили методику анализа структуры и функций чат-ботов по следующим параметрам: 1) цель чат-бота; 2) функции, которые он осуществляет; 3) внешние характеристики бота; 4) процедура запуска бота; 5) платформа, на которой он функционирует; 6) продуктивность его деятельности.Результаты и обсуждение. Результаты сравнительного исследования пяти выявленных ботов по данным параметрам показали, что цели создания чат-ботов в добровольческой сфере российских благотворительных и некоммерческих организаций обусловлены их функциями. Были выявлены три основные функции: фандрайзинг, информирование, рекрутинг. Внешние характеристики и процедуры запуска рассматриваемых чат-ботов отличаются в зависимости от специфики платформ, на которых они функционируют (Telegram, Facebook Messenger, «ВКонтакте»). В качестве возможного обсуждения авторы рассматривают такие проблемы, как дальнейшая разработка типологии социальных ботов, перспектива использования чат-ботов для российских волонтерских организаций, разработка параметров для оценки эффективности чат-ботов в волонтерском движении и корректировки их функционирования.Заключение. По итогам проведенного исследования авторы делают вывод, что область применения «доброкачественных» ботов является чрезвычайно актуальной, но малоизученной проблемой в современной науке. В статье на основе исследований, осуществленных зарубежными исследователями (S. Savage, A. Monroy-Hernandez, T. Höllerer, K. Starbird, L. Palen), показана продуктивность функционирования таких ботов в сфере волонтерской деятельности, а также впервые проанализирован продуктивный опыт применения подобных цифровых технологий (в частности, чат-ботов) в российском волонтерском движении.
The article analyzes some aspects of British colonial policy evolution in India in the 1920s. Denote after the First World War, the crisis prompted the British leadership to take certain steps to reform the traditional colonial mechanism. The political and administrative changes that took place in the interwar period in British India, to a large extent laid the foundation formed within the political system of the independent Indian state. One of the important consequences of the First World War was a significant change in the old world order, as well as the formation of a fundamentally new features of world politics. Woodrow Wilson proclaimed the principle of national self-determination coupled with a general change in the balance of power in the international arena could not affect the status of the major colonial system and cause certain changes in relation to the colonies by the major European states.A typical example of systemic change have become the processes taking place in the largest colonial empire, created by the United Kingdom. They were limited mainly to the gradual strengthening of centrifugal tendencies that led, eventually, to the transformation of the British Empire in the British Commonwealth of Nations. In the case of "white" dominions, this evolution is quite fit into the outline of the liberal part of the British colonial ideology assumes empowering self-possession with a substantial part of the European population. Another was the policy in the case of most Asian and African colonies, where the population was considered a priori political and intellectual elite of the UK as a failure to the progressive development and independent political existence.In the first decades of XX in some colonies began the process of active folding of the ideological doctrine of national liberation and the formation of mass political organizations expressing these aspirations. At the same time, the United Kingdom, faced as a result of the war with certain internal difficulties and the limited financial and economic resources has been forced to adjust the form and control methods colonies towards their greater efficiency. Changes in the colonial policy followed by the clash of different political lines and very complex discussions at various levels and in various segments of the British social and political system. ; В статье проанализированы отдельные аспекты британской колониальной политики в Индии в 1920-е годы. Обозначившийся после Первой мировой войны кризис побудил британское руководство предпринять определенные шаги по реформированию традиционного колониального механизма. Политические и административные изменения, произошедшие в межвоенный период в Британской Индии, в значительной степени заложили фундамент формирования политической системы независимого индийского государства. Одним из важных последствий Первой мировой войны стало существенное изменение прежнего миропорядка, а также формирование принципиально новых черт мировой политики. Провозглашенный Вудро Вильсоном принцип национального самоопределения вместе с общим изменением баланса сил на международной арене, не могли не сказаться на состоянии колониальной системы и вызвали определенные изменения в отношении к колониям со стороны крупных европейских государств. Типичным примером подобных изменений стали процессы, происходившие в крупнейшей колониальной империи, созданной Великобританией. Они были связаны, главным образом, с постепенным усилением центробежных тенденций, приведших, в конечном счете, к превращению Британской империи в Британское Содружество Наций. В случае с «белыми» доминионами эта эволюция вполне вписывалась в контуры либеральной британской колониальной идеологии, предполагающей расширение прав и возможностей территорий со значительной частью европейского населения. Принципиально иной характер имела политика в отношении большинства азиатских и африканских колоний, население которых, по мнению политической и интеллектуальной элиты Великобритании, было неспособным к прогрессивному развитию и независимому политическому существованию. В первые десятилетия XX в. в некоторых британских колониях начался процесс активного складывания идеологической доктрины национального освобождения и формирования массовых политических организаций, выражающих эти устремления. В то же время Великобритания, в результате войны столкнувшаяся с определенными внутренними трудностями и ограниченными финансово-экономическими ресурсами, была вынуждена скорректировать форму и методы управления колониями в сторону их большей эффективности. Изменения в колониальной политике сопровождались столкновением различных политических линий и весьма сложными дискуссиями на различных уровнях и в различных сегментах британской общественно-политической системы.
Целью данной статьи является рассмотрение участия видного русского историка Н.А. Рожкова (1968–1927) в последние два года его жизни в работе общества историков-марксистов, действовавшего во второй половине 1920 – начале 1930-х гг., и выявление процесса выработки официальной советской историографией отношения к научному наследию ученого после его смерти. Показано, что в сотрудничестве в рамках Общества была обоюдная заинтересованность как со стороны самого историка, так и руководства советской исторической науки, несмотря на имевшуюся до этого критику политической позиции и исторической концепции Рожкова В.И. Лениным и большевистскими историками, прежде всего М.Н. Покровским, за их несоответствие ортодоксальному марксизму. Впервые представлен подробный анализ выступлений историка на заседаниях Общества и его публикаций в журнале «Историк-марксист». Они свидетельствовали о том, что в центре внимания историка после завершения 12-томной «Русской истории в сравнительно-историческом освещении» вновь оказалась историко-экономическая проблематика. Это выразилось в первую очередь в разработке методологии исследования и освещении основных этапов дореволюционной истории Прохоровской (Трехгорной) фабрики. Выявлено, что сразу после смерти историка стала распространяться версия о якобы скором его идейно-политическом сближении с большевиками, чему помешал преждевременный уход из жизни. Однако затем в ходе различных кампаний борьбы за «чистоту марксизма» в исторической науке конца 1920-х – начала 1930-х гг. окончательно определилась известная характеристика Рожкова как мелкобуржуазного историка-эклектика меньшевистского направления. ; Nikolay Alexandrovich Rozhkov (1868–1927) was a prominent Russian historian of the late XIX – early XX century, the author of major works on the economic, political and social history of Russia, the Creator of the original historical concept, which he considered Marxist. For his political activity was subjected to repression under the tsarist and Communist regimes. The article aims to consider the participation of Rozhkov in the last years of his life, when he broke up with politics and was engaged only in scientific and pedagogical work, in the work of the society of historians-Marxists, which was in the second half of 1920 – early 1930 a peculiar center of Soviet historical science. The attitude of Soviet historiography to its scientific heritage after the scientist's death is also traced. It is shown that the cooperation in the framework of the society of historians-Marxists, there was a mutual interest of both the historian and the leadership of Soviet historical science. Despite this, the leading representatives of the official historiography continued to criticize Rozhkov's sociological and historical views for their inconsistency with the basic provisions of the orthodoxal Marxist-Leninist concept of the Russian historical process. For the first time a detailed analysis of the historian's speeches at the meetings of the Society and his publications in the journal «Historian-Marxist», which was a printed body of the organization is carried out. It was found that at this time, as at the beginning of his scientific career, when he worked at the Moscow University, and during the pre-Revolutionary exile in Siberia, the historian focused on historical and economic problems. First of all, it was expressed in the development of methodology of microeconomics study of history of an individual industrial enterprise. On the basis of the developed theoretical approaches and source methods, a detailed study of the specific production and economic activity of Prokhorovka (trekhgornaya) textile factory of the late XVIII-first half of XIX centuries was then presented. Attention was drawn to the fact that at first after the death of the leader of Soviet historians-Marxists M. N. Pokrovsky began to spread the version of the alleged imminent ideological and political rapprochement of Rozhkov with the Bolshevik party, which was prevented by the unexpected and premature death of him. However, soon during the various ideological campaigns of the late 1920 – early 1930 aimed at combating «bourgeois perversions of history» and affirming «purity of Marxism» in Soviet historical science, the well-known characteristic of Rozhkov as a petty bourgeois historian-eclecticism, a Menshevist trend was finally determined.
The article analyzes Plato's doctrine of forms, discusses whether the use of the concept of Plato's theory of ideas (forms) is justified, noted that Plato's views on this matter are inconsistent and contradictory and that there is, in fact, no theory of forms in Plato's philosophy. A special place in the philosophy of Plato is the idea of good, which he treats as the highest idea. An analysis of the Platonic understanding of good shows that there is no clear and articulated explanation for Plato in relation to this idea. Plato has the idea of good, but he has no conception of good, and he speaks about good without the expanded definition of this concept. To explain the content of the idea of good, Plato uses allegories. Themost famous of them is the likeness of the good of the Sun in the «Politeia» dialogue. The article poses the question of why Plato needed the concept of «idea» and «good» if he did not have a clear understanding of what they are. The author believes that there are two reasons for this. The first of them is pedagogical: Plato deliberately does not answer any of the important issues related to the existence of ideas, the relationship of ideas and things, the relationship between the ideas themselves. Plato reveals all these difficulties, but gives his readers the opportunity to understand these problems independently. Thesecond reason is that Plato's ideas are not intended for the knowledge of being, they are not philosophical categories. This is especially evident in the case of a good idea. The author of the article concludes that the notion of good first appears in Platos ethics and only then becomes ontological. Plato's ontology in general is intended to justify his ethics and politics. Proceeding from this, the author comes to the conclusion that the ideas of Plato have a religious nature, and Plato himself is not a philosopher, but amyth-creator, a religious prophet and a teacher. ; В статье анализируется учение Платона об идеях, рассматриваются вопросы об отношении идеи и вещи, об отношениях между идеями, о местонахождении идей в различных диалогах Платона. Указано на противоречивость и непоследовательность суждений Платона об идеях, объясняются причины этого. Анализируется понятие блага как высшей идеи. Понятие блага изначально появляется в этике Платона, и только впоследствии приобретает онтологический смысл. Автор приходит к выводу о религиозной сущности идей Платона. ; У статті аналізується вчення Платона про ідеї, розглядається питання про те, чи є виправданим використання поняття «теорія ідей Платона», відзначено, що погляди Платона з цього приводу є непослідовними та суперечливими і, відповідно, ніякої теорії ідей у Платона насправді немає. Особливе місце у вченні Платона займає ідея блага, про яке він говорить як про найвищу ідею. Аналіз платонівського розуміння блага показує, що відносно цієї ідеї у Платона також немає чіткого й артикульованого пояснення. У Платона є ідея блага, але у нього немає концепції блага, і він говорить про благо без розгорнутої дефініції цього поняття. Для роз'яснення змісту ідеї блага Платон користується алегоріями. Найвідомішою з цих алегорій є уподібнення блага Сонцю в діалозі «Держава». У статті ставиться питання про те, навіщо Платону знадобились поняття «ідея» і «благо», якщо у нього немає чіткого розуміння того, чим вони є. Автор вважає, що цьому є дві причини. Перша з них носить педагогічний характер: Платон навмисно не дає відповіді на жодне з важливих питань, пов'язаних з існуванням ідей, відношенням ідеї і речі, відношеннями між самими ідеями. Платон розкриває всі ці труднощі, але надає своїм читачам можливість самостійно осмислити ці проблеми. Друга причина полягає в тому, що платонівські ідеї не призначені для пізнання буття, вони не є філософськими категоріями. Це особливо очевидно увипадку ідеї блага. Автор статті робить висновок про те, що поняття блага спочатку з'являється ветиці Платона й тільки після цього набуває онтологічного сенсу. Платонівська онтологія взагалі покликана дати обґрунтування його етиці та політиці. Виходячи з цього, автор доходить висновку, що ідеї Платона мають релігійну природу. Відповідно, до Платона треба відноситись як до міфотворця та релігійного вчителя.
В статье рассматриваются исторически сложившиеся методы консервации российского моноцентризма. Отмечается, что Российское «государство» приобретает моноцентрический персонифицированный характер в период крещения Руси и татаро-монгольского ига, который сохраняется на протяжении веков. Выявлены основные механизмы консервации российского моноцентризма: а) сакрализация суверена (как персоны, так и его властного статуса), б) консервация доклассовой структуры общества, в) фрагментация элитных групп и создание альтернативных им в функциональном плане политических акторов и чрезвычайных органов, г) функциональная перегрузка и дублирование полномочий государевых «учреждений», клиентелизм, д) использования популизма, репрессий и цензуры, с формированием Государственной Думы – избирательные технологии. Во все времена существовали закрытые (гильдийные) механизмы формирования института персонифицированного лидера.Цель исследования заключается в выявлении основных механизмов консервации персоналистского моноцентрического характера российской политии.Гипотеза исследования: с течением веков у Российского «государства» сформировался комплекс механизмов, обеспечивающих «хороший» эквилибриум (равновесие) в рамках архаичной политической системы. Методы исследования: диалектический, исторический, логический. ; An analysis of the historical past is one of the ways of understanding of the present and the future. Evaluation of the past allows revealing that the Russian «statewas historically evolved as a personified one. Grand dukes, monarchs, general secretaries de facto were sole rulers, who subordinated the functioning of the political system to their interests.It has been found in the study that the basis for preserving the subjectivity of the autocrats and the non-institutionalization of other political actors in both tsarist and soviet Russia was a system of historically established mechanisms that ensured a «goodequilibrium (balance) within the framework of archaic politics.It has been noted in the article that the main mechanisms for monocentrism's maintaining are of a patrimonial nature, which is closely connected with primordial values.The main directions of the preservation of the state monocentrism have been singled out: a) the strengthening of the power potential of the autocrat (the sacralization of the status and personality of the autocrat, identifying him/her with the Divine Viceroy or the representative of the whole population; provision to the sovereign ample opportunities to select elites and non-institutionalisation of «state bodies», clientelism, etc.); b) the weakening of elites (the formation of a conflict inter-elite space, the reproduction of the conflict between the elites («boyarsand «party nomenclature»), represented in «institutionsand the population, c) Sustaining the society at the pre-class level, while preserving its primitive organization - the sovereign and «the others(employees and officials); d) the use of repressive practices, censorship, which are aimed at the creation of a sense of fear among the population with its orientation toward serving the sovereign state as a guarantor of the integrity and stability of the system. These mechanisms are intertwined and complement to each other, contributing to the preservation of politics in its initially formed form.The conducted research broadens the nature the «Russian powerconcept, deprives it of the mythological core, and allows developing (borrowing from the general civilization paradigm) alternative mechanisms of Russian political management that orient the «stateto serving individuals and peaceful coexistence with various actors of the world political system. ; У статті розглядаються історично сформовані методи консервації російського моноцентризму. Відзначається, що Російська «держава» набуває моноцентричний персоніфікований характер у період хрещення Русі і татаро-монгольського ярма, який зберігається протягом століть. Виявлено основні механізми консервації російського моноцентризму: а) сакралізація суверена (як персони, так і його владного статусу), б) консервація доклассової структури суспільства, в) фрагментація елітних груп і створення альтернативних їм у функціональному плані політичних акторів та надзвичайних органів, г) функціональне перевантаження і дублювання повноважень государевих «установ», клієнтелізм, д) використання популізму, репресій і цензури з формуванням Державної Думи – виборчі технологій. В усі часи існували закриті (гільдійські) механізми формування інституту персоніфікованого лідера.Мета дослідження полягає у виявленні основних механізмів консервації персоналістського моноцентричного характеру російської політії.Гіпотеза дослідження: з плином століть у Російського «держави» сформувався комплекс механізмів, що забезпечують «хороший» еквілібріум (рівновага) у рамках архаїчної політичної системи.Методи дослідження: діалектичний, історичний, логічний.
A study of culture in the process of modernization is built upon outlining the historical models of modernization and establishing the role the cultural factor played in each of them. In this article, we examine several such models. We begin with the classical modernization model (K. Marx, E. Durkheim, M. Weber, T. Parsons, J. Habermas, etc.) which takes the transition from traditional to modern society as a guideline. Secondly, we look at the catch-up model of modernization which describes the ways Western experience is appropriated by non-Western societies striving to catch up with the ones already modernized. Thirdly, there is the multiple modernizations model which postulates the variety of entrance points and paths to the civilization of modernity (S. Eisenstadt). Since this theory has never been sufficiently discussed, it is of crucial importance to compare it with its counterparts. Finally, we can talk of the national model of modernization which works on the level of nation states and their cultures. In enforcing modernizing transformations, this model follows the general principles of modernization, but shapes its own goals from the culture of a particular society and the challenges it faces in economy, politics and culture.In all of the models, we have traced the links between modernization and culture, as well as the timelines of their history, their specific features and domination period in the rise of modern society. We also provide a comparative analysis of these models in the terms of their historical importance, topicality and potential role in meeting the new challenges of modernization.A question that must be asked at the moment is whether the West needs a new round of modernization. We should explore the role culture plays in each of these models and analyze the correlation of national and catch-up models of modernization in the experience of Western and Eastern Europe, China and other Asian nations. Given the variety of paths to modernizing development in the past and especially in the present, the article also pays attention to the future prospects of theories and practices of modernization as compared to the notions of 'development', 'progress', 'positive change', 'transformation', etc. This aspect of the problem has become especially important after the rise of a number of countries – a rise often unexpected and putting a limit to the universal use of the term 'modernization'. ; Исследование культуры в процессах модернизации основано на выделении исторически разных моделей модернизации и определения роли фактора культуры в каждой из них. Рассмотрены несколько таких моделей. Во-первых, классическая модель модернизации (К. Маркс, Э. Дюркгейм, М. Вебер, Т. Парсонс, Ю. Хабермас и др.), в которой обозначены параметры перехода от традиционного общества к современному в качестве некоторых стандартов. Во-вторых, догоняющая модель модернизации, согласно которой западный опыт осваивается незападными странами, пытающимися догнать модернизированные общества. В-третьих, модель множественных модернизаций, имеющих отличие и разнообразие способов вхождения в цивилизацию модерна (Ш. Эйзенштадт). Эта концепция не получила достаточного освещения в литературе, и именно поэтому она сопоставляется с другими трактовками в данной статье. В-четвертых, национальная модель модернизации, осуществляющая модернизационные преобразования на уровне национальных государств и присущих им культур. Последняя использует общие принципы модернизации и одновременно формулирует собственные цели на основе культурных специфик и стоящих перед обществом задач в области экономики, политики и культуры.Выявляется связь модернизации и культуры в обозначенных моделях, прослеживается историческая последовательность их возникновения, раскрывается их специфика и время доминирования каждой из моделей в ходе формирования обществ модерна, дается сравнительный анализ этих моделей с точки зрения их исторической значимости, а также актуальности и перспективности при решении новых задач модернизации.По мнению автора, следует поставить вопрос, нуждается ли Запад в новой модернизации. Необходимо проследить роль культуры в каждой из рассмотренных моделей, провести анализ соотношения компонентов догоняющей и национальной моделей модернизации, обращаясь к опыту Западной и Восточной Европы, Китая, некоторых стран Азии. С учетом многообразия путей модернизационного развития в прошлом и особенно в настоящем анализируются дальнейшие перспективы модернизационных теорий и практик в сравнении с такими понятиями, как «развитие», «прогресс», «позитивно направленные изменения», «преобразования», «трансформации» и пр. Этот аспект проблемы чрезвычайно важен в связи с подъемом ряда стран, порой неожиданным и ограничивающим универсализацию термина «модернизация».
People tend to imagine the Cold War as a 20th century phenomenon, a period which lasted from 1946 to 1991 and ended with a victory for the West and the USA as its leader. Our thesis is that we are currently witnessing a new stage of the Cold War between Russia and the USA. This article looks at some of its features.We start with a glance at the past decades, in order to outline the specific features of the 1946–1991 Cold War. At that time, it was elevated to the level of high politics, and the Soviet system was assaulted both from inside and outside. The Soviet Union began losing the Cold War as early as during Stalin's last years, when the war primarily took the ideological turn. The Khrushchev decade can be seen as playing into the hands of the USSR's main adversary, consciously or unconsciously. In the 1980s the West (and above all, the USA) tried to win the war as soon as possible by destroying the USSR, and Soviet leadership in the person of Mikhail Gorbachev refused to engage and chose to retreat. Perestroika was indeed conceived as a political plot to destroy the USSR.To understand the current specifics of the Cold War, we should first realize that, akin to the 'hot' war, it is at the same time a political, diplomatic and ideological war, a conflict for the living space, a war of economies and finances, a war for raw materials and sales markets, etc. The Cold War is above all a geopolitical war. With some breaks for 'hot' warfare it can last for decades, like its previous iteration in 1946–1991, or even centuries. Its final outcome always remains unpredictable.USA President Barack Obama has recently listed Russia among the top 3 threats to the existing world order. In February 2015, the USA adopted a new National Security Strategy where the words 'Russia' and 'Russian aggression' appear on almost every page. 'The golden billion' has long wanted to conceal the fact that the global cold war is raging. Its current main feature is precisely this status of a creeping, silent catastrophe, an inconspicuous, latent, inexplicable and incomprehensible for laymen ongoing transformation. War never changes, happening always and everywhere. War of everyone against everyone. War without war. ; Принято считать, что холодная война — это феномен XX в., проходила в 1946–1991 гг., в ней победил Запад, ведомый США. Но ныне идет новый этап холодной войны между Россией и США. Статья посвящена анализу его особенностей.Делается экскурс в прошлые десятилетия, выделяются особенности холодной войны 1946–1991 гг. Тогда она была возведена в ранг государственной политики и имела двоякий характер — наступление на советскую систему велось как извне, так и изнутри. Советский Союз начал проигрывать холодную войну еще при Сталине, когда она носила в основном идеологический характер. Хрущевский период холодной войны — это сознательное или бессознательное (теперь не суть важно) подыгрывание главному противнику. В 1980-е годы Запад (и прежде всего США) стремился как можно скорее победить, т. е. уничтожить Советский Союз, а руководство СССР в лице Горбачева отказывалось от борьбы с противником, отступало. Сама перестройка была задумана как государственно-политический заговор с целью уничтожения СССР.Чтобы понять особенности современной холодной войны, надо понимать, что по структуре своих целей она, как и война «горячая», является одновременно войной политической, идеологической и дипломатической, войной за жизненное пространство, войной экономической и финансовой, войной за сырьевые ресурсы и рынки сбыта и т. д. Холодная война — это прежде всего война геополитическая. Она — с перерывами на «горячие» битвы — может длиться десятилетиями, как холодная война 1946–1991 гг., а вообще — столетиями. И ее окончательный исход непредсказуем.Президент США Б. Обама причислил Россию к числу трех главных угроз существующему миропорядку. В феврале 2015 г. США приняли новую Стратегию национальной безопасности, в которой слова «Россия», «российская агрессия» употребляются всюду. Американцы, «золотой миллиард» хотят скрыть, что мировая холодная война уже давно идет. Специфика ее нового этапа в том и состоит, что это ползучая, тихая катастрофа, незаметное, скрытое, необъяснимое и непонятное простому обывателю каждодневно происходящее изменение. Война всегда и всюду. Война всех против всех. Война без войны.
В статье раскрывается специфика социальной работы на муниципальном уровне. Автор анализирует динамику муниципальной системы социальной работы через призму принимаемых нормативно-правовых документов. Особое внимание уделено характеристике основных направлений деятельности, по которым ведётся работа в муниципальных образованиях различных субъектов Российской Федерации.
In the absence of statehood, it is culture that becomes a system of means and forms of organizing the life of an individual and society, therefore, it can be described as a «project or program of life», in which all important events are identified, their time frames and ways of implementation are indicated. Since the absence of statehood in the history of the Armenian people periodically made impossible to organize the life of the whole society according to the same principles and norms, this function was assumed by culture. However, it could not claim such universality and obligation, which is possible under the conditions of a state by the laws and national ideology. Consequently, culture could organize a person's life not in the forms of a large «we» (nation or society), but in small forms of transpersonal being - a family, a clan, a community. Since they belong to the public sphere, in this way ethnic culture provided self-expression and self-affirmation of the individual in public relations. The transpersonal is also a natural continuation of the personal, therefore, small «we» - family, clan, community, etc. are natural forms of transpersonal existence, formed in the Armenian culture. Since the natural development of the personality at a certain stage presupposes the expression of the social essence of a person, the adaptation and socialization of the personality takes place through these forms of transpersonal existence in the Armenian culture. At the same time, it should be mentioned that the conditions and opportunities for the formation and expression of the big «we» - the nation and society - are provided by the state. The long lasting absence of the state in the history of the Armenian people led to the fact that historically the transpersonal was limited to small forms of expression that had and still have a pronounced ethno-cultural character. Along with the lack of statehood, culture proved its viability and performed an ethno-protective function, strengthening itself in the consciousness of Armenians as a guarantee of the spiritual existence and development of the people. Despite the fact that small forms of the transpersonal are public spheres of personality expression, they in fact cannot completely replace the system of social relations and from this point of view can be characterized as simulacra, since they are imitations of social life, that is, symbols of what is not real. This does not diminish their reality, on the contrary - it is precisely the relations of families, clans, clans, friends and communities that form the social reality of the Armenian society, especially if we take into consideration that these relations have their continuation in the spheres of economy and politics, creating a clan economy and clan politics. Thus, we can conclude that there are three levels of personal expression in the ethno-psychology of Armenians: «I», small «we» and big «we». The long absence of statehood, life in a foreign cultural environment and the constant threat of expulsion and destruction left unfinished the processes of the formation of large forms of the transpersonal - the nation and society, and at the same time contributed to the fact that Armenians for survival relied on their «I» and small «we» - the family, the clan, the friends and the community. Due to the social reality they created it became possible for each individual to implement a life program - to get an education, a work, create a family, achieve well-being, etc. ; Հայոց պատմության մեջ պետության երկարատև բացակայության պայմաններում մշակույթն է դարձել է անհատի և հասարակության կյանքի կազմակերպման միջոցների և ձևերի հիմնական համակարգ, որն, ըստ այդմ, կարելի է բնութագրել որպես «կյանքի նախագիծ կամ ծրագիր», որում արձանագրվում են բոլոր կարևոր իրադարձությունները, դրանց ժամկետներն ու իրականացման եղանակները: Քանի որ հայ ժողովրդի պատմության մեջ պետականության բացակայությունը պարբերաբար անհնար էր դարձնում ամբողջ հասարակության կյանքի կազմակերպումը նույն սկզբունքների և նորմերի համաձայն, այդ գործառույթը ստանձնել էր մշակույթը, որը, սակայն, չէր կարող հավակներ ունենալ այնպիսի համընդհանուր և պարտադիր բնույթ, ինչպիսին կարող է ունենալ պետությունը` օրենքների և ազգային գաղափարախոսության շնորհիվ: Հետևաբար, մշակույթը կարող էր մարդու կյանքը կազմակերպել ոչ թե մեծ «մենք»-ի (ազգի կամ հասարակության) ձևով, այլ վերանձնային գոյության փոքր ձևերի միջոցով՝ ընտանիք, ընկերներ, տոհմ, համայնք: Քանի որ դրանք պատկանում են հարաբերությունների հանրային ոլորտին, ուստի դրանով մշակույթն ապահովում էր անհատի ինքնարտահայտումն ու ինքնահաստատումը սոցիալական կյանքում: Վերանձնայինը, փաստորեն, անձնայինի բնական շարունակությունն է հարաբերությունների ավելի լայն տիրույթում, հետեւաբար, փոքր «մենք»-երի ձևավորումը անհրաժեշտ էր և բնական: Քանի որ անհատականության բնական զարգացումը որոշակի փուլում ենթադրում է անձի սոցիալական էության արտահայտում, հայ մշակույթում անհատի հարմարվողականությունն ու սոցիալականացումն իրականացվում էին հենց այդ վերանձնային կառույցների միջոցով: Միևնույն ժամանակ, պետք է նշել, որ մեծ «մենք»-ի՝ ազգի և հասարակության, ձևավորման պայմաններն ու հնարավորություններն ապահովում է պետությունը: Վերջինիս երկար բացակայությունը հայ ժողովրդի պատմության մեջ հանգեցրեց նրան, որ պատմականորեն վերանձնայինը սահմանափակվում էր փոքր ձևերով, որոնք ունեցել են և ունեն ընդգծված էթնոմշակութային բնույթ: Պետության բացակայությանը զուգահեռ մշակույթն ապացուցեց իր կենսունակությունը և իրականացրեց էթնոպաշտպանիչ գործառույթ՝ ամրապնդվելով հայերի գիտակցության մեջ որպես ժողովրդի հոգևոր գոյության և զարգացման երաշխիք: Չնայած նրան, որ վերանձնայինի դրսևորման փոքր ձևերը անձնայինի արտահայտման հանրային ոլորտներ են, դրանք իրականում չեն կարող ամբողջությամբ փոխարինել սոցիալական հարաբերությունների համակարգը և այս իմաստով կարող են բնութագրվել որպես սիմուլյակրներ, քանի որ սոցիալական կյանքի իմիտացիա են, այսինքն, խորհրդանշում են մի բան, որ գոյություն չունի: Սակայն դրանից չի նվազում փոքր «մենք»-երի իրական լինելը, դեռ հակառակը, հենց ընտանիքների, տոհմերի, ընկերների և համայնքների հարաբերություններով է կառուցվում հայ հասարակության սոցիալական իրականությունը, հատկապես եթե հաշվի առնենք, որ այդ հարաբերություններն իրենց շարունակությունն ունեն տնտեսության և քաղաքականության մեջ` ստեղծելով կլանային տնտեսություն և կլանային քաղաքականություն: Այսպիսով, կարելի է եզրակացնել, որ հայերի էթնոհոգեբանության մեջ հնարավոր է առանձնացնել անձնայինի երեք մակարդակ` «ես», փոքր «մենք» և մեծ «մենք»: Պետության երկարատև բացակայությունը, օտար մշակութային միջավայրում ապրելը և տեղահանման ու ոչնչացման մշտական սպառնալիքը կիսատ թողեցին մեծ «մենք»-երի` ազգի և հասարակության, ձևավորման գործընթացները և միևնույն ժամանակ նպաստեցին նրան, որ հայերն իրենց կյանքը կառուցեն` ապավինելով «ես»-ին և փոքր «մենք»-երին` ընտանիքին, տոհմին, ընկերներին և համայնքին: Հենց դրանց ստեղծած սոցիալական իրականության մեջ է հնարավոր դարձել իրականցնել այսպես կոչված «կյանքի ծրագիրը»` ստանալ կրթություն, աշխատել, կազմել ընտանիք, ապահովել բարեկեցություն և այլն: ; В условиях отсутствия государственности именно культура становится системой средств и форм организации жизнедеятельности индивида и общества, следовательно, ее можно охарактеризовать как «проект или программу жизни», в которой определены все важные события, обозначены их временные сроки и способы реализации. Так как отсутствие государственности в истории армянского народа периодически лишало возможности организовать жизнь всего общества по одним и тем же принципам и нормам, то эту функцию брала на себя культура, которая, однако, не могла претендовать на такую всеобщность и обязательность, которая возможна в условиях государства при помощи законов и национальной идеологии. Следовательно, культура могла организовать жизнь человека не в формах большого «мы» (нации или общества), a в малых формах надличностного бытия – семьи, клана, общины. Так как они принадлежат сфере публичного, то таким образом этническая культура обеспечивала самовыражение и самоутверждение личности в публичных отношениях. Надличностное также есть естественное продолжение личностного, следовательно, малые «мы» – семья, клан, община и т.д. являются естественными формами надличностного бытия, сформировавшимися в армянской культуре. Поскольку естественное развитие личности на определенном этапе предполагает выражение социальной сущности человека, то именно через эти формы надличностного бытия происходит адапдация и социализация личности в армянской культуре. Одновременно нужно учитывать, что условия и возможности для формирования и выражения большого «мы» - нации и общества - обеспечивает государство. Продолжительное отсутствие последнего в истории армянского народа привело к тому, что исторически надличностное ограничивалось малыми формами выражения, которые имели и имеют выраженный этнокультурный характер. Парралельно с отсутствием государственности культура доказывала свою жизнеспособность и выполняла этнозащитную функцию, укрепляясь в сознании армян как гарантия духовного существования и развития народа. Несмотря на то, что малые формы надличностного и есть публичные сферы выражения личности, они на самом деле не могут полностью заменить систему социальных отношений и с этой точки зрения могут быть охарактеризованы как симулякры, поскольку являются имитациями социальной жизни, то есть – символами того, чего на самом деле нет. От этого их реальность не уменьшается, наоборот – именно отношениями семей, кланов, родов, друзей и общин формируется социальная реальность армянского общества, особенно если учитывать, что это отношения имеют свое продолжение в сферах экономики и политики, создавая клановую экономику и клановую политику. Таким образом, можно заключить, что в этнопсихологии армян можно выделить три уровня выражения личностного: «я», малое «мы» и большое «мы». Долгое отсутствие государственности, жизнь в инокультурном окружении и постоянная угрозу изгнания и уничтожения оставляли незавершенными процессы формирования больших форм надличностного – нации и общества, и одновременно способствовали тому, чтобы армяне в целях выживания полагались на свое «я» и малые «мы» - семью, род, клан, друзей и общину. Именно благодаря создаваемой ими социальной реальности стало возможным для каждого отдельного человека реализовать программу жизни – получить образование, работу, создать семью, достичь благосостояния и т.д.
Twenty years have passed since the dissolution of the Soviet Union. Up until the point of dissolution, the Soviet authorities and intellectual elite had attempted to build a community in order to unite all Soviet citizens in the spirit of socialist modernisation. Although it is difficult to demonstrate that 'a Soviet nation' was successfully created [1], the attempt to build such a nation can serve as a case study through which to examine nation-building processes for constructivists as well as modernists . In addition to socialist modernisation, the Soviet nation aimed to be identified as a state, which would make it similar to the political nations dominant in western countries. Contrary to western tradition, however, it was not a nation state that provided full rights for all its citizens, but rather a socialist state that was 'ruled by workers and peasantry'. Nevertheless, the authorities aimed to give the Soviet nation the characteristics of a specific nation state. "It was a nation that in historical terms strived, or more accurately part of which strived, to form or proclaim a particular state" [2]. While at the time of proclaiming the USSR there was no such thing as the Soviet nation, it can be assumed that it was intended to become a constructed titular nation. The majority of national communities, even created ones, have an ethnic core. However academics cannot agree on the kind of state the USSR was, to what extent it took into account the ethnicity of its multinational population, how much it reflected the values, culture, and interests of its largest population group (i.e., the Russians) or even whether it was a Russian national state despite the strong influence of Russian ideology and politics. Some Russian academics, especially those in nationalistic circles (e.g., Valerij Solovej) as well as western scholars such as Terry Martin and Geoffrey Hosking stressed that Russians dominated demographically and politically. However, the USSR did not aim to nurture traditional Russian values. It rather fostered the deethnicisation of Russians and the ethnicisation of non-Russian. Another group of scientists, including those from post-Soviet states (e.g., Žambyl Artykbaev, Otar Džanelidze, and Georgij Siamašvili) as well as western scholars (e.g., Rogers Brubaker) concede that positive processes such as the allotment of territory to republics and other territorial units, the constitution of authority and administrative apparatus, and the formation of the elites once characterised the ethnic history of the USSR. All these processes, however, were dominated by a lack of sovereignty, a loss of national identity, and damage to the living environment. Georgia rather than the USSR has always been regarded by the Georgian people as their mother country. The Soviet Union, which was considered to be a voluntary union of equal republics, was in fact an artificial creation that non-Russian nations were forced to join. The majority of Georgians did not therefore claim the USSR as their homeland: 'The USSR was for its nations a socio-political state not a homeland' [3]. Non-Russian citizens in the Soviet Union perceived the Russians to be a state-building 'nation' and the USSR a Russian state. The Soviet authorities, who predicated internationalism on the Russian language and new Russian culture, actively combated ethnic nationalism (including Russian nationalism, which was associated with chauvinism and a tsarist legacy). Although Russkost was considered to be a remnant of a disgraceful past, it was nonetheless used as a tool to sovietise society. Indeed, Russian language and culture were both conducive to the assimilation of non-Russians. 'The Great Russian nation' was to be 'the first among equals' and thus Russia provided. Soviet state with certain features of ethnicity. However, Russian characteristics were never treated as instrumental to the USSR, because the aim was to form a new socialist, national community, that was beyond ethnicity, rather than to convert the citizens of the former USSR into Russians. Soviet ideology and science thus set the direction for nationality policy in the USSR, especially in terms of forming a Soviet nation. Based on the foregoing, the present paper identifies how the ethnic character of both the Soviet nation and the state. ; Twenty years have passed since the dissolution of the Soviet Union. Up until the point of dissolution, the Soviet authorities and intellectual elite had attempted to build a community in order to unite all Soviet citizens in the spirit of socialist modernisation. Although it is difficult to demonstrate that 'a Soviet nation' was successfully created [1], the attempt to build such a nation can serve as a case study through which to examine nation-building processes for constructivists as well as modernists . In addition to socialist modernisation, the Soviet nation aimed to be identified as a state, which would make it similar to the political nations dominant in western countries. Contrary to western tradition, however, it was not a nation state that provided full rights for all its citizens, but rather a socialist state that was 'ruled by workers and peasantry'. Nevertheless, the authorities aimed to give the Soviet nation the characteristics of a specific nation state. "It was a nation that in historical terms strived, or more accurately part of which strived, to form or proclaim a particular state" [2]. While at the time of proclaiming the USSR there was no such thing as the Soviet nation, it can be assumed that it was intended to become a constructed titular nation. The majority of national communities, even created ones, have an ethnic core. However academics cannot agree on the kind of state the USSR was, to what extent it took into account the ethnicity of its multinational population, how much it reflected the values, culture, and interests of its largest population group (i.e., the Russians) or even whether it was a Russian national state despite the strong influence of Russian ideology and politics. Some Russian academics, especially those in nationalistic circles (e.g., Valerij Solovej) as well as western scholars such as Terry Martin and Geoffrey Hosking stressed that Russians dominated demographically and politically. However, the USSR did not aim to nurture traditional Russian values. It rather fostered the deethnicisation of Russians and the ethnicisation of non-Russian. Another group of scientists, including those from post-Soviet states (e.g., Žambyl Artykbaev, Otar Džanelidze, and Georgij Siamašvili) as well as western scholars (e.g., Rogers Brubaker) concede that positive processes such as the allotment of territory to republics and other territorial units, the constitution of authority and administrative apparatus, and the formation of the elites once characterised the ethnic history of the USSR. All these processes, however, were dominated by a lack of sovereignty, a loss of national identity, and damage to the living environment. Georgia rather than the USSR has always been regarded by the Georgian people as their mother country. The Soviet Union, which was considered to be a voluntary union of equal republics, was in fact an artificial creation that non-Russian nations were forced to join. The majority of Georgians did not therefore claim the USSR as their homeland: 'The USSR was for its nations a socio-political state not a homeland' [3]. Non-Russian citizens in the Soviet Union perceived the Russians to be a state-building 'nation' and the USSR a Russian state. The Soviet authorities, who predicated internationalism on the Russian language and new Russian culture, actively combated ethnic nationalism (including Russian nationalism, which was associated with chauvinism and a tsarist legacy). Although Russkost was considered to be a remnant of a disgraceful past, it was nonetheless used as a tool to sovietise society. Indeed, Russian language and culture were both conducive to the assimilation of non-Russians. 'The Great Russian nation' was to be 'the first among equals' and thus Russia provided. Soviet state with certain features of ethnicity. However, Russian characteristics were never treated as instrumental to the USSR, because the aim was to form a new socialist, national community, that was beyond ethnicity, rather than to convert the citizens of the former USSR into Russians. Soviet ideology and science thus set the direction for nationality policy in the USSR, especially in terms of forming a Soviet nation. Based on the foregoing, the present paper identifies how the ethnic character of both the Soviet nation and the state.
